– Николай, вы себе, правда, поставили срок, что в какой-то момент уйдете? 21 год. Откуда эта цифра?
– Я своему педагогу Пестову пообещал. 5 июня 1992 года нам вручали дипломы. Потому что 1-го и 3-го у нас были выпускные спектакли в Большом театре, а 5-го нам вручали дипломы. И было распределение по театрам. И вот когда он с нами общался в последний раз как с учениками, он мне сказал: Цискаридзочка, у тебя такая уникальная природа, что она будет актуальна только пока она свежа. Вот как начнется старение, твое амплуа, оно не подразумевает старости, потому не делай глупости, никогда не перетанцовывай. Я говорю, ну а сколько мне... Он говорит, 21 год самый большой срок.
– Двадцать один.
– Да, он сказал 21 год – не смей танцевать больше. Ну, и как-то я себя так настроил. Потом, когда у меня уже был сезон 17–18-й, я почувствовал, что порох в пороховнице стал заканчиваться, и я понял, что он был прав, что я это количество времени, но на способностях и на профессионализме протяну. Вот эта амплитуда данных, она стала тихо сокращаться.
Природа есть природа. Прежде всего начинает страдать дыхание. И я отсчитал, я пришел к тогдашнему министру культуры, сказал, что я в такой-то день уйду. Естественно, надо мной посмеялись. Все считали, что я вру. Я говорю, найдите мне применение, я хочу работать, я не хочу дурака валять. Меня стали все время засылать куда-то на периферию. Но я сказал, что я со своей квалификацией, с талантами, знаниями, образованиями на периферию не поеду.
Ну, естественно, мне никто не хотел искать никакого применения, но я сказал, что уйду. И вот когда я станцевал, просто это совпало, что мой последний спектакль в Большом театре в качестве премьера попал опять на 5 июня 2013 года. И когда я снимал грим после спектакля «Жизель», я гримеру сказал: все. Мне не поверил никто. Но это было все. Я сказал. Пацан сказал, пацан сделал.
– А вам это было сказать – каково? Легко? Тяжело?
– Легко очень. Легко.
– Очень редко вы все же выходите на сцену.
– Да, выхожу, конечно. Я себе напоминаю иногда, что я артист. Но не классическим премьером.
– Особый жанр. Вы где-то вспоминали, что вы иногда задаете себе вопрос, зачем вы это делаете?
– Нет, я знаю точно, зачем я это делаю. Просто когда я стал ректором, параллельно со мной из Большого театра ушла моя ученица Анжелина Воронцова. Я считаю, за последние 20 лет ни из московского, ни из ленинградского училища, ни из какого не выпускалась девочка такого дарования и красоты, как Анжелина.
К сожалению, она была вынуждена перейти в Михайловский театр, и одна из ролей, которую она исполняла, Лиза в «Тщетной предосторожности» – это версия Аштона. А комических старух в балете всегда исполняют мужчины, и я хотел просто как-то ее поддержать и в шутку сказал Владимиру Кехману, директору театра, давай, я станцую тоже с Линой. Он сказал: давай. И я думал, что я это сделаю один раз, просто, чтобы с ней выйти. Но получилось так, что я уже несколько лет эту роль исполняю. Для меня это такой отпуск. Я получаю удовольствие.
– Вы играете женщину.
– Да. Но такую, бальзаковского возраста.
– Каково?
– Прекрасно. Только мужчина может показать все женские пороки. Потому что женщина никогда не будет это показывать. Она по-другому это сыграет. Но мы знаем феноменальное исполнение женских ролей мужчинами.