Дорогие друзья! Предлагаем вашему вниманию продолжение статьи, которая была опубликована в журнале "Мир Божий" в 1895 году.
Начало материала можно прочитать здесь:
"Старая Япония исчезает, исчезает со своими ширмочками и лаком..." - статья 1895 года
В материале полностью сохранена стилистика русского языка того времени. В качестве иллюстраций использованы гравюры укиё-э и фотографии, которых в оригинальной публикации не было.
Лафкадио Хирн окончательно упрочил свою репутацию, как глубокий и проницательный исследователь духа Японии. По своим склонностям и прежним работам он был вполне подготовлен к пониманию и выяснению идей этого народа, о котором нам много говорили, хотя так мало его знали. Его статьи о Японии, изданные в двух томах под заглавием "Glimpses of unfamiliar Japan", "Беглые очерки малоизвестной Японии", прогремели в Англии и в Соединенных Штатах. Он явились результатом нескольких лет изучения. В этой стране "Восходящего солнца", оригинальные особенности которой интересовали и пленяли стольких писателей, находивших в ней только материал для фантастических и картинных описаний, для стилистических упражнений, для эффектных фраз, для игры слов, - в этой стране Лафкадио Хирн сделал любопытные находки, удивительные открытия.
Он применял там те же приемы, как в Луизиане и на Антильских островах; этот робкий, молчаливый человек становился смелым и разговорчивым, когда дело касалось удовлетворения его господствующей страсти - его наблюдательности и понимания. Он обладал искусством внушать доверие, ставить вопросы искренно и бесхитростно, обезоруживая всякую подозрительность, угадывая то, что скрывалось под умолчаньями, и все удерживая в своей непогрешимой памяти. С людьми всех классов он разговаривал свободно, скромно наводил справки, проникал с каждым днем все глубже и глубже под ту сложную внешнюю оболочку, которая в Японии возбуждала его воображение, не удовлетворяя его любознательности.
Он начал с того, что сам превратился в японца; он научился японскому языку, усвоил их обычаи и одежду, изучил их историю, проникся идеями и традициями этого народа. Он жил японцем, сбросив с себя, как стесняющую одежду, все европейские привычки, ел и пил то, что едят и пьют жители Ниппона, посещал мудрецов и священников, беседовал с ними, удалялся от всяких сношений с европейцами; он до такой степени вошел в свою роль, что для большей полноты её женился на японке, имел от нее сына, которого воспитал японцем, и сам преподавал японским детям их родной язык в костюме японского школьного учителя. Его прежние опыты облегчили ему это превращение, к которому он был вполне способен по самому складу своего ума; многие особенности этой расы делали изучение её привлекательным для него. Этому чуткому человеку более чем кому-либо другому нравились вежливые и учтивые, деликатные и сдержанные манеры этого народа, известного своим утонченным этикетом, своею неизменною вежливостью, которая не оставляет его никогда, даже при самых критических обстоятельствах.
Этот робкий человек рад был избавиться от наблюдений своих соотечественников и мирно предаваться собственным наблюдениям над другими. Этот поклонник реального, презиравший все показное, всякую роскошь, комфорт, находил удовольствие в скромной, трудовой и безвестной жизни, где каждый день давал ему новые факты, новые материалы для выводов, где он накоплял все новые и новые заметки, испытывая наслаждение артиста, который все яснее понимает и все лучше воспроизводит свой оригинал. Казалось, он смутно предчувствовал ту подпочву, до которой хотел добраться, тот магический ключ, который поможет ему открыть тайну, в которую он хотел проникнуть. Перед ним вставала трудная, раздражающая задача, которую встречает всякий, кто хочет отдать себе отчет в истинном духе народа, распознать под проявлениями внешней жизни, под видимым разнообразием форм и формул, костюма, нравов и обычаев внутреннюю жизнь идей, истинные верования, инстинктивные стремления.
Японцы больших городов, подражающие европейцам, сбивали его с толку своей способностью применяться к чужим нравам и обычаям, способностью, которой он и сам обладал; ему везде попадалось то, что он называл "запахом английского бифштекса"; чтобы не чувствовать его, он удалялся от приморских областей и ехал в глубь страны, проникал до глухой и мало известной провинции Оки, отыскивая для своих наблюдений местность, где соприкосновение с иностранцами не извратило еще естественных инстинктов расы. Он нашел такую местность и поселился в ней; недели, месяцы работал он неутомимо, отыскивая истину. Результатом этой работы и всех заметок, приведенных в систему и тщательно проверяемых в течение пяти лет, являлось постепенно произведение Лафкадио Хирна, этот сборник оригинальных очерков, большая часть которых свидетельствует о тонкой наблюдательности и поразительной интуиции автора.
По мере изучения этой азиатской расы - авангарда крайнего Востока, он своим гибким и проницательным умом неожиданно открыл у нее те самые методы индуктивного и дедуктивного мышления, которые были свойственны ему самому, те представления, которые он считал лично своими, странное сходство с своими собственными идеями и мыслями, сходство, которое облегчило его задачу, как только он увидел в чем дело, ясно прозрел первоначальную причину, ускользавшую от его понимания. Он добросовестно доискивался этой причины, но, наталкиваясь на нее, постоянно отступал, так как был убежден, что перед ним мираж, что отражение его самого встает между ним и истиной.
Действительно, эта самая причина была тайным и инстинктивным двигателем его собственных поступков и, когда он, наконец, принужден был признать это, он ясно увидел тождество между вкусами, ощущениями, идеями этой расы и его самого. Он понял тогда, почему она бессознательно привлекала его, почему ему так легко было примениться к ней. Отгадка, которую он менее всего ожидал, которая сама просилась под его перо, как синтез его терпеливого анализа, но которую он отбрасывал, как невероятную, и которую он принужден был написать, уступая очевидности, заключалась в слове стоицизм.
Стоицизм - в этом, по его мнению, сущность души японца. С первого взгляда в высшей степени трудно примирить кажущуюся жизнерадостность, мягкость нравов, непосредственную простоту и улыбающуюся вежливость японца с этим суровым принципом бесстрастной философии. Но, тем не менее, все убеждает в этом Лафкадио Хирна, он находит его в основе идей и традиций прошлого и настоящего, и каждое исследование его приводит к этому выводу; каждый факт, на который он указывает, каждый пример, подтверждающий его описания, доказывает существование этого принципа, который, с другой стороны, объясняет стойкое мужество этой расы, состоящей, будто бы, из кривляющихся марионеток, её отличную дисциплину, бесспорно доказанную её выносливость.
Раз принцип был установлен, никто лучше этого проницательного наблюдателя не был в состоянии понять кажущуюся противоположность между идеями и поступками, связать их с вековыми обычаями и объяснить одни из других. Никто не был так способен, как этот тонкий и остроумный писатель, под пером которого оживали бесконечно-разнообразные типы, сохраняя свою индивидуальную оригинальность, изобразить нам эти интересные физиономии в их своеобразных рамках. Он показывает нам: священника и ребенка, крестьянина и купца, девушку и женщину, ученого, учителя и слугу, и не только рисует их яркими и тонкими чертами, не только заставляет их действовать, думать и говорить; он освещает пружины, двигающие их действиями, чувства, одушевляющие их, внешние знаки, в которых проявляются эти чувства; эти знаки, в свою очередь, связаны с целым рядом фактов и преданий, корни которых теряются в глубине прошлого.
В статье о музыке он высказывает такие неожиданные сближения: "Музыкальное искусство японцев представляется мне, - пишет он, - смягченным отражением нашего, лишенным силы, блеска и страсти. Как во сне видится иногда улыбающееся любимое лицо под прозрачной дымкой, так и это искусство пробуждает воспоминание о мелодии, где-то слышанной, о гармонии, дремлющей в памяти". Рассуждая о брачном союзе, он говорит: "Чем дальше я подвигаюсь в изучении жизни, как ее понимает и действительно ведет этот счастливый народ, тем чаще я задаю себе вопрос, не вступила ли наша цивилизация на ложный путь и такова-ли она в моральном отношении, какою мы ее себе представляем. Я нахожу вместе с Канофером, что японцы лучше нас.
Наши моралисты, с их семитическими взглядами на первородный грех, объявляют, что японцы безнравственны; но они ошибаются и обманывают нас, утверждая, будто японцы стоит ниже нас, потому что их взгляды на отношения полов сильно разнятся от наших. То, что я видел в наших больших городах, приводить меня к заключению, что японские понятия о нравственности выше наших, если не в теории, то на практике. Чтобы правильно судить о народе, надо обладать фактором, необходимым для понимания всякого сложного явления - способностью симпатии. Иногда один жест, один взгляд открывает многое тому, кто обладает этою способностью". И вот, исходя из этого положения, он пишет свой очерк "о японской улыбке"? весь проникнутый симпатией и тонкой, проницательной наблюдательностью.
Будьте здоровы, подписывайтесь на наши каналы:
Навигатор по каналу "Япония. Куклы, сказки и легенды" все статьи и видео
"Пространство авторских кукол"
"Япония. Куклы, сказки и легенды"
Ждем всех на наши экскурсии и мастер-классы в Кремле в Измайлово. Приходите в гости, - вместе придумаем интересную и познавательную программу на любой вкус. Вы получите уникальный опыт и познакомитесь с удивительным миром японского фольклора и авторских кукол. Звоните заранее: +7-910-452-6286 Денис и +7-916-037-1624 Милена. Также мы можем отравить заготовки для мастер-классов в другие города по почте или провести выездное мероприятие у вас. До встречи на выставке «Япония. Куклы, сказки и легенды». www.japandolls.ru https://farformaestro.ru https://dollslane.ru #japandolls_ex #кремльвизмайлово #выставка #япония #мастеркласс #экскурсия