1. Текст.
Друг. Откуда ты, Сократ? Впрочем и так ясно: с охоты за красотою Алкивиада! А мне, когда я видел его недавно, он показался уже мужчиной — хоть и прекрасным, но всё же мужчиной: ведь, между нами говоря, Сократ, у него уже и борода пробивается.
Сократ. Так что же из этого? Разве ты не согласен с Гомером, который сказал, что самая приятная пора юности — это когда показывается первый пушок над губой — то самое, что теперь у Алкивиада?
Друг. Как же теперь твои дела? От него ты идёшь? И как расположен к тебе юноша?
Сократ. Хорошо, по-моему, особенно сегодня; он немало говорил нынче в мою пользу и очень мне помог. От него я сейчас и иду. Но хочу сказать тебе невероятную вещь: в его присутствии я не обращал на него внимания, а частенько и просто забывал про него.
Друг. Какая же это такая огромная преграда могла стать между вами? Неужто ты нашёл в нашем городе кого-нибудь красивее, чем он?
Сократ. И намного красивее.
Друг. Что ты говоришь? Здешнего или чужого?
Сократ. Чужого.
Друг. Откуда он?
Сократ. Абдерит.
Друг. И до того красив, по-твоему, этот чужеземец, что он тебе показался даже прекраснее сына Клиния?
Сократ. А почему бы, дорогой друг, тому, кто мудрее, не казаться и более прекрасным?
Друг. Так, значит, ты пришёл к нам сюда, Сократ, после встречи с каким-то мудрецом?
Сократ. С самым что ни на есть мудрейшим из нынешних, если и ты полагаешь, что всех мудрее теперь Протагор.
Plato. Prot. 309a — 309d. Пер. Вл. С. Соловьёва.
2. Этот текст не нуждается в анализе, он понятен вполне непосредственно. Вся читательская «аналитика» может быть сведена лишь к расстановке акцентов при медленном и внимательном знакомстве с диалогом. Они позволят воспринять его в предельной, почти прозрачной, ясности. Вот эти акценты.
(1) Охота за юными красавцами — обыкновение греков, во всяком случае — афинян.
(2) Ценимы именно юные красавцы, не вошедшие ещё в пору мужественности, то есть мальчики и юноши молочной спелости.
(3) Греки настолько увлечены своими мальчиками, что, как истовые знатоки, рассуждают о деталях любовной охоты и сравнительных достоинствах юной дичи (пробивается ли борода, показывается ли первый пушок над губой и проч.).
(4) Грекам важно, как о них высказываются предметы их любовных преследований («он немало говорил нынче в мою пользу и очень мне помог»), они реально переживают на этот счёт.
(5) Грекам представляется невероятным в присутствии красивого мальчика не обращать на него любовного внимания («Но хочу сказать тебе невероятную вещь: в его присутствии я не обращал на него внимания, а частенько и просто забывал про него»).
(6) Греческая любовь настолько громадна, настолько велика, настолько всепоглощающа, что отвратить грека от мальчика может лишь огромная преграда («Какая же это такая огромная преграда могла стать между вами?»).
(7) Но этой преградой не мыслится ничего иного, как любовь к более красивому мальчику («Неужто ты нашёл в нашем городе кого-нибудь красивее, чем он?»). Так высоко эта любовь ценится, что ничего выше неё для грека просто и не мыслимо.
(8) Если вы думаете, что Сократ — особенный, что он прежде всего ценит мудрость, а красота мальчиков — это для него наносное, привычно-греческое, но ему чуждое, то ошибаетесь вполне и настоящим образом. Сократ вполне остаётся в образе любителя красивых мальчиков, он лишь находит наиболее красивого, чтобы сосредоточить свои любовные усилия уже на нём, на том, кто «намного красивее».
(9) Друг Сократа сомневается, может ли кто быть красивее Алкивиада Клиниевича, этого мистера Афины, точнее мисс Афины («И до того красив, по-твоему, этот чужеземец, что он тебе показался даже прекраснее сына Клиния?»). Ой! Греков реально клинит и судорожит на красоте мальчиков. Такова объективная реальность, данная грекам в ощущениях их, которая копируется, фотографируется, отображается их ощущениями, существуя независимо от них и тая в себе неизбывную привлекательность для греков.
(10) Мудрость не мыслится в контексте диалога как нечто отдельное и противопоставленное красоте мальчиков, напротив, мудрость примыкает к этой красоте и усиливает её, венчает собой красоту мальчика. Он уже прекрасен, а с мудростью будет ещё более прекрасным, вообще превосходным! («А почему бы, дорогой друг, тому, кто мудрее, не казаться и более прекрасным?»).
(11) Более того, усилителем красоты мальчика выступает даже полнота мудрости, наимудрейший Протагор красив не чистой мудростью, не обликом души, не глубиной ума, а красив в алкивиадовском смысле, и мудростью Протагора этот смысл только усиливается («всех мудрее теперь Протагор»), а не наоборот — мудрый человек становится мудрее или привлекательнее, если он ещё и внешне хорош собой, не выглядит как Стивен Хокинг, человек неглупый, но уж больно страшный и страшно больной.
3. Иные люди пытаются извинить гомосексуальность греков тем, сложившимся исторически, обстоятельством, что девочки у греков обучались минимально, выращивались и выдавались замуж для рождения детей и ведения домашнего хозяйства, почти как у нынешних кавказцев, поэтому развитый интеллектуально, художественно и политически мужчина не мог испытывать любовных или дружеских чувств к этим домашним животным в человеческом, женском, облике. Приведённый текст наглядно свидетельствует, что греки испытывали любовь не столько к развитым интеллектуально, художественно и политически грекам мужеского полу, сколько к сопливым безбородым мальчишкам. И сосредоточены были именно на чувственной стороне дела. Так что разновозрастная педерастия — подлинный маяк греческой любви.
4. Мудрым людям, которые знают, как там было у греков с половым вопросом «на самом деле», которых не устраивает платоновское представление греческих чувственных обыкновений, которые всерьёз считают, что представленный текст Платона Афинского есть «всего лишь литература», я замечу: займитесь внелитературными источниками познания греческой цивилизации, проанализируйте их и придите, доказательно придите, к иным выводам по данному вопросу. На мою же долю останется серьёзное отношение к несерьёзному, «литературному», представлению вопроса. А как было на самом деле, пусть знают лишь Зевес и Афродита. И никому не говорят.
2018.06.12.