Ну хорошо, на самом деле все было совсем иначе.
Это можно считать продолжением истории, начатой в рассказе Любочка, ну ты же умница три дня назад. А можно читать и как отдельный рассказ, как хотите.
Никуда Лев Соломонович не делся, прекрасно себе долетел до Бен Гуриона, у детей даже задержался – летел на неделю, остался еще на одну, Витька деньжат все-таки подкинул. Так что все, что планировал, посмотрели.
Только вот вернулся Лев Соломонович в Москву в пустую квартиру. Причем он настолько привык, что Любочка всегда дома и его ждет, что улетел без ключей, и сейчас, стоя перед дверью, раздраженно давил кнопку звонка, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Упорное нежелание жены открывать ему дверь выводило его из себя.
В конце концов из квартиры напротив показалась голова соседки:
- Ой, приехал, - выдохнула она и как-то жалостливо взглянула на Льва Соломоновича, - а Ваша-то в больнице, с утра увезли. Вот только ключи мне успела отдать, не знаю, уж что с ней приключилось, в больницу-от не дозвонишься.
Соседка лукавила – и не звонила она никуда, дел полно, пироги с утра поставила.
- Так в больницу в какую ее увезли? – ошеломленный Лев Соломонович не сразу нашелся, что сказать.
– Уж чего не знаю, того не знаю, ищите, - как отрезала соседка и убралась восвояси, подальше от чужих бед – своих хватает. То зять запьет, то дочка опять беременная.
А у Любочки оказался перитонит, не спасли. Все знакомые только ахали: «Неужели? Такая молодая?» - как будто перитонит только у пожилых бывает. А что молодая, так это да – пятьдесят шесть, разве же это теперь возраст?
- Подумать только, всегда говорили, как же Любочка одна останется, если со Львом Соломоновичем что случится? Ведь на четырнадцать лет он старше – не шутка. А как повернулось, вот уж действительно судьбу не угадаешь, - это сокрушалась другая соседка, Ларочкина детская подружка Боня Сирюкова (Соня Бирюкова) – Как он теперь тут один будет?
Лев Соломонович и впрямь потерялся, выяснилось, что непонятно как готовится еда. Наутро после похоrон решил он сделать омлет, предвкушая то самое, пышное, воздушное, что выходило из-под Любочкиных ручек, да видать не рассчитал – вылил омлет в сковороду, тушит-жарит, а он все жидкий. Не выдержал, позвонил Боне, спросил. Боня только руками всплеснула, да куда ж Вы, Лев Соломонович пол литра молока в два яйца-то залили? Он же у Вас никогда не схватится. Прибежала, поколдовала, взяв все новое из холодильника, а этот свой гоголь-моголь Лев Соломонович так выпил. Не выливать же.
И потянулись дни без смысла. Все, что раньше Любочка наполняла собой, напевая что-то под нос, заговаривая с ним (иногда совершенно некстати, когда он думал), он раздражался, конечно, потом приходил мириться, но это была – жизнь.
Теперь же ни читать, ни даже думать Льву Соломоновичу не хотелось. Он перестал выходить на прогулку в парк, что всегда было неукоснительно, в любую погоду. Есть тоже не хотелось. Когда вдруг хотелось, выручал омлет. Тщательно записав за Боней рецепт, он мензуркой отмерял количество молока, даже с венчиком постепенно обучился обращаться, и в общем обходился, поддерживал в себе жизнь, если это жизнь, конечно.
Как-то с утра возвращался из магазина, столкнулся с Боней в лифте, Боня все странно на него поглядывала, а вечером зашла.
- Вот что, Лев Соломонович, есть у меня двоюродная тетка, она вообще-то из Мелитополя, но сейчас в Москве няней в одной семье работает. В общем, она будет к Вам два раза в неделю приходить убираться и готовить. Много денег с Вас не возьмет, я сказала, что Вы – отец моей подружки детства. Сегодня и позвонит, договоритесь.
Марита Игнатьевна оказалась добра жинка, шуму мало, толку много. Двигается по квартире, как вальс танцует, там тряпкой пыль смахнет, здесь половником кисель зачерпнет, есть у некоторых женщин такой особый талант оказываться именно там, где они нужны. И при этом не мешаться под ногами. Во второй приезд и чаю попили с ватрушками – это она испекла дома, привезла уже готовые.
И говорила хорошо, без напора, но живо как-то, весело. Рассказала, что папа хотел назвать ее Мариной, а мама – Маргаритой, вот и нашелся компромисс в виде Мариты.
- Зато я одна такая, - сказала она. – «Вот это уж точно», - подумал Лев Соломонович. Впервые после ухода Любочки ему стало тепло. Не так, как раньше, конечно, но все же. «И ватрушки хороши!» - удовлетворенно подумал он, не подозревая, что они куплены по дороге в Филипповской булочной.
Все в Марите было в меру, негромко, под сурдинку, и голос пел виолончелью, обволакивал. «Все-таки женский ум – это вкус», сказал себе Лев Соломонович, подивившись парадоксальности мысли.
Когда Ларка узнала о том, что отец женился, она раскалилась добела, и первый звонок был, конечно, Боне. Столько гадостей Боня не слышала ни от кого за всю свою жизнь: и что sводница она, и специально тетку старому маrаzматику подмахнула, и что на квартиру рот раzинула, а дальше и писать стыдно. Боня и слушать-то дальше не стала, трубку положила и телефон из розетки дернула. «Вот и делай людям добро», – подумала она досадливо.
Но тут проснулась младшая дочка, и Боня посеменила к ней, температура еще держалась, но небольшая, к счастью. Боня прилегла рядом с девочкой и сама не заметила, как уснула, вдыхая запах детства.
Витя с Ларисой решили отца наказать и больше никогда с ним не разговаривали, но его это мало занимало. Стыдно сказать, но он опять был счастлив. С Маритой он прожил еще много лет, она пекла ему ватрушки, гуляла с ним в парке и слушала его пространные рассуждения, где он оспаривал гумилевскую теорию этногенеза, о которой много читал в последний месяц своей жизни.
Большую барскую квартиру в академическом доме он, конечно, оставил Марите.
Другие рассказы о разных людях можно почитать на моем канале:
#рассказы рт
Буду признательна за лайк, комментарии, подписку.