Знойным полднем солнце резко, но за кружевным обрезом облаков зловеще, дерзко заворочалась гроза, и, над миром встав отвесно, темно-синий зев отверзла, и послала гром небесный на притихшие леса.
Стихи автора
Спала я плохо. Виновата в этом была, конечно же, Тюля, которая тишком пробралась на кровать. Спала она, в отличие от меня, замечательно, - беда в том, что она храпела. Вы когда-нибудь слышали полнометражный итальянский скандал в сонатной форме? - с прологом, разработкой, вставными номерами и катарсисом, со сложнейшей тесситурой: собачка хрипела старым калорифером, разражалась невнятными причитаниями, всхлипывала… А то вдруг из неё явственно раздавались чужие шаги в коридоре – туп-туп…туп-туп… И немедленно – всхрап испуганной лошади, переходящий в бульканье закипающего чайника… Не собака, а взбесившийся радиоприемник! И согнать с кровати – это пока ещё сообразишь спросонья… Я ворочалась, ворочалась, задремывала и проспалась, в ум лезла ерунда, очень некстати вспомнилось, что купленный за немалые деньги многолетний антуриум оказался каладиумом-однолеткой, и злорадно дал дуба… Во сне я пообещала себе, как проснусь, непременно поплакать над этим обстоятельством.
Утром, между чтением Правила и кофе я отругала Тюлю (за наглость), и себя (за дурость), и начала прикидывать, чем займусь днем. И тут появилась Алька. Решительно усевшись за уличный обеденный стол, она грозно посмотрела на меня и сказала:
- Всё. Нету больше моих сил.
Услышав подобное от любого другого человека, я бы обязательно встревожилась, что же касается Альки, которая была подругой нашего собаковского детства, то меня давно уже поражало только одно обстоятельство: как она до сих пор жива. Зная её, как человека в целом верующего, я полагала это несомненным Божьим чудом.
…В детстве босоногом наша девчачья команда каждое лето рыскала по Собаковке, играя в мушкетеров: в бабушкиных шляпах, со старыми занавесками на плечах и ореховыми прутами, воткнутыми в пустые консервные банки. Роли коней играли велосипеды, роли гвардейцев кардинала – всякие малосимпатичные нам взрослые. Исчерпав со временем возможности классической литературы, начали придумывать свои сюжеты, перекраивая Дюма в меру собственной фантазии; предавались игре со всем пылом юности, и ждали очередного лета с нетерпением, - пока не пришла пора выпускных экзаменов, потом институтских сессий, а потом собственных свадеб и рождения детей… На какое-то время компания распалась. Но прошло время, и отношения возобновились - «двадцать лет спустя». Оказалось, что роли, сыгранные в детстве, наложили несомненный отпечаток на судьбу актеров: наш неизменный Д*Артаньян стал следователем-важняком Московской Прокуратуры, Арамис - танцовщицей в мюзик-холле, Портос – секретарем-машинисткой… Атос вот только нарушил традиции и подался в коммерсанты. Я в детстве несколько раз меняла амплуа – искала себя, надо так понимать. Я и по жизни так же мотылялась, и вот теперь сижу на даче, пишу повести, изобретаю рецепты маринадов…
Алькины родители дачу в Собаковке нанимали, и наша подружка появлялась не каждое лето. Отчего и роли ей доставались, как правило, проходные: то Констанция Буонасье, то королева Анна Австрийская. Повзрослев, Анна Австрийская профессию себе выбрала героическую: стала преподавательницей английского языка в престижном ВУЗе. Но даже это почетное занятие играло в её жизни роль унылой поденщины, потому что нестареющая душа Альки требовала Приключения, и истинным её призванием стал вдохновенный катастрофизм. Я, грешным делом, подумывала, что Господь на самом деле создал её из ребра товарища Шойгу, председателя Комиссии по Чрезвычайным ситуациям, потому что в крови и лимфе Альки постоянно клубились катаклизмы разной степени тяжести. Отсутствие молока в магазине она полагала продовольственным кризисом; понос у собаки, наевшейся дряни с помойки – чумкой; в пошлейшем кашле усматривала уже даже не первую ласточку, а лебединую песню онкологии. И всё это – не от склонности к паникерству, а от глубочайшего чувства ответственности за беспечных и легкомысленных ближних. Тяжелая судьба… Правда Господь, яко Человеколюбец, определил ей в мужья человека стойкого и невозмутимого, который, как дорогая импортная техника, самовозгорался только от совсем уже грубого обращения. Мужа Алька нежно любила, как и он её.
Тем не менее, стоило собраться вместе нескольким людям, знакомым с ней, и разговор рано или поздно заходил об Альке. Её не осуждали, упаси Боже, и то были не сплетни. Скорее, это выглядело как тревожный обмен опытом людей, обреченных жить в опасной близости от вулкана. С ней надо было говорить крайне аккуратно – малейшее подозрение, что с тобой что-то не так (она слышала это по голосу), приводила к допросу более жесткому, чем в гестапо. Попытка утаить сведения о своих проблемах и неудачах провоцировала расследование, которому позавидовали бы Знатоки, Скалли с Малдером и братья Вайнеры. Кроме того, звонить ей следовало только во второй половине дня, так как с утра она, если не преподавала, то либо спала, либо занималась с учениками. Общаться с друзьями, циклевать пол, готовить сациви и выяснять отношения с домашними она предпочитала часа в три ночи. Общительная и хлебосольная, она обожала гостей и часто приглашала к себе. Но чрезвычайной бестактностью было бы явиться в назначенный ею час: во всем, что касалось времени, Алька (видимо, в порядке компенсации) оставалась неисправимой оптимисткой, и потому незнакомый с этими тонкостями гость рисковал, придя, застать хозяйку – выжимающей белье в ванной, дочку – делающей уроки, а мужа – азартно что-то мастерящим на кухне. Часа два следовало накидывать, как минимум – как идя в гости, так и приглашая Альку к себе.
Поражало то, что с реальными сложностями, которых у неё, как и у всех, хватало, Анна Австрийская справлялась, что называется, одной левой, будь то даже профессиональное заболевание катастрофистов – язва желудка. В её сутках было не менее тридцати часов: она могла за одну ночь выложить плиткой ванну, сшить себе шубу, и приготовить «кайзеровский омлет». Только одно ей никак не давалось: оставить человечество в покое и малость передохнуть от его спасения.
Весьма характерной для Альки была следующая история.
Одно время по Москве прокатилась волна усовершенствованного гоп-стопа. Выглядело это так: выбиралась жертва, одетая поприличнее, и где-нибудь в не слишком людном месте один мошенник ронял на её пути толстый кошелек. В большинстве случаев жертва, не чуя подвоха, кошелек подбирала. Тут появлялся подельник, и настойчиво предлагал кошелек открыть (там всегда оказывалась крупная сумма), а потом поделить найденное: «потому как, вы же понимаете, нести в милицию – ну, они там поделят…». Если простак клевал, деньги делились, и наступала кульминация: подбегал запыхавшийся «хозяин». Конечно ему тут же все с извинениями возвращали, но он хватал жертву за рукав и начинал вопить, что денег было много больше, что кругом воруют, и так далее. Иногда присутствовала «группа поддержки» в лице неприветливых братков, и жертва, чтобы выпутаться из передряги, отдавала уже свои собственные деньги – лишь бы убраться подобру-поздорову… Парочка таких гоп-стопников промышляла в районе площади Гагарина, пока не нарвалась на Альку. Я думаю, что после этого как минимум один из них навсегда порвал с преступным прошлым.
…Красавица-Алька, никогда в жизни – как истая королева - не позволявшая себе выглядеть небрежно, возвращалась домой после работы, в красивой дубленке, ридикюлем натуральной кожи и продуктовой кошелкой, и занимало её в тот момент только дно: есть ли кто в квартире, так как свои ключи она забыла на кафедре. Конечно, она не обратила внимания на человека, обогнавшего её в гулкой арке проходного двора; она бы и на толстый бумажник не обратила внимания, если бы второй жулик, чувствуя, что добыча ускользает, не кинулся ей в ноги. Он сам подобрал бумажник, тарахтя заученные фразы, и сам его открыл, явив пачку зеленых купюр. Алька торопилась, упорный незнакомец мешал пройти, и она совсем было собралась отстранить его локтем, но вдруг какая-то фраза привлекла её внимание. Ужасная мысль шаровой молнией закатилась ей в мозг и разорвалась там ослепительной догадкой: этот негодяй хочет присвоить чужие деньги! Тут же припомнился исчезающий за углом силуэт… Как любой человек, зарабатывающий честным трудом, Алька очень хорошо представляла себе, что значит потерять такую сумму. Ну, а раз имелся потенциальный пострадавший, Анна Австрийская моментально позабыла и о ключах, и о пудовой сумке, и бросилась на выручку.
- Мужчина-а-а!!! – закричала она хорошо поставленным учительским голосом, грозно глядя в бегающие глазки своего визави.
«…чина…чина…чина…» - эхом покатилось по сводам подворотни… Собеседник присел от неожиданности, а французская королева, подхватив полы дубленки, кинулась догонять хозяина валюты.
- Вы уронили кошеле-о-ок! – кричала она, - ваш ко-ше-е-лек!.. Ко-ше-ле-ок!
«Хозяин», ясное дело, вовсе не стремился общаться с несостоявшейся жертвой в данном контексте, и ускорил шаг.
Алька тоже.
Мужик нервно оглянулся и ударился в галоп. Алька тоже.
Так они пробежали пол квартала, пугая прохожих и дружно не понимая, что происходит. Потом преследуемый, уже вполне задохнувшись и чувствуя, что его настигают, метнулся в сторону и спрятался за выступ мусоропровода, горячо надеясь, что дикая баба проскочит по инерции мимо.
Вот чего он не предполагал - так это что Алька, бежавшая с полной выкладкой, то есть со свининой, стиральным порошком, помидорами и подсолнечным маслом, потеряв из виду загадочного мужика, тоже остановится передохнуть. Удостоверившись, что за время кросса сумка не порвалась, только сметана протекла в стиральный порошок, Алька выровняла дыхание, поправила волосы и трезво рассудила, что человек, честно заработавший свои деньги, вряд ли станет от них так быстро бегать. Поэтому есть прямой смысл плюнуть на все и идти домой.
Только все-таки сначала, ну просто для очистки совести, следует заглянуть за угол.
К сожалению, её испуганной добыче пришла в голову та же мысль, и момент, когда они столкнулись нос к носу над штабелем упаковочной тары, чуть не стоила мошеннику обморока.
- Ага!! – вскричала Алька, не слишком удивившись. Преступник, жалобно пискнув, продемонстрировал вертикальный взлет и исчез, петляя, на проезжей части, под визг тормозов и непечатную ругань водителей.
…Сегодня, едва успев присесть, Анна Австрийская выпалила:
- Всё, хватит, я на эту заразу Вадима решила напустить рэкетиров.
Вадим был поклонником её дочери, которому ещё в начале лета отказали от дома. Считая эту меру несерьезной (всё равно Эльга общается с ним вне участка, компания-то одна!), я сходу перевела разговор на другое.
- Ты мне лучше скажи, у вас Соломон шкафы закончил, или нет?
- Да, - сказала Алька, обмахиваясь моим журналом по вязанию.
- Что – да? Да, закончил, или да – не закончил?
- Нет, шкафы закончил, но остался ещё балкон, так что завтра он, наверное, приедет к вам.
Я замолчала. Нет, не замолчала – заткнулась ошарашенно. На нашем с Ленкой жаргоне это состояние называлось «дон поражен в пятку». Соломон, знакомый мастер на все руки, заканчивал ремонт в Алькиной квартире, а потом должен был приехать в Собаковку и заняться доделками по нашему дому. Мы с мужем полгали, со слов Соломона, что это произойдет не раньше октября. О завтрашнем же дне вообще не могло быть и речи, потому что в наличие не имелось ни стройматериала, ни еды в достаточном количестве, ни денег, ни, самое главное, мужа, способного решить все эти проблемы. Тут я вспомнила об особенностях Алькиного восприятия и вкрадчиво спросила:
- А Толя уже здесь?
Потому что, если бы ремонт был действительно закончен, Толя, Алькин муж, конечно же, приехал бы на дачу.
- Я с Толей поругалась. Я ему всё сказала… И Соломону я все сказала, потому что, знаешь, так нельзя. Я терпеливый человек, ты в курсе, но он не прав. Толя тоже не прав, хотя и я, конечно, не совсем права, а может и совсем не права, только кто же это вынесет – десять лет ремонт, и ничего не сделано?! Везде доски, плитка, гости сидят на пачках плинтуса, пол не промыть, потому что уже тряпок не хватает…
Уяснив из всего сказанного, что Соломона завтра точно ждать не стоит, я бестактно сменила тему ещё раз, так как Алькин ремонт за десять лет начал уже представляться мне чем-то глубоко противным человеческой логике, вроде петли Мёбиуса, и обсуждать очередные подробности я была не готова.
- Так, я не поняла, что там с Вадимом?
- Я решила напустить на него рэкетиров!
Совершенно точно зная, что «крышей» Анна Австрийская не прирабатывает и дани ни с кого не собирает, я поняла, что она имеет в виду просто попросить кого-либо начистить экран постылому ухажеру, и поинтересовалась причиной. Но ничего скандального не услышала: ну, сидят в компании вместе на каруселях по вечерам, ну – возвращается Эльга домой поздно… Так здесь, слава Богу, не город: карусель за углом, а компания всё та же – наши дети.
- Ты не понимаешь, - говорила Алька с тоской, - тебе легко говорить, у тебя мальчик…
- Где уж мне. Мой в школе свое отгулял. И в милицию за ним ходила, и пьяным его видела… А теперь пусть жена за него волнуется.
- Тебе с сыном повезло, - убежденно сказала Алька, бывшая почетной гостьей на свадьбе моего сына, - Борька отличный парень, замечательный… И жена его – такая хорошая девочка! И красивая… Да он у тебя и не гулял никогда особо.
- Это как посмотреть. По девчонкам он, и правда, не бегал… Да что – хороший? – ну не воровал, ну не пьянствовал, не хулиганил особо – так это как все наши собаковские… Ты лучше нас самих вспомни, не твоя ли бабушка, Царствие ей Небесное, нас по ночам отлавливала?
- Ты что?! Ты кого сравниваешь?.. Ты с кем сравниваешь?.. Мы по ночам бегали мальчишкам крапиву в почтовые ящики засовывать и «пугалки» ставить... У нас в мыслях не было…
- Так и у Эльги ничего в мыслях, что ты паникуешь?
- А то, что у моей дочери, может, и ничего такого, а Вадиму этому 26 лет! За каким лешим он за 14-летней девчонкой приударяет, сама подумай!
Вечером того же дня я получила доказательства того, что на сей раз Алька где-то права.
…Пару лет назад Правлению нашего кооператива надоело выслушивать жалобы об актах вандализма в поселковой телефонной будке; был устроен мозговой штурм и придуман остроумный ход: из будки поснимали все, кроме входящего гнезда. Теперь желающий связаться с Москвой по прямому номеру просто приходил со своим телефонным аппаратом, включался в сеть при помощи обычного штекера, и с удовольствием платил 20 рублей в год за полученное удовольствие.
Кириллу надо было отзвониться матери; аппарата у него, само собой, не было, а мне как раз приспело время пообщаться с приятельницей, разговор с которой по сотовому грозил неминуемым разорением. Чтобы не маяться в очереди и не вынуждать ближнего своего нервно поглядывать на часы и отпускать в липовые кроны замечания об отсутствии кое у кого совести, мы отправились к автомату попозже, часов так в 11 вечера. Уже вполне стемнело, в дачах светились окна, чаще – синим светом телевизоров. Капризно побрёхивала на Нагорной выжловка нашего поселкового охотника; с карусели доносились взрывы хохота – там кипела ночная жизнь молодежной тусовки; от станции за 4 километра долетал уютный перестук последних электричек.
Я как раз разговаривала, когда подошла Алька, снявшая в этом году дачу как раз напротив телефонной будки.
- …Ты напрасно всё так воспринимаешь, - бубнила я, внимательно наблюдая за Алькой, которая, судя по жестам, пребывала в крайней степени волнения. Хотя нет, это для меня была бы крайняя степень, для Альки же – нормальное рабочее состояние. Она подошла к Кириллу, с которым уже была знакома, и начала что-то объяснять. Он кивал головой на её страстный монолог, сочувственно разводил руками, - но, в общем, не производил впечатления человека, сбитого с ног чужими катастрофами.
- …Да успокойся же, - говорила я между тем в трубку, - с чего ты взяла, что весь мир не спит, не ест, а только ищет, как бы половчее насолить тебе лично?! Ну – мама, ну – пожилая, с характером… Да, может и изменения какие начались возрастные в психике – так ты-то здоровая! Не обращай внимания. Пожилые люди всегда всем недовольны, я по отцу знаю. Прими это как данность и живи себе спокойно…
Будка стояла на углу, фонари, обычно через один манкирующие своими обязанностями, в тот вечер светили на удивление дружно, и я первая заметила Эльгу, шествующую от каруселей под руку с ненавистным Вадимом. Мне было прекрасно видно, что двигаются они тем загадочным аллюром, который получил в народе прозвище «противоторпедный зигзаг». Аллюр этот характерен для крепко выпивших людей, и если бы Эльга не придерживала обожателя на курсе, как неопытный, но старательный лоцман, то ухажер непременно сбился бы в кювет. «Сейчас начнется…» - забеспокоилась я. Расстроенный говорок приятельницы не давал отключиться, надо было что-то отвечать – то есть, как минимум слушать, - поэтому содержание разразившегося у будки скандала прошло мимо меня. Умирая от любопытства, досадуя на невозможность разорваться пополам, вытягивая в тревоге шею к эпицентру разборки, отвечая уже почти невпопад, я нервничала все больше, и наконец не выдержала:
- Ты сама во всем виновата! – обрушилась я на приятельницу, - 15 лет от тебя слышу, что мама сестру любит больше, что мама вредничает, что мама тебе резко ответила… Как она должна тебе отвечать, если ты предлагаешь помощь таким тоном, будто тебя попросили об этом соседские козы! Купи маме духи, посиди с ней вечерок у телевизора – ничего, не облезешь, - расспроси о подружках, о последнем сериале, в конце концов… Тебе под полтинник – о душе пора думать, а кто, кроме мамы, соглашается терпеть твои кактусы, твоих приятелей-лабухов, и твоего кота-диссидента?!
От такого пассажа приятельница, естественно, бросила трубку. Что мне никак чести не делало, да и не помогло ничем, потому что всё равно услышала я только последнюю фразу злодея-Вадима:
- Ну, погоди, ферт поганый…
«Что он несет?» - подумала я. Дурацкий набор слов, произнесенный заплетающимся языком, отпечатался в сознании легкой занозой, потому что сказал Вадим явно что-то другое, а потом добавил нечто вполне узнаваемое, но непечатное, и потому вникать в подробности как-то не захотелось. Путем опроса свидетелей по горячим следам я выяснила, что, собственно, ничего судьбоносного не произошло: Алька требовала, чтобы дочь шла домой, та приводила робкие аргументы против этой идеи, пьяный воздыхатель влез со своими соображениями, Кирилл вмешался… Эльга сконфузилась и действительно пошла домой, конвоируемая Алькой, Вадим побрел обратно на карусели… Мы тоже пошли по домам. Ни минуты не переставая думать о том, что я и есть самое страшное наказание, которое Господь послал мой обиженной приятельнице, я спросила рассеяно:
- Чего он там тебе сказал, я не поняла.
- А, не обращай внимания – просто дурак пьяный.
Потом я вспомнила, что на самом деле сказал Вадим. Потом, когда уже было поздно.
* * *
По традиции 30 августа учащаяся собаковская молодежь отмечала конец лета. Утопические рассказы о грядущих шашлыках, повторяемые из года в год, очень быстро приучили нас, родителей, относиться критически к мечтам юношеским, - то есть несбыточным, ирреальным. Магическое слово «шашлыки» для детей олицетворяло конец старого года и начало нового, мужественное прощание с детством и встреча суровой юности, и т.д, и т.п., и так несколько лет подряд. Собаковское «следующее поколение» было разных возрастов, от 14 до 20; с мясом в стране (в отличие от пристрастия к громким лозунгам) уже долго были проблемы, и мы заранее готовились снабдить отпрысков пищей. Неформальный поселковый родительский комитет исследовал в кладовках запасы овощной икры и маринованных огурцов, отменял деловые встречи и поездки в Москву, чтобы, собравшись на чьем-нибудь участке, максимально приближенном к месту пикника, быть весь вечер наготове. Последняя вечеринка перед долгой зимней разлукой всегда проходила бурно, родительская помощь, как правило, оказывалась нелишней – обязательно приходилось то подбрасывать иссякающую еду, то мирить поссорившихся, то просто дать сотовый для связи с волнующимися в Москве родственниками.
В этом году я в нервотрепке не участвовала, по причине отъехавшего в армию сына, поэтому все произошедшее дальше мне проще изложить в форме милицейского протокола.
18.00 – Эльга зашла одолжить шампуры. Я дала.
19.45 – пришла Алька, взвинченная и настроенная пессимистически, со сводкой новостей: дети проявили небывалую самостоятельность и действительно закупили продукты сами. Лаваши, зелень, чипсы, сыр и колбасу. То есть все кроме шашлыков, намечавшихся основным блюдом. Темпераментно посовещавшись и не найдя виновных, они с негодованием отмели предложение родительского комитета не выпендриваться и обойтись куриными окорочками, и в 19.30 Эльга с Вадимом на машине Славика отправились в ближайший супермаркет за готовыми шашлыками. Сообщив все это, Алька ушла.
20.00 – мы с Ленкой пошли гулять с собаками, заглянули к Кириллу и вместе порадовались, что Борька в армии и не надо ждать его домой с гульбища. Не то чтобы стоило о чем-то действительно волноваться… Дети не пили горькую, не хулиганили и даже не шумели особо, но дверь-то запереть надо, не запрешь – не ляжешь, вот и жди его… Кирилл попросил что-нибудь почитать, он завтра зайдет и заберет. Я предложила зайти прямо сейчас, на что он возразил, что ждет гостей, так что – всё завтра, завтра…
22.00 – Ленка отправилась домой, а я села печатать недавно придуманный рассказ.
22.30 – спокойный вечер кончился, потому что опять пришла Алька. Она бросилась ко мне, как под трамвай, и прорыдала, что голодная орава ждет шашлыков у карусели, периодически засылая к Альке ходоков, а Эльги нет, как нет и Вадима, а есть только взбешенный Славик, который нервничает по поводу машины. То есть нет ни малейшего сомнения, что «случилось страшное», иначе Эльга «позвонила бы хоть на пейджер», а значит, гаденыш-Вадим что-то затеял и увез девочку, а девочка…
- Стой-погоди, - перебила я, - кончай про девочку, ерунда это все. Раз уж ты так переживаешь, так и не пускала бы на сборище… Куда они могли деться – ты что, не знаешь, какая у Славика машина? Развалилась где-то, всех и дел.
На Алькино категорическое требование немедленно вместе бежать туда, где они развалились, я резонно возразила, что сначала не худо бы подуспокоиться и попытаться прикинуть, куда, собственно, они могли поехать – ночью, на чужой машине без номеров: в Переделкино, или к нам на станцию? До обеих точек хорошим шагом – сорок минут, не хотелось бы разминуться. Алька успокаиваться отказалась и требовала бежать по всем точкам сразу. Понимая, что легче остановить войну между Израилем и сектором Газа, чем Альку, я предложила добежать до Кирилла и кооптировать их с Аркой на поиски. Алька согласилась.
Однако Кирилл всё еще ждал гостей, и участвовать в забеге с извинениями отказался, зато предложил взять Арку, который скучал под вагончиком и явно не имел ничего против захватывающего приключения. Поскольку Ара уже не раз без Кирилла сопровождал меня за грибами, я под сбивчивые Алькины благодарности взяла его на поводок (к чему он, как истый джентльмен, отнесся снисходительно). Умом понимая, что аренда собаки была для Кирилла единственной возможностью от нас избавиться, что с Эльгой на самом деле наверняка все в порядке и ничего ей не грозит, кроме упреков оголодавших ребят - ну, не маньяк же в самом деле этот Вадим, потому что был бы маньяк, все бы в Собаковке об этом давно знали и не дружили с ним, - я поторопила Альку, которая наладилась впасть в отчаяние прямо у вагончика, и мы в кромешной августовской темноте отправились невесть куда.
23.20 – Алька вынесла и дала понюхать Арке Эльгин шарф, и страшно обрадовалась, что он тут же рванул вперед. Я не очень удивилась: конечно известно, что на машине скрыться от любой собаки – проще простого, но шлейф Эльгиных духов намертво впитался в окрестности, и, кроме того, в машине Славика подтекало масло. Короче, мы понеслись за Аркой – мимо Полины, Собачьего хутора, адмиралов, Шварцев; завернули на Лесную улицу, по периметру участка нашего Д*Артаньяна, к задам стадиона «Локомотив», - мимо дачи хозяина жизнерадостного колли Лорда, который из-за перенесенной в детстве болезни превратился в шелти (на углу к нам попытался примкнуть незнакомый бассет, похожий на сбежавший спортивный баул, но отстал, не выдержав темпа); миновали березняк, который слева – в нем до сих пор собирают по осени настоящие боровики, а справа тянутся участки непонятных людей – они то ли живут, то ли не живут, то ли продают, то ли не продают… В общем, не наши какие-то люди; я уже начала задыхаться, но тут, на выезде к Буденновскому шоссе, мы неожиданно обрели искомое, а именно - Эльгу, Вадима и старый «Крайслер», на котором, по-моему, ещё американские пионеры ходили через прерии. «Крайслер» признаков жизни не подавал, а Эльга с Вадимом, заламывая руки, метались по проезжей части. Алька тут же присоединилась к ним, размахивая сотовым телефоном. Решив, что всё дальнейшее шикарно обойдётся без нас, мы с Аркой тактично удалились. Не рискуя больше беспокоить Кирилла, я спустила Арку с поводка и объяснила, что он свободен; но благородный пес проводил меня до дома и даже зашел внутрь. Вежливо поздоровавшись с моими собаками, он направился к мискам с остатками собачьего ужина. Сообразив, что услуги частного детектива безусловно требуют гонорара, я от души навалила ему каши с вареным говяжьим сердцем. Пока я этим занималась, Арка лежал на пороге, прислушиваясь к стуку разделочного ножа, потом одним движением языка смел угощение и, облизнувшись, завалился спать под стол. Наверное, он считал, что уйти сразу же после трапезы будет как-то уж слишком по-пролетарски.
…Ночью я проснулась от оглушительного лая. Арка, как чудовищная бабочка, бился в дверь. Зная его как личность выдержанную и панике не подверженную, я на всякий случай перепугалась, глянула на часы – 03.28, - накинула на ночную рубашку плащ и выскочила на улицу, путаясь полами в собаках, которые тоже не понимали, что происходит, и жались к моим ногам. Арка, перемахнув двухметровый забор, с каким-то полувоем-полурычанием понесся в направлении вагончика; мы со стаей потрусили следом. Уже возле дачи охотника стало ясно: случилось что-то очень, очень мерзкое. Предрассветную темноту поселковой периферии разметал свет многочисленных фар, автомобили - со спецсигналами и без, - спорили численностью с людьми, неожиданно заполнившими самый глухой угол Собаковки. Арка исчез, мои собаки прижали уши и поджали хвосты; мы прошли мимо нового коттеджа врача-ловеласа, мимо Витьки-пьяницы, и уже показался вагончик Кирилла, который я даже и не узнала сразу, потому что сейчас он был обнесен липкой желтой лентой и субъектами в штатском, один из которых кинулся ко мне:
- Вы что здесь?..
- Собак гуляю, - пролепетала я, - а что стряслось?
Я задала вопрос, хотя не понять и так было невозможно: «Скорая», милицейская форма людей, снующих в вагончике – всё говорило само за себя. Раздраженный голос рявкнул:
- Идите, дамочка¸ здесь убийство.
(продолжение следует)