Моё детство прошло в секретном городе Минатома на Южном Урале. Минатом тогда секретно назывался «министерство среднего машиностроения", а секретные города – «запретки». К шести годам я уже знал, что есть «зона». Так мы называли колючую проволоку («в восемь рядов», как пелось в местной песенке, но реально в один-два ряда), окружавшую «периметр», т.е. весь город и промплощадку с кучей заводов. Зона-граница проходила в том числе поперёк огромного озера Иртяш, и летом вдоль неё плавали катера местного филиала Военно-морского флота, а зимой в лёд втыкали столбики и натягивали немножко колючки. И так километров на 10, через всё озеро! По льду вдоль колючки ходили часовые в огромных чёрных тулупах. Летишь на лыжах по насту мимо такого, а он кричит из-под тулупа: «Пажалст! Купи папироса! Рубл дам!». Ага, до ближайшего магазина километр по льду озера, да и лет ещё далеко не шестнадцать.
На скалистых мысах зимой тоже выставлялись часовые, они бродили в загонах из четырёх столбов с колючей проволокой – а мы в них из темноты снежки кидали.
Малышом в первый раз проходил через «кэпэ», т.е. КПП, контрольно-пропускной пункт. На вопрос солдата-среднеазиата «Как зовут?» перепугался и долго не мог промямлить своё имя.
Зимними вечерами с пацанами рассекал по льду другого нашего озера с говорящим названием Заразка. Озеро "звенело", т.е. имело повышенный радиоактивный фон. Рядом была городская свалка, где мы с грохотом били редкие тогда люминисцентные лампы.
Город был безопасный, потому что за колючкой. Так, хулиганы да чужие дворовые. Однажды солдат-срочник из дивизии, охранявшей периметр, азербайджанец, повздорил в местном ресторане с целой компанией и, отбиваясь и убегая, пырнул ножом шестерых. Вот было разговоров!
За зону до 16 лет я мог попасть только в сопровождении взрослого. Родители пару раз гуляли со мной сразу за зоной, то есть за колючкой, а там, как оказалось, радиоактивный заповедник – территория, загрязнённая во время Кыштымской аварии 1957 года. Там никто на эти таблички внимания не обращает.
Заповедник был на северо-восток, а так за зоной вокруг были пионерлагеря и базы отдыха, горы, десятки озёр, медно-никелевый грязный Кыштым (но хотя бы не чёрный марсианский Карабаш) и призрачные Касли на том берегу Иртяша – церковь было видно с нашего берега. У нас так и говорили: Зона – граница между СССР и Кыштымом. И при этом у нас водились джинсы и новейшая зарубежная и запрещённая музыка. Хороший приёмник ловил Голос Америки.
Снабжение запретки было «московское»: шоколад, сгущёнка, болгарские сигареты и вино. В городе были завод разливных напитков, хлебозавод и колбасный цех. Наши предприимчивые горожане выезжали за зону торговать дефицитом в соседних «деревнях», за что заслужили прозвище «шоколадники».
Наверное, онкологии у нас в городе больше, чем в среднем по России, но, думаю, ненамного. Радиация убивала только тех заводчан, которые бегали «в зону» – в данном случае «к реактору», в помещения с высоким уровнем радиации. Это были работники низшего звена, «киповцы» из фазанок (профтехучилищ). Если облучился – говорили «получил дозу». Один рассказывал: «Бригадир руку протягивает, мы все свои дозиметры с шеи снимаем и бригадиру складываем». Им надо что-то дочинить, чтобы премию дали, а по показаниям счётчиков они уже максимальную дозу за месяц набрали.
В городе повесили электронные часы-дозиметры: показывают то время, то фон (т.е. уровень радиации). Нормальный. В сосновых борах, стоящих на гранитных материнских породах, естественный уровень радиации выше. Радоновые источники тоже фонят – а ведь омолаживают. В малых дозах любой яд – лекарство.
Ну Чернобыль Чернобылем, а у нас в начале 1950-х уборщицы мыли заражённые помещения и воду из вёдер прямо на улицу выплёскивали. Радиоактивные стоки с реакторов шли в озеро Кызылташ (та самая Заразка), Карачай – и в реку Течу, травя скот и население нижележащих башкирских деревень. После аварии 1957 года все деревни в зоне радиоактивного следа отселили, а вот по течению реки Течи не переселяли. В начале 1990-х препод-физиологиня уже в областном Челябинске предлагала мне заняться научной работой: считать долю смертей от рака и степень влияния радиоактивного речного ила в несчастной деревне Муслюмово (сейчас их всё-таки переселили). Одна правозащитница пыталась, как Эрин Брокович, подать коллективный иск бывших работников комбината, чтобы им компенсации выбить, но её строго предупредили, и она уехала с детьми в Париж.
Так что о Чернобыле и сказать-то нечего. Лучше прочесть простую книжку о радиации.