Капитан Шипачёв Константин Анатольевич
ДРА, Джелалабад, 1987г., эскадрилья майора Прохорова Сергея Васильевича (24 экипажа Ми-24) уже 10 месяцев выполняет боевые задачи в Афганистане. Я в то время был в составе этой эскадрильи на должности командира звена.
В конце марта мое звено временно «распалось»: два экипажа убыли в Союз для отдыха в профилактории, а ведомый Андрей Грязнов внезапно заболел.
Оставшись в одиночестве мы с моим штурманом звена Валерой Мешковым выполняли различные боевые задачи, но чаще летали ведомым экипажем у командира эскадрильи Прохорова С.В.
День четвертого апреля выдался тяжелым. Утром нам пришлось слетать в паре с комэском на поиск и уничтожение каравана, затем я выполнил восемь полетов для проверки молодых летчиков-операторов…
Казалось, на этом напряженная суматоха закончится. Все уже исподволь поглядывали на часы и ждали ужина.
И вдруг ближе к вечеру, где-то в половине четвертого, километрах в пятнадцати к западу от аэродрома поднимается высокий столб черного дыма.
«Похоже, что-то серьезное!» – решаю я, когда нас вместе с майором Прохоровым срочно вызывают на КП полка.
Там уже дожидаются два командира транспортных «восьмерок» с группой спецназа. Задачу ставит командир полка подполковник Крушинин В.Н. в присутствии начальника Армейской авиации 40-й армии полковника Григорьева А.Н.
С его слов выясняется: при выполнении бомбометания упал и сгорел Ми-24П, пилотируемый моим земляком, Павлом Винником.
Версия о причинах происшествия у командования вырисовывается следующая. При сбросе 250-килограммовой бомбы с предельно-малой высоты (50 метров), она взорвалась не как положено, с задержкой в сорок секунд, а сразу, при касании земли, в результате чего вертолет сильно повредило осколками. На борту начался пожар. Однако двигатели и система управления работали исправно, что позволило бы экипажу произвести посадку. Но, вероятно, молодой командир экипажа слегка растерялся, промедлил, и произвел аварийную посадку не на ближайшей площадке на плоскогорье, а через несколько минут, пролетев около трех километров. Драгоценное время было упущено. Дверь командир экипажа аварийно не отстрелил, как предписывает инструкция, машина загорелась, начинали рваться боеприпасы. В результате выскочить и спастись после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не смог.
Сразу после падения вертолета в этот район отправили группу спасения – забрать выживших членов экипажа. Затем, для патрулирования, туда примчался небольшой отряд в составе двух БМД и десятка спецназовцев. Теперь же экипажам транспортных Ми-8 ставилась задача перебросить к месту катастрофы командование полка, начальника Армейской авиации, и забрать тело погибшего Павла.
Нам с Прохоровым надлежало прикрывать «восьмерки» с воздуха.
Взлетаем в обычном порядке: первыми отрываются от бетонки Ми-8, за ними – мы. Полет группы не занимает много времени, Павел Винник погиб всего в пятнадцати километрах от аэродрома.
«Восьмерки» садятся рядом с чадящими останками винтокрылой машины, двигатели не выключают. Комэск уводит нашу пару немного в сторону, чтобы не мешать работать наземным группам. Барражируя на высоте тридцати–пятидесяти метров на скорости не более 250 км/ч, мы глазеем по сторонам, выискивая возможных «духов» и изредка постреливаем. Скорее для острастки, чем для дела, потому как неприятеля не видно.
Прошло четверть часа.
Патрулируя воздушное пространство над опасным районом, я не имею визуального контакта с противником. Похоже, не имеет его и мой ведущий, опытный летчик майор Прохоров. Это у него уже вторая командировка в Афганистан. Мы выпускаем для острастки серии по две-три ракеты или посылаем короткие очереди из пушек по тем точкам, координаты которых называет по радио командир отряда спецназа. Но отсутствие моджахедов отчасти успокаивает и расслабляет. Тем более, что версия произошедшей катастрофы вполне «мирная».
Казалось, еще немного, еще две-три минуты и работяги Ми-8, забрав высокопоставленных пассажиров и тело погибшего летчика, пойдут на базу.
«Жаль Пашу (погибшего командира Павла Винника). Чертовски жаль!.. Но «духи» здесь, похоже, не при чем», – успеваю я подумать, прежде чем слева что-то ярко вспыхивает. Мгновение спустя оглушают два сильнейший хлопка, слившихся почти воедино. Вертолет резко бросает в противоположную сторону, но скорее от моей мгновенной реакции на органы управления, чем от взрыва. Впечатление такое, как будто по левому борту с огромной силой ударили гигантской кувалдой.
Тотчас оживает «Рита» (речевой информатор), спокойным женским голосом извещая экипаж о постигших несчастьях:
– «Борт «44», пожар». «Борт «44», опасная вибрация левого двигателя», «Борт «44», выключи левый двигатель»…
Я на долю секунды теряюсь. В памяти, точно старая черно-белая кинохроника, беспорядочно мелькают «кадры» из короткой жизни: родной город, мать с отцом, невеста Ирина…
Из оцепенения выводит истошный вопль штурмана звена Валерки:
– Пэ-зэ-эр-ка-а-а!..
Мозг тут же включается и работает с невероятной скоростью, а руки и ноги послушно исполняют его команды.
Мгновенно оцениваю ситуацию и выбираю место для посадки. А в течение следующих двух-трех секунд инстинктивно уменьшаю режим двигателей и, резко погасив поступательную скорость, приступаю к посадке. Затем вручную включаю систему пожаротушения (сама система пожаротушения двигателя должна была сработать автоматически, так оно и было, но все проверять некогда), сбрасываю бомбы и ракеты «аварийно» на «невзрыв» (система сброса неизрасходованных боеприпасов при аварийных ситуациях, в этом случае они не взрываются), выпускаю шасси.
– Валерка, смотри в оба! – кричу по переговорному устройству. – Нет ли поблизости «духов».
У самой земли отстреливаю дверь для аварийного покидания и докладываю в эфир:
– Я «340-й», произвожу вынужденную посадку.
Все. Шасси вертолета мягко касаются земли.
Осталось выключить двигатели, обесточить бортовую сеть, затормозить колеса, забрать оружие и покинуть борт.
Срабатывает эффект хорошей натренированности: делаю это все практически одновременно, выпрыгиваю из кабины и отбегаю метров на тридцать.
Вот где с благодарностью вспомнились изнуряющие тренажи, которыми «мучил» нас опытный комэска.
Стоим со штурманом, озираясь по сторонам – не бегут ли к нам бородатые дяди. Я справа от вертолета, Валера – слева. Вертолет, несмотря на тормоза, по инерции, замедляясь, катится под уклон к неглубокому овражку. Несущий винт останавливает вращение…
Мы в волнении наблюдаем за машиной: успеет ли она остановиться?
Покачиваясь и нехотя подчиняясь включенным тормозам, тяжелая «двадцатьчетверка» (11 тонн) останавливается…
Как показали позже результаты дешифрирования параметров полета – посадку мы произвели через семь секунд после загорания аварийных табло. Больше других подобной шустрости удивлялся я сам. – Надо же, как сильно напугали летчика! – отшучивался я по этому поводу.
Бегло осматриваем вертолет и обнаруживаем многочисленные повреждения по левому борту: ЭВУ (экранирующее выхлопное устройство) изуродовано осколками, у лопаток последней ступени свободной турбины двигателя вырваны куски металла. Это означает, что еще несколько секунд работы и реактивный движок из-за нарушения балансировки разнесло бы в клочья (обороты свободной турбины достигают до 25 тыс. в минуту). В таком случае разлетавшиеся на чудовищной скорости лопатки могли бы вывести из строя правый двигатель. А что еще печальнее – запросто убить и нас с Валерой.
Весь левый борт походит на дуршлаг, тяги несущего винта в некоторых местах прожжены осколками ракеты насквозь, в лопастях зияют дыры, повреждены топливо и масло-проводы, по обшивке течет масло и топливо… Однако наиболее важные узлы и системы, благодаря наружной броне, не пострадали, что и позволило произвести благополучную посадку.
Товарищи наши, конечно же, слышали фразы нашего речевого информатора (они автоматически передаются в эфир), слышали и мой доклад о вынужденной посадке. Поэтому скоро к месту нашего приземления подлетает транспортный вертолет, пилотируемый капитаном Хоревым.
Мы бежим к севшей в полусотне метров «восьмерке». Но не тут-то было, в дверном проеме появляется борттехник и почему-то не пускает нас с Валерой в кабину. Спрыгнув на землю он растопыривает ручищи-лопаты и тянет обратно, к нашей искалеченной машине.
– Ты что, обалдел?! – лезут наши глаза на лоб. – Пошли-пошли! – старается тот переорать шум турбин и показывает готовый к съемке фотоаппарат. – Сейчас быстренько запечатлею вас на фоне дыры в борту – потом спасибо скажете!..
«Фотосессия» длится ровно минуту. Затем Ми-8 плавно отрывает колеса от каменистой почвы и, маневрируя на малой высоте, куда-то несется. Череда резких поворотов, посадок, коротких подлетов…
Лишь минут через пять мы частично отходим от шока и начинаем смотреть по сторонам. – Куда мы чешем? Почему не идем на базу? – интересуюсь я у борттехника. – А-а… тут такая карусель завертелась! – безнадежно машет тот рукой. – Пока вы сидели, Прохоров выписывал кульбиты над «зеленкой», что под Черной Горой, и лупил по расчетам ПЗРК. До сих пор лупит… – По каким расчетам?! – опять удивляемся мы. – Внизу же никого не было! – Ага! А «Стингером» вас кто шибанул? На то они и «духи» – так прячутся меж камней и в лесочках, что ни хрена не увидишь. В общем, по комэску тоже пульнули четырьмя ракетами.
– Четырьмя?! – шепчу я и с надеждой спрашиваю:
– Не задели? – Ха! Но он же прожженный черт – уходил в сторону солнца и использовал активные помехи.
– Слава богу… – Ни разу не задели. Все ракеты разорвались рядом. Садитесь за пулемет – вон они, суки!
Только теперь мы замечаем мечущихся в редкой растительности «духов». Я тотчас устраиваюсь у открытой двери, передергиваю затвор пулемета. Валерка присаживается рядом в готовности подавать ленту… И мы настолько увлекаемся интенсивной стрельбой по неприятелю, что разок едва не срезаем вертолет своего же командира эскадрильи, маневрирующий в воздухе.
Четверка Ми-24-х и четверка Су-25-х, поднятые Командным пунктом 40 Армии для нашей поддержки, подходят к району, однако ситуация сложная, потеряно два боевых вертолета. Поэтому убедившись, что второй (наш) экипаж вне опасности, КП полка, правильно оценив ситуацию, дает команду на прекращение всей этой жуткой круговерти. Все борта уходят с места боестолкновения.
Смотрю на часы. После взлета моего и всех остальных наших вертолетов с джелалабадского аэродрома прошло чуть больше тридцати минут…
Ми-8, забравший наш экипаж, садится где-то посреди обширного плоскогорья, неподалеку от места гибели Павла Винника. Спускаюсь по трапу из грузовой кабины и, понурив голову, иду к командиру полка докладывать о происшествии и уточнять дальнейшую задачу.
Подполковник Крушинин и начальник Армейской авиации Григорьев молча ходят вокруг почерневших останков вертолета Павла. Оба выглядят не самым лучшим образом: посеревшие от бессонных ночей лица, впалые щеки, темные круги под глазами.
Увидев меня Крушинин не реагирует. Лишь устало бросает: – Ты что здесь делаешь, Шипачев? – Сбили, товарищ подполковник, – тихо отвечаю я.
Мысли того, вероятно, крутятся вокруг Винника. – Знаю. А ты-то что здесь делаешь?
Приходиться повторить неприятную и режущую слух фразу:
– Сбили меня, товарищ подполковник. – Да что тут у вас творится? – внезапно вскипает полковник Григорьев, до которого сразу доходит смысл моего доклада. – Одного сбили, другого сбили! Не полк, а сплошной бардак!..
Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к «восьмерке» Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить – доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.
Забравшись в грузовую кабину плюхаюсь на откидное сиденье. – Ну что? – с кислой миной вопрошает штурман.
Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею: – Хер их знает… Но готовиться, Валера, надо к худшему.
Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку…
Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.
Еще бы! Прямое попадание «Стингеров», оглушительный взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит «малиновый звон», лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой «мадам» и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает «под ложечкой» при мысли о вариантах наказания «за потерю машины»…
Однако на полу грузовой кабины, прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться – он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось…
Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что могло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно…
Первым в чрево Ми-8 поднимается озабоченный Григорьев, за ним – мрачный Крушинин, молча рассаживаются по разные стороны грузовой кабины.
Из пилотской высовывается Володя Хорев и вопросительно смотрит на высокое начальство. – На базу, – недовольно бурчит начальник Армейской авиации.
Машина тяжело отрывается от земли, подворачивает в сторону ветра, разгоняется…
И тут, наткнувшись на меня взглядом, полковник интересуется: – А далеко сбит твой вертолет? – Километра три отсюда, – заглядываю я в планшет.
Следует новое распоряжение:
– Хорев, летим к сбитому Ми-24!
Летчик энергично разворачивает машину. Спустя пару минут Григорьев опять очнулся: – А чем тебя сбили? – «Стингером». Двумя.
– На базу! – безнадежно машет рукой начальник. Однако и этот приказ оставался в силе недолго.
– А как думаешь, можно ли восстановить машину? – пытает меня полковник. – Полагаю, можно, – скребу ладонью щеку. Уверенности в голосе нет, в технических тонкостях летный состав не слишком-то разбирается. Да и осмотр поврежденного вертолета занял минимум времени. Но, тем не менее, заявляю: – Повреждений не очень много, требуется только заменить левый двигатель и часть основных агрегатов. – Понятно. Капитан Хорев, к вертолету Шипачева!
В конце концов, «восьмерка» высаживает пассажиров невдалеке от стоящего на пологом склоне сбитого вертолета. К искалеченной машине отправляемся втроем: Григорьев, Крушинин и я. На всякий случай мы с командиром полка прихватываем автоматы – в полосе широкой «зеленки» слышатся разрывы ракет и пулеметные очереди. Подходя к своей «вертушке», я первым нарушаю гнетущее молчание: – Товарищ полковник, вы не расстраивайтесь. Мы же не знали, что где-то неподалеку засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим. Обязательно восстановим…
Крушинин молчит, не разделяя, но и не опровергая моей убежденности. Григорьев долго хмурит брови и тоже не отвечает. Сунув руки в карманы комбинезона и задрав голову он медленно обходит застывшую и израненную «двадцатьчетверку»… А закончив осмотр неожиданно смягчается: – Молодец. Возвращаемся на базу.
Несмотря на скупую похвалу начальника Армейской авиации, прозвучавшую в присутствии командира полка, полет до джелалабадского аэродрома кажется нам с Валеркой бесконечно долгим. Похвала-похвалой, а начальства на свете много. Григорьев в происшедшем вины экипажа не усмотрел, да разве ж дело закончиться одним вердиктом?
«Скоро прилетят, понаедут комиссии; начнутся дознания, разборки, сочинение объяснительных записок… Денек-то выдался «жарким» и «урожайным» на потери: гибель Паши Винника, моя аварийная посадка… – незаметно вздыхаю я, пока «восьмерка» заруливает на стоянку. – Как пить дать нагрянут комиссии. И не одна…»
В полку уже знали о потерях.
Первым около модулей встречает Гена Сечко. Вероятно, видок у нас со штурманом не очень – мой однокашник по училищу жмет руку Валерке, а меня по-дружески обнимает, хлопает по плечу и, деликатно помалкивая, провожает до комнаты.
Не знаю почему, но я очень благодарен Генке. Наверное, за то, что в тяжелую минуту не лезет в душу, не успокаивает и не болтает лишнего…
Впрочем, скоро нам с Мешковым все равно приходится описывать подробности злоключений и делиться впечатлениями. Не успеваю я в сердцах швырнуть на кровать ЗШ (защитный шлем летчика ЗШ-5) и пропитанную потом куртку комбинезона, как входит один, потом второй, третий… Народу в комнатушке прибывает с каждой минутой, и каждый трясет руку, поздравляет: не всякому удается уцелеть даже после одной ракетной атаки из ПЗРК, тем более «Стингера». Кто-то просто расспрашивает, интересуется деталями происшествия. А кто-то молча садится на краешек кровати и слушает, разинув рот…
Что делать? Не гнать же друзей из комнаты, если хреновое настроение! По очереди с Валеркой сбивчиво отвечаем.
И все же обстановка остается мрачноватой до появления командира эскадрильи.
Шумно ворвавшись в комнату он стремительно подходит ко мне и, с едкой ухмылочкой, цепляет:
– Что ж ты такой слабак-то, а?! В меня четырьмя «Стингерами» захерачили и ничего, а в тебя всего-то двумя пульнули. И сразу сбили! Что же это такое, Костя!?
Я переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что ответить. То ли командир шутит, то ли и вправду упрекает. Услышав же за спиной смешки приятелей, расправляю плечи, вымученно улыбаюсь…
Вид у Сергея Васильевича усталый, однако, он бодрится, держится. Правая ладонь привычно ныряет в нагрудный карман комбинезона за сигаретами. Но пачка пуста…
– Валерка! – находит он взглядом моего штурмана. – Да, товарищ майор, – преданно смотрит старлей. – Признавайся, ты вообще-то летать хочешь?
Народ снова умолкает. А Мешков растерянно шмыгает носом:
– Конечно, хочу. Я ж сюда не отдыхать приехал, а воевать, исполнять долг…
– Это красивые слова, Валерка. И эта… как ее?.. О, вспомнил – патетика! А на войне мат нужен! Знаешь почему? Фраза, сказанная матом, доходит до сознания товарищей гораздо быстрее. Ну, ладно… Значит, говоришь, летать хочешь? – Мля, конечно, хочу, командир! – Во, понятливый парень! А коли хочешь – слетай-ка мне за сигаретами.
Бунгало дрожит от хохота. И даже я теперь улыбаюсь по-настоящему, неожиданно прозревая: командир пришел поддержать, приподнять наш дух.
Прохоров всегда отличался широтой души и добрым, отческим отношением к молодежи. Да, сейчас в его глазах скорбь, бесконечная печаль по ушедшему молодому летчику. Но Пашку Винника уже не вернуть. А вот попавший в переплет мой экипаж следует поскорее вытаскивать из тяжелой депрессии. Вероятно, так он думал и, не смотря на бесконечную усталость, пришел…
Вернувшийся Валерка, протягивает комэску новую пачку сигарет. Закурив, тот неожиданно восклицает:
– А что, братцы, значит, «Стингеры» не так уж опасны, как трубят о них господа американцы! – Выходит так, раз вы сумели увернуться сразу от четырех ракет, – неуверенно предполагает ктото из пилотов. – Хм, – выпускает к потолку дым Сергей Васильевич, – можно и увернуться, если своевременно засекаешь пуски. Но оказывается можно и благополучно сесть после попадания – как это доказал сегодня Константин.
Народ дружно поворачивает головы в мою сторону. Командир же, развивая тему, напористо продолжает:
– Вот скажи, Костя, что стало главной причиной твоей успешной аварийной посадки? – Думаю… наличие ровной площадки. – Верно, ровная площадка в горной местности – это одно из первейших условий. А что еще? – Время. Мы очень быстро приняли решение, выбрали подходящую площадку и произвели посадку. – О-о! – командир значительно поднимает вверх указательный палец. – Скорость принятия решения и последующих действий, братцы – вот главная составляющая успеха в такой передряге! Тут каждое мгновение – дороже золота. Полсекунды на обалдение и за работу! Быстро оценить обстановку: что отказало, что работает, что горит. Уменьшить режим работы уцелевшего двигателя; снижаясь, подбирать площадку, заходя на нее, по возможности, против ветра. Одновременно сделать самое необходимое: перекрыть топливо отказавшему движку (не перепутать при этом и не выключить работающий!), продублировать включение противопожарной системы, доложить в эфир о своих действиях и принятом решении…
Молодые офицеры заворожено слушают, кивают. Однако прожженный командир явственно ощущает: перечисленные в строгом порядке меры с учетом колоссального дефицита времени для некоторых из пилотов кажутся чрезвычайно сложной и почти невыполнимой задачей. – Не дай бог, конечно, попасть в подобную ситуацию, но шанс посадить вертолет после ракетной атаки имеется у каждого из вас, – с твердостью в голосе говорит он в заключении. И со значением повторяет: – У каждого!
Затушив окурок в старой консервной банке Сергей Васильевич поднимается и направляется к двери. Взявшись за ручку, вдруг оборачивается: – Вот что, ребята… Раз такое дело… разрешаю сегодня немного расслабиться. По пять капель – не больше! Не забывайте: завтра подъем как обычно – в пять… Шипачев! – Я, товарищ командир. – Ты у нас парень серьезный. Назначаю тебя старшим. Отвечаешь за рамки. – За что? – переспрашиваю я. – За рамки. Что такое рамки? – спрашивает он. И сам же отвечает: – Порядок и дисциплина. Усек? – Так точно – усек! – Все. До завтра…
И закипели приготовления…
Не прошло и получаса, как на столе появилась огромная сковородка с жареной картошкой, порезанный хлеб, китайская тушенка и консервированные сосиски, пяток банок купленного в чековом магазинчике «Си-Си» – баночного лимонада. Кто-то принес и настрогал привезенное из Белоруссии сало. В центре возвышалась бутылка чистого спирта, по соседству притулилась большая кружка холодной кипяченой воды…
Пока завершаются последние штрихи грандиозного застолья, бегу в соседний модуль. Только сейчас вдруг молнией прострелила мысль: надо же поблагодарить спасителя – Володю Хорева! Отыскав его в комнате, жму руку, скомкано говорю слова благодарности и зову в свои «апартаменты». Улыбаясь, тот принимает приглашение, накидывает куртку комбеза.
– Что б не с пустыми руками, – на ходу сгребает с тумбочки пару банок тушенки.
Приготовления в нашей с Валерием комнате закончились.
Все собрались вокруг стола и первым делом помянули Павла Винника. Встав и не чокаясь, выпили. Помолчали, с минуту избегая смотреть друг другу в глаза. Дескать, ушел наш боевой товарищ, а мы остались…
Но молодость и страстное желание жить дальше берут верх в вечном споре со смертью. Постепенно снова расходится разговор, лица озаряются улыбками.
Шумно пьем за нашу с Валеркой удачную посадку.
И сыплются вопросы: на какой высоте сбили? Как сильно долбануло в борт? А успели заметить, откуда производились пуски? Не последовало ли «духовских» атак на земле?..
Третий раз пьём по традиции молча, поминая всех погибших товарищей…
Потом опять говорим, вспоминаем и страстно спорим… Что с нас взять – летчики! Как в том старом анекдоте: комэск прислушивается о чем болтают подчиненные в классе подготовки к полетам… О рыбалке? Хорошо. Об автомобилях? Нормально. О бабах? Тоже неплохо. О полетах?! Вот паразиты – уже напились!..
Пропустив пару «соточек», мы с Валеркой чуток отходим от шока и наперебой делимся впечатлениями, порой вспоминая подзабытые в водовороте событий мелочи. Когда гвалт достигает апогея, переходя за «рамки», мне приходится вспоминать о просьбе командира. Уподобляясь лектору, читающему скучный материал, я призывно стучу вилкой по кружке и товарищи тут же сбавляют громкость…
По комнатам разбредаемся около полуночи. Времени для сна остается немного – через пять часов начинается очередной тяжелый день.
На следующее утро проснулся я за полчаса до противного дребезжащего звонка будильника. В необычных обстоятельствах человек всегда ощущает время, словно внутри заведен и тикает этот ненавистный будильник. Лежал, пялился в светлевший потолок и молча страдал от головной боли…
Ополоснувшись прохладной водой и одевшись отправляемся со штурманом в столовую. Мой экипаж сегодня не задействован в полетах, потому мы с Валерием не спешим…
Настроение после общения с друзьями стало получше, но и напряжение не отпускает. Кто знает, что решит начальство, и какие выводы сделает комиссия, которая непременно нагрянет по нашу душу!..
Навстречу торопливо шагает комэск. – Шипачев!
– Я, товарищ командир. – Ну-ка задержись на минуту…
Здороваясь за руку и хитро улыбаясь, интересуется:
– Как здоровье, орлы? – Нормально, – почти не кривим мы душой. Состояние и в самом деле обычное, не считая немного тяжеловатой головы.
Выщелкнув привычным движением из пачки сигарету, Сергей Васильевич подпаливает ее, раз пять жадно затягивается и вдруг заявляет:
– Ты же там все знаешь, Константин. Верно? – Где? – не понимаю я. – Где-где… – выпускает он в сторону дым и мельком смотрит на часы. – Там, где вертолет твой остался. – Ну, в общем-то, да. Знакомый райончик… – Вот и хорошо. Дуй на «восьмерку» – борт № 67. Тебя уже ждут на борту технари с грузом. Назначаю тебя старшим команды. Да и не забудь прихватить бойца с радиостанцией – он давненько торчит у КДП…
– А штурман? Валера Мешков полетит со мной?
– А зачем он тебе там? – смеется майор. – Пусть идет к штурману эскадрильи – у него намечается какая-то бумажная работа. С полетными картами…
И, пульнув недокуренную сигарету, направляется в сторону КП. – Иди хоть позавтракай, – виновато смотрит на меня Валерка.
Наш экипаж в Афгане практически неразлучен, к тому же после аварийной посадки сам бог велит держаться поближе друг к другу. А тут вдруг волевым командирским решением нас разлучают и ставят разные задачи.
– Не хочется, – морщусь я, представляя однообразную столовскую пищу.
Еда и в самом деле сейчас встала б поперек горла. Хотя, пару стаканов крепкого чая, пожалуй, выпил бы – голова малость побаливала, во рту пересохло. Но, вспомнив о болтавшейся на ремне фляжке с водой, я спешно прощаюсь с Валеркой:
– Ладно, пошел. А то еще улетят без меня…
Так и расстаемся на полпути к летной столовой: я иду на стоянку, штурман плетется завтракать…
«Ни черта не понимаю, – мучаясь в догадках, подхожу к КДП, – мой вертолет наверняка охраняется подразделением спецназа. Тогда зачем туда отправляют меня?..» – Эй, боец! – окликаю солдата со старенькой радиостанцией и аккумуляторами. – Не меня ждешь?
– Вас, товарищ капитан.
– Бери свою шарманку и за мной…
Ми-8 с крупным номером «67» под выхлопными устройствами уже готов к вылету: экипаж в пилотской кабине; в грузовом отсеке – инженер эскадрильи во главе технической бригады; всю центральную часть отсека занимает здоровенный ящик с газотурбинным двигателем для Ми-24. Повсюду лежат агрегаты, трубопроводы, инструменты в специальных металлических ящичках…
И тут меня осеняет.
«Товарищ полковник, вы не волнуйтесь. Мы же не знали, что здесь засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим…» – четко припоминаются мои же слова, сказанные начальнику Армейской авиации полковнику Григорьеву.
– Теперь понятно, – шепчу я, забираясь по трапу в чрево транспортной «восьмерки».
Усаживаясь на откидное сиденье, ощупываю кобуру с пистолетом и раздраженно думаю: «Мля, надо было взять хотя бы автомат. Замена движка и ремонт поврежденных систем – это минимум на сутки… Но где же они, «техмоща» возьмут кран?»…
Удаление места аварийной посадки от аэродрома составляло не более двадцати километров. Однако высадка нашей небольшой группы напоминала масштабную армейскую операцию: восемь боевых Ми-24 и звено штурмовиков Су-25 около получаса кружат над районом, обрабатывая опасные и подозрительные участки из всех видов оружия. И только убедившись в том, что вокруг нет «духов», КП выдает в эфир команду на высадку технической группы и возвращение всех бортов на родные базы.
Поврежденный вертолет охраняется отрядом спецназа на двух «бээмдэшках».
«Кажется, это те ребята, что крутились вчера около «двадцатьчетверки» Паши Винника», – узнаю командира бравых парней. Молодой лейтенант подходит к приземлившейся неподалеку «восьмерке», представляется и спрашивает о намерениях прибывших офицеров.
«Молодец, – отмечаю про себя, – дело знает». И, пожимая его ладонь, информирую: – Собираемся менять движок на поврежденном вертолете. Если все будет путем – сегодня же улетим.
– А как же вы поднимете такую махину? Капот-то высоковато… – глядя на громадный ящик с движком, чешет тот затылок.
Честно говоря, мне и самому это было невдомек. Я не представлял, как в полевых условиях – без подъемного крана и специальных машин, инженеры с техниками справятся с подобной задачей. Однако, наблюдая за слаженной работой по извлечению двигателя из недр грузовой кабины, уверенно отвечаю:
– Не переживай – справимся.
Разгрузившись, «восьмерка» легко отрывает шасси от грунта и улетает в сторону аэродрома. В тишине, возле одиноко стоящего посреди плоскогорья Ми-24, остаются восемнадцать человек: шесть авиатехников, десять спецназовцев во главе с лейтенантом, солдат-связист с радиостанцией и я – назначенный с легкой руки Сергея Васильевича старшим этой разношерстной команды.
Инженер эскадрильи Максимыч – высокий, худощавый мужик лет сорока, хлопочет около подраненной вертушки, оценивая характер повреждений и распределяя обязанности между техников. Спецназ пластается в теньке у бортов двух боевых машин. На невысоком взгорке дежурит связист и парочка бойцов из отряда лейтенанта, которых тот меняет строго через каждый час. Мне же ничего не остается, как загорать неподалеку от своего пострадавшего вертолета. Дозор главным образом наблюдает за широкой – до пяти километров – полосой зеленки, что раскинулась по обе стороны извилистой речушки, протекавшей под Черной горой.
В окрестностях Черной горы, нависающей отвесными склонами над зеленым массивом, к этому времени покоилось более двадцати сбитых самолетов и вертолетов. Их остовы, похожие на скелеты некогда красивых и мощных машин, мне не раз довелось лицезреть с высоты птичьего полета.
Воспоминания о вчерашнем полете, окончившемся вынужденной посадкой, вновь будоражат сознание. Тряхнув головой я поднимаюсь, глотаю воды из фляжки, пристально смотрю на темные пятна сплошной растительности. И зло плюю под ноги: – Вот из этой «зеленки» нас вчера и обстреливали ракетами! И ведь умудрились спрятаться так, что мы с Прохоровым их не видели!..– Не зря этих людей называют «духами», – тихо ворчу я и, прищурившись, снова оглядываю проклятую тонкую полоску «зеленки»…
К девяти часам утра на площадке во всю кипит работа. В эти минуты и впрямь разбирает любопытство: каким же образом специалисты снимут неисправный двигатель, а на его место поставят новый? Ведь триста с лишним килограмм – не шутка…
Все оказывается просто. Применяя известные только им секреты, техники монтируют на узле крепления лопасти полиспаст (блочное подъемное устройство) и с цирковой легкостью опускают одну «железяку», потом цепляют и поднимают другую. А на откинутых капотах меж тем начинается другая работа: кто-то крепит силовые узлы движка к фюзеляжу, кто-то подсоединяет к системам десятки трубопроводов из матовой нержавейки, ктото возится с разъемами жгутов электропроводки…
И вдруг, приблизительно через час моих безмятежных мечтаний о предстоящем отпуске, с севера слышится страшный рев. Техники разом прекращают работу, я вскакиваю на ноги; с беспокойством озирается по сторонам и спецназ.
Суть происходящего выясняется через пару секунд, когда в воздухе над головами что-то прошелестело, а под ногами содрогается земля. Метрах в двухстах – с перелетом рвутся реактивные снаряды.
Этого нам не хватало! Распластавшись на песке я пытаюсь определить откуда нас обстреливают. Все верно. Снаряды выпускают из той же зловеще темнеющей «зеленки», что лежит в трех-четырех километрах к северу от нашей площадки…
Сколько произведено выстрелов определить невозможно. Взрывы сливаются в сплошной грохот. Но сомнений ни у кого нет: стреляют по вертолету и стоявшим немного в стороне боевым машинам десанта. Других целей на обширном плоскогорье в пределах видимости нет. Значит, целью являемся мы.
Уткнувшись лицом в песок, я жду пока стихнут резкие оглушающие хлопки. С последним разрывом обстрел прекращается. Будто рвется струна. В ушах все еще звенит, и непонятно: то ли это отголоски грохота, то ли таков звук у тишины…
Осторожно приподнимаю голову, оглядываюсь по сторонам…
Поднятое в небо огромное облако пыли медленно относит на юг. Народ попрятался кто куда.
Осознание того, что реактивные снаряды выпускались из «зеленки», видневшейся тонкой полоской в трех-четырех километрах к северу, пришло быстро – еще во время обстрела. Больше на плоскогорье и укрыться-то негде. Не в мелких же овражках установлены устройства для пуска!.. Да и противный шипящий свист нарастал от лесочка.
Позабыв о лежавшей на песке куртке я стремглав бегу к бойцу, что со страху по уши вкопался в песок возле рации. Он и сейчас закрывает руками лысую голову и не торопится оторвать тело от спасительной земли.
Схватив гарнитуру, жму на кнопку «Передача»:
– «Омар», «340-му»! «Омар», ответьте «340-му»!
КП полка молчит. Минут через пять-десять после спокойной и благополучной высадки на площадке я пробовал связаться с начальством – доложить о прибытии в заданный район. Но мощности старенькой УКВ-радиостанции не хватило. Видимо, мешала холмистая местность, а площадка находилась не на должной высоте.
На вертолетную станцию надежд еще меньше. Она рассчитана на применение, когда вертолёт находиться в воздухе. Но я все же запрыгиваю в кабину и, включив питание, пытаюсь докричаться до своих. Бесполезно.
– «Контур»! «Контур» – «340-му»! – вернувшись к переносной рации, зову на всякий случай КДП аэродрома. И тоже тщетно. В ответ – тишина.
Пыль между тем окончательно рассеялась, и о залпе реактивных снарядов напоминали разве что темневшие вдали воронки. Боец все еще вжимался в песок, опасливо выглядывая из-под локтя; техники отряхивали комбинезоны от осевшей пыли и, тихо матерясь, снова лезли на раскрытые капоты. Спецназовцы как ни в чем не бывало продолжили травить анекдоты… – Штук пятнадцать прилетело – не меньше, – оценил залп кто-то из технарей.
Другой вторил, чертыхаясь и выплевывая изо рта песок: – Пронесло. Хорошо, что наводчик у них хреновый – все снаряды легли с перелетом…
«Да, пронесло, – плетусь я на прежнее место, – однако без связи здесь, в двадцати километрах от своих, как-то неуютно. И неизвестно пронесет ли снова, если эти обкуренные анашой фанаты решатся на второй залп.»
Техники успокоились и возобновили работу… Но тишина, нарушаемая звоном гаечных ключей, радует слух недолго. Примерно через полчаса в воздухе опять слышится отвратительный свист, а следом – оглушительный грохот! В этот раз снаряды шарахают не долетая до нас метров сто – сто пятьдесят. Над головой даже пару раз противно тенькают осколки.
И опять все происходит по знакомому сценарию: техников будто ветром сносит с капотов, я бегу к радиостанции, а спецназовцы… Тем, видать, осточертело слушать вместо анекдотов бьющую по ушам канонаду. Лейтенант отдает соответствующую команду и пара человек, нырнув под броню, усаживается за пушки БМД. Дав по одной длинной очереди в сторону «зеленки», наводчики-операторы, с чувством выполненного долга покидают раскаленные южным солнцем машины. Да и что толку расходовать боеприпасы, когда прицельная дальность пушек не превышает двух километров.
«Так… Что мы имеем? – не спешу я отходить от рации. – Первый раз долбанули с большим переле-136 том. Потом «духи» минут двадцать перетаскивали установки реактивных снарядов на новую позицию и перезаряжали их. Вторично ударили с недолетом. И уже ближе к цели». Я поежился при мысли о том, что целью этих обстрелов являемся мы все, и я в частности. Неприятно, знаете ли, осознавать подобное. А еще неприятнее нутром ощущать каждое действие противника. Когда точно знаешь, что в данный момент грязные дяди с нечесаными бородищами перетаскивают установки по реденькому лесочку и устанавливают их аккурат посередине первых двух позиций. А, закончив с установкой, затолкают в стволы очередную партию снарядов и с криками «Аллах Акбар!» приведут в действие свои адские машины…
«Так. Что мы имеем?» – повторяю я, нервно скребя пятерней затылок. Идей в голове не было. Правильно говорит местная пословица: «Лучше иметь камень на плечах, чем голову без мыслей». Вздохнув, опять морщу лоб: «Между первым и вторым залпами прошло не более полчаса. Это означает, что через такой же промежуток они шарахнут в третий раз. И благополучно накроют всю нашу группу, потому, как пристрелка закончилась. Надо срочно что-то предпринимать, иначе…». Как-то сама собой в голову пришла идея, которая могла родиться только у летчика. Надо связаться с перелетающими бортами, обоюдная УКВ связь за счет их высоты полета будет устойчивой.
Моя ладонь ложиться на ручку настройки частоты. Установив командно-стартовый канал, зову:
– Борты, кто меня слышит, отзовитесь! Борты, «340-й» на связи, отзовитесь…
* * *
Буквально через каждую фразу мой взгляд буравит циферблат наручных часов. До третьего залпа остается минут пятнадцать, а эфир, будто испытывая мои нервы на прочность, молчит.
– Ё… вашу мать! – невольно вставляю крепкое словцо. – Когда не надо – гвалт стоит – не встрянешь. А когда ну очень надо – не доорешься!... Лейтенант, как там обстановка? – Пока все спокойно, – отвечает стоящий на броне, как изваяние, офицер-спецназовец.
По моему приказу он наблюдает за «зеленкой» с помощью простенького бинокля. Его бойцы на всякий случай держатся поблизости от машин и готовы в любую секунду отразить нападение «духов», если те вдруг отважатся на атаку. Видя мою озабоченность, молодой командир предложил «сгонять на БМД до лесочка и покрошить головы бородатым козлам». Я оценил его смелость, но осадил: – Не горячись, лейтенант. Если они начали обстрел, стало быть, готовились и к такому варианту нашего противодействия. Их там не меньше сотни, а вас – десяток. И наверняка вооружены до зубов: гранатометы, пулеметы… И до опушки не успеешь доехать, как сожгут твои машины. И парню пришлось согласиться с моими доводами.
Сам же я в эти минуты сжимаю кулаки от бессильной ярости. То, что вчера едва не погиб в вертолете после поражения «Стингером», считаю вполне закономерным и даже нормальным явлением. Как-никак, любой военный летчик внутренне готовит себя к подобным кульбитам судьбы. Куда деваться – такая у нас работа. Но сегодняшние приключения вкупе с мыслью о том, что придется погибнуть на земле под «духовскими» снарядами вызывают во мне чудовищное негодование и абсолютное неприятие такого варианта развития событий. – Кто слышит «340-го», ответьте… – монотонно и уже не чая услышать ответ, твержу я в эфир. Надежды тают с каждой минутой… И вдруг повезло – в наушниках раздается шелест и обрывки голоса.
– Борт! Борт, ты меня слышишь?! – ору я, словно хочу докричаться до неизвестного абонента без помощи радиопередатчика. – Борт, отзовись, «340-й» на связи! Срочно нужна помощь!!
Теперь голос звучит отчетливей, однако, как-то нехотя и с ленивыми, вальяжными нотками: – Слышу тебя, «340-й». Я транзитный… Ил-76. Следую по маршруту Ташкент-Кабул. Чего хотел-то?
«Повезло! – пулей проносится мысль. – Транзитники летают на больших высотах, на эшелонах, потому мы и слышим друг друга». – Борт, пожалуйста, передай на «Омар» (позывной аэродрома Джелалабад) информацию! Я скороговоркой начинаю излагать нашу проблему, побаиваясь, что самолет выйдет из зоны и ненадежная связь прервется.
Признаться, в эти секунды я напрочь забываю о тех словечках и фразах, которые мы вставляем для кодировки закрытых данных в эфире. Поэтому выдаю свою просьбу открытым текстом: – Борт, передай на «Омар»: площадка с поврежденным вертолетом подверглась массированному обстрелу реактивными снарядами. Банда находится в «зеленке» – в трех километрах северо-восточнее. Прошу оказать авиационную поддержку.
Командир транспортника проникается серьезностью ситуации – реагирует мгновенно и совсем по-другому: – Понял, «340»! Сейчас передам. Держитесь, мужики.
Затеплилась надежда. В напряженном ожидании медленно текут минуты. Одна. Вторая. Третья… Эфир доносит лишь фразы пилота Ил-76, в точности повторявшего просьбу.
Ответов КП приемник радиостанции не улавливает. Проползла еще одна томительная минута… – «340-й», ты на связи? – наконец-то зовет командир транспортного лайнера. По его голосу я догадываюсь: что-то неладно. Но быстро отвечаю: – Да-да, слышу тебя! Говори!.. – КП передает, что «полосатые» подойти к вам не смогут – очень опасно. Разведка докладывает о возможности сильного противодействия ПЗРК. Интересуются: «двухсотые» или «трехсотые» в вашей группе есть?
– Слава богу, пока нет, – мрачно говорю я.
И с горечью думаю: «Но обязательно будут. Если «полосатые» (так мы называли Ми-24) не придут на помощь…»
– Понятно, – доносится из наушников.
Наступает напряженная тягучая пауза… Наверное, нет ничего мучительнее и страшнее, чем первые мгновения осознания своего бессилия перед крадущейся и хватающей за горло безысходностью. Ты молод, полон энергии и сил. Ты можешь свернуть горы, хочешь что-то сделать, изменить, как-то повлиять на ситуацию… И внезапно понимаешь, что все бесполезно. Что ни одно из твоих действий не способно изменить предначертанный кем-то свыше ход событий.
В эту жуткую минуту так и хотелось крикнуть: «Родина! Моя могучая, непобедимая, сильная, где ж ты?!» Голова невольно поворачивается на север; взгляд беспомощно скользит по неровной линии горизонта… Да, Советский Союз именно там – на севере. Кажется, стоит перевалить за ближайшие хребты и раскинется она перед взором – огромная страна, пославшая меня и тысячи других своих сыновей в Афганистан. Пославшая и вдруг забывшая обо мне, отмахнувшаяся от моих проблем…
Я вздыхаю, машинально отряхиваю с комбинезона принесенный ветром песок, откручиваю с фляжки пробку и вдоволь напиваюсь воды. Ради чего теперь экономить? Более может и не пригодится…
И внезапно рация снова оживает голосом командира Ил-76: – «340-й», ты еще на связи? – Куда ж я денусь? На связи. – Тут опять КП вызывает. Подожди-ка пару секунд – сейчас послушаю и передам…
«Пара секунд» растягиваются на целую вечность. Покуда пилот о чем-то переговаривается и чтото уточняет у КП, я сжимаю микрофон гарнитуры и покусываю губы, повторяя про себя одни и те же фразы: «Наши не могут бросить нас на произвол судьбы! Наши не могут…»
– «340-й», для тебя новая информация! – хрипит рация.
И на этот раз командир экипажа транспортника говорит воодушевленно. – Слушаю, борт. Передавай. – Тебе приказано работать с батареей «Град», что дислоцирована в двадцати километрах от вашей точки. Работать начнете через ретранслятор, как только он взлетит. Записывай: 312-й канал, застава № 10, позывной «Иртыш». Как понял?
«Так… «Град»… Это похуже, чем штурмовой удар звена боевых вертолетов, но лучше, чем ничего! Если не ошибаюсь, названная батарея находится недалеко от нашего аэродрома».
– Информацию принял, борт, – снова жму я на кнопку «передача». – А кто будет ретранслировать? – Ан-26РТ. Он уже готовится к взлету с Кабула с оперативной группой на борту. Позывной оперативной группы – «Алмаз».
«Ого! Быстро они сработали!» – проносится в голове. И уже спокойнее я благодарю неизвестного спасителя: – Ясно. Спасибо огромное, дружище. – Не за что – всегда рады помочь. Удачи вам, парни!
Настраивая станцию на 312-й канал и вызывая ретранслятор, я не забываю поглядывать на часы.
До начала нового удара противника остается не более десяти минут. Мне следует заранее подготовиться к сеансу связи с оперативной группой, чтобы потом не дергаться и не терять драгоценные секунды. Я призадумываюсь: планшет с полетными картами остался в модуле. Задачу на аэродроме толком не разъяснили, времени на сборы не дали… Вот и прилетел на площадку, как на пикник! – Лейтенант! – окликаю старшего спецназа. – У тебя есть карта?
– Есть, – опускает тот бинокль. – Тащи сюда! Он подбегает и подает потрепанную пятисотметровку:
– Такой масштаб сойдет? – Вполне, – разворачиваю я пестрящую обозначениями плотную бумагу. Поелозив пальцем по координатной сетке и, указывая на точку на краю зеленого массива, уточняю: – По-моему отсюда шарашили, как думаешь?
Парень несколько раз сравнивает изображение на бумаге с настоящей картинкой и утвердительно кивает: – Отсюда. Точно отсюда. – Так, и что же у нас получается? Квадрат «двадцать четыре, ноль восемь». И по улитке – «девятка» (один из вариантов кодированной передачи координат цели, используемый в ВС СССР). Верно? – Кажется так…
Запомнив полученные цифры я перевожу дух, смотрю на часы и вновь нащупываю на гарнитуре кнопку «Передача».
Повезло. Ан-26, вероятно, успел набрать подходящую высоту, и экипаж слышит запрос.
– «340-й», я «Алмаз», – отвечает борт, – я буду ретранслировать ваши команды «Иртышу». Он запрашивает координаты «бородатых». Сообщите координаты «бородатых»…
Что говорить – шевелились в моем воспаленном последними событиями воображении сомнения. И немалые. Батарея находилась в двадцати километрах от плоскогорья, а от нашей площадки до «бородатых» (так называли мы в эфире душманов) – чуть больше трех. Для такого оружия как «Град», способного одним залпом накрыть площадь городского микрорайона, промахнуться на пару километров – что два пальца об асфальт.
Но… иных вариантов попросту нет. Ни одного! И я озвучиваю оперативной группе те цифры, что несколько минут назад получил, исследуя карту лейтенанта. Но при этом, используя простейшую кодировку, все же осторожничаю и прошу:
– «Алмаз», пусть «Иртыш» для начала пришлет пару «приветов». Посмотрим, дойдет ли до адресата. – «671-й», координаты принял. Ждите… – отвечает борт и замолкает.
– Так, мужики, – снимая наушники, поворачиваюсь я к техникам и спецназу, – предлагаю обняться с песком или спрятаться под броню. Сейчас по нам будут палить со всей дури.
Кто-то с тихой безнадегой любопытствует: – «Духи»? – Либо «духи», либо свои.
Народ послушно подтягивается к «бээмдэшкам». Их тонкая броня от прямого попадания реактивного снаряда, разумеется, не спасет, но от осколков вполне способна уберечь. Мы с бойцом подхватываем рацию, пристраиваем ее под боевой машиной и устраиваемся рядом с узкой гусеницей.
Мой взгляд снова приклеивается к плывущим над циферблатом стрелкам. До третьего и последнего залпа душманов остаются считанные секунды…
Слабый ветерок треплет мой чуб, поднимает мельчайшие песчинки и осыпает ими лицо. В унисон колотящемуся сердцу в голове пульсируют два единственных и назойливых вопроса: «Неужели это плоскогорье с тонкой полоской реденького лесочка – последнее, что я вижу? Самое последнее в жизни… Кто успеет дать залп первым – наша батарея или банда душманов? Батарея или банда?..»
Да, денек нынче выдался солнечным и жарким; изредка обдувают порывы легкого ветерка. На календаре начало апреля, а тут настоящее лето!.. Кому охота умирать в двадцать шесть? Да еще в такую замечательную погодку…
Наверное, ни один нормальный человек не думает о смерти, глядя в бесконечную глубину синего неба и мечтая о долгожданной встрече с близкими людьми. Впрочем, мысли в мою голову все одно лезут разные. Самые скверные я стараюсь отогнать подальше, но они все одно навязчиво подползают. А секундная стрелка, словно испытывая терпение, неспешно ползет по кругу…
И вдруг небо со стороны нашего аэродрома раскалывается угрожающим свистом.
Сознание мгновенно определяет: звук другой – отличный от того, который дважды сопровождал душманские обстрелы. Сила этого звука (свиста или, скорее, шипения рассекаемого воздуха) нарастает очень быстро. Я едва успеваю подумать: «Угадал! Это лупит батарея, чья позиция по соседству с нашим аэродромом». И тут же над «зеленкой» – точно в том месте, откуда вылетали реактивные снаряды, вздымаются один за другим два разрыва. Вверх и в стороны летят комья земли вперемешку с вырванными корнями и тщедушными деревцами. – Есть!! – радостно потрясаю кулаками. – Есть! Молодцы, ребята!
Схватив микрофон, скороговоркой выдаю: – «Алмаз»! «Алмаз», слышишь меня?
– Да-да, «340-й». Как там у вас дела? – Нормально. Только что прилетело два «привета».
– Я – «Алмаз», готов принять корректировку.
– «Алмаз», передайте «Иртышу»: отклонение незначительное – пусть присылают основной «подарок». Пусть присылают основной «подарок» по тому же «адресу»!.. Как поняли меня, «Алмаз»? – Понял, «340-й». Ждите…
Видать, наши ребята с батареи «Град» соскучились по настоящей стрельбе. Едва оперативная группа с борта Ан-26 передала полученную от меня информацию (голос передающего я отчетливо слышал в наушниках), как они долбанули вторично. И долбанули от всей души. Перерыв между пристрелочным и основным залпами составил не более десяти минут.
Результатом работы «Иртыша» становится огромный эллипс разрывов шириной около шестисот метров и с центром как раз в той точке, откуда по нам шарашили снарядами.
– Вот это подпалили им бороды! – беззлобно гогочет кто-то из спецназа.
Народ выбирается из-за укрытия и заворожено смотрит на клубящееся облако пыли диаметром не меньше километра. Техник нашего вертолета Володя Заикин, вытирая ветошью грязные ладони, усмехается: – Ну, даст Бог, теперь поработаем спокойно. – А долго вам еще осталось? – интересуюсь я.
– Не очень. Часа два-три…
Я связываюсь с ретранслятором и докладываю результаты второго залпа. – Ну, как думаешь, «340-й», успокоились «бородатые»? – спрашивает кто-то из офицеров оперативной группы. – «Алмаз», «подарок» пришелся по вкусу. На счет «успокоились» пока не знаю – полной уверенности нет, – пожимаю я плечами, будто далекий абонент способен рассмотреть мой жест. Однако расставаться со спасительной «соломинкой» не спешу:
– «Алмаз», еще с полчасика покружить можете? – Покружимся, «340-й». Если что – кричи. Батарея минут через пятнадцать будет готова к повторному залпу.
– Понял… После залпа наших все и впрямь успокаиваются, постепенно возвращаясь к работе и прежним занятиям.
«Неужели все? – спрашиваю я, подумывая вновь обосноваться на солнышке. И сам же отвечаю: – Возможны два варианта: либо мы их угомонили навеки, либо так проредили зубы, что очухаются не раньше вечерней зорьки. И оба варианта нас полностью устраивают…»
Из забытья вернул лейтенант. – Поглядите-ка, вот упрямцы! Лошадей оседлали и атаку удумали! Басурманы хреновы… – цедит он сквозь зубы, глядя в окуляры бинокля. Пришлось подняться.
Приставив ладонь ко лбу я смотрю на размытую горячим воздухом темно-зеленую полоску леса… Пыльное облако развеялось, и теперь отлично видно, как высыпавшие из зарослей всадники опрометью несутся по равнине в нашу сторону. – Сорок, пятьдесят, шестьдесят… – считает лейтенант. – «Духи»? – недовольно уточняет кто-то из техников.
– А то кто же?! – недовольно плюет с брони офицер. И, не оборачиваясь, кричит бойцам: – А нука, парни, прицельными залпами из пушек. Приготовились…
Как и полчаса назад, наводчики-операторы проворно ныряют под броню. Визжат электродвижки; маленькие округлые башни оживают; вороненые стволы дергаются вверх-вниз и замирают в ожидании команды… Офицер медлит, выгадывая наилучшую дистанцию до первых и самых отчаянных кавалеристов. Потом делает отмашку: – Огонь!
Грохочут частые выстрелы, над стволами вьется сизый дымок. – Эк закувыркались! – Все – керосин кончился – встали. – Не понравилось!..
Техники сыплют остротами и вновь возвращаются к работе. На сей раз действия «духов» не представляют серьезной угрозы, и никто из спецов даже не думает спрыгивать с капотов.
Словно Кутузов, я стою на пригорке, прикрываясь ладонью от солнца, и наблюдаю за «славной» душманской конницей. Несколько всадников, скакавших первыми, падают; следующие налетают на них и тоже оказываются на земле… Атака захлебывается столь же резво, сколь и начиналась. Десятка три уцелевших «духа» поворачивают назад и скрываются в зарослях «зеленки».
Медленно опускаюсь на песок, набираю полную грудь воздуха и шумно выдыхаю. Вытирая кепкой вспотевшее лицо, вдруг понимаю, что здорово устал. Наверное, от перенапряжения, от нервной встряски…
Минул полдень, а техники все ползают на откинутых капотах, стучат инструментами о тонкую дюраль, негромко переговариваются…
Да, ремонт продолжается и, видимо, близится к завершению, а чувства обеспокоенности и тревоги не покидают. Безусловно, артиллеристы с батареи «Града» помогли. Здорово помогли. Но что будет, если афганский полевой командир или тот, что затеял эту операцию, бросит клич по ближайшим кишлакам, соберет в кулак новые силы, рассредоточит их по длинной опушке. А потом отдаст приказ одновременно выдвинуться и окружить нашу малочисленную группу? Тогда «Град» уже не поможет, да и отпущенное нам ретранслятором время истекает – не может же он кружить в небе до вечера! А стрелкового оружия – кот наплакал. Техники захватили пяток автоматов, но, скорее всего, не взяли запасных магазинов. Одна надежда на спецназ: в «бээмдэшках» две пушки и несколько пулеметов. У всех бойцов, включая лейтенанта – автоматы и полные подсумки патронов.
Спустя минут двадцать «казачки» предпринимают вторую атаку. И опять нарываются на плотный заградительный огонь тридцатимиллиметровых пушек. Ребята в дозоре не дремлют и обязанности исполняют четко. Полагая, что наскок не станет в череде упорных попыток последним, спрашиваю в наступившей тишине:
– Какой у твоих машин боекомплект, лейтенант? – По триста снарядов к пушкам; по две тысячи патронов к спаренным пулеметам. И по девятьсот сорок патронов к автономным пулеметным установкам, что в носу справа. – Понятно, – киваю десантнику и оборачиваюсь к инженеру:
– Максимыч, долго нам тут еще загорать? – Часок. От силы – полтора, – слышится сверху густой бас. – Нормально. Должны продержаться. – А куда мы денемся? – улыбается лейтенант во всю ширь загорелого лица.
* * *
В начале четвертого часа инженер спускается вниз и, закрывая последний капот, гудит низким прокуренным голосом: – Запускай, командир, готово! Опробуем новый движок. Даст Бог – все заработает нормально.
Я живо усаживаюсь в командирское кресло, бортовой техник занимает положенное место «на улице» – метрах в десяти от кабины летчика-оператора, инженер мостится поблизости от меня – на чехлах за бронеспинкой. Спецназовцы, кроме дозорных и лейтенанта, с любопытством наблюдают за нашими приготовлениями…
Сухо щелкают тумблеры: бортовой сети постоянного тока, АЗСов и самого необходимого оборудования.
– Поехали, – включаю вспомогательную силовую установку – небольшой двигатель Аи-9В.
Движок завывает, выходит на положенные обороты. Отлично. Теперь с помощью создаваемой ВСУ воздушной струи можно запускать основные двигатели.
Правый – тот, что технический персонал не трогал, тоже запустился без проблем. Перед запуском левого я оборачиваюсь и еще раз уточняю:
– Ну что, Максимыч, пробуем? – С Богом! – кивает тот.
Первая попытка попросту срывается – едва успеваю открыть «стоп-кран», подавая топливо в камеру сгорания, как оживают несколько красных табло, сигнализирующих о неисправностях. – Выключай! – в сердцах машет инженер, выскакивая из кабины. И уже снаружи доносится:
– Сейчас посмотрим, Костя. Посиди две минуты…
Я опять в тоскливом напряжении всматриваюсь на юго-восток – в проклятую темно-зеленую полоску, чуть заметную в волнах разогретого воздуха. Тонкая, с большого расстояния кажущаяся простым декоративным кустарником, обрамляющим предгорье. И, тем не менее, доставившую нам столько неприятных хлопот. – Жми на кнопку, – возвращается в грузовую кабину Максимыч.
На устранение неполадок и впрямь ушло всего несколько минут.
Со второй попытки двигатель запускается – красные сигнальные табло не горят. Но выходить на нужные обороты он отчего-то отказывается. К тому же свободная турбина как-то вяло реагирует на поворот рукоятки «коррекции». Кажется, это связано с неполадками в топливной автоматике. Я тычу пальцем в стрелку указателя оборотов и вопросительно смотрю на пожилого спеца. Тот хмурится, трет темными пальцами небритую щеку, зовет кого-то из помощников. Мужики коротко совещаются и Максимыч озвучивает очередную команду:
– Гаси, Костя. Будем разбираться…
Голос его тонет в звуках открывавшихся капотов, в глухом стуке инструментов и крепких выражениях уставших технарей. Я приуныл, понимая, что неисправности сложнейшей системы топливной автоматики скоро не устраняются… Сидя в кабине, тоскливо посматриваю на «зеленку» – а куда еще смотреть? – Очнись, Костя! – доноситься из грузовой кабины. – Солнышком, что ли, разморило? – Извини, Максимыч – задумался, – оборачиваюсь и вижу изможденное, но все же довольное лицо. – Ну, как у нас дела?
Сухощавый добряк с перепачканными маслом руками смеется:
– Делы? Да как сахар белы!
Понятно. Судя по хорошему настроению инженера, мужикам удалось найти неисправность. Значит, появился шанс улететь до наступления темноты. – Запускаем? – Давай.
Завывает вспомогательная силовая установка. Затем также без проблем выходит на нужные обороты правый двигатель. Мой палец на секунду повисает над кнопкой запуска левого движка…
Честное слово, если бы знал хоть одну молитву, в тот непростой момент, наверняка, обратился бы к Богу. Где-то в глубине души опять просыпался, напоминая о себе, проклятый животный страх. Нет – не за себя! Собственная жизнь, безусловно, не была мне безразлична, но сейчас я отвечал и за других людей. Шесть техников и солдатик-связист – все с нашего полка. Десять спецназовцев во главе с бравым лейтенантом, торчащие возле моей «вертушки» со вчерашнего дня. Они с другой части и выполняют приказ своего командования, но от этого не становится легче. Все одно ж свои, земляки… Здесь все приехавшие из Союза друг другу земляки. А то и как родные.
– Помоги нам, Господи, – шепчу я одними губами и вдавливаю кнопку в панель запуска. – Поехали…
Есть воспламенение! Топливо исправно поступает в камеру сгорания, температура растет. Турбина медленно набирает обороты…
«Давай-давай-давай, родная!..» – подгоняю я стрелку указателя оборотов. Взгляд мечется по приборной доске, контролируя процесс запуска. Сигнальные табло не раздражают беспрерывным миганием, и это уже большой плюс.
Максимыч тормошит за плечо, красноречиво показывая жестом: «вводи коррекцию!» Я плавно поворачиваю рукоятку на рычаге «шаг-газ», и мы оба, словно под воздействием гипноза, наблюдаем за оборотами левого двигателя…
Бог меня услышал. Кажется, все в порядке: обороты левого в точности совпадают с оборотами правого. Температура масла и газов – в пределах нормы. Сейчас погоняю их пару минут на повышенных режимах и выключу для контрольного осмотра технической бригадой. Мало ли – вдруг гдето выбивает масло или подтекает топливо?..
Осмотр – несложная задача и много времени не отнимет…
Все в пределах нормы. Можем лететь на базу. Захлопываю бронированную дверцу; плавно ввожу «коррекцию», еще разок контролирую обороты. Молодцы технари – новый движок работает не хуже хороших часов. Поехали!..
«Вертушка» послушно отрывает от земли шасси, две-три секунды висит на небольшой высоте: проверяю работу основных систем на взлетном режиме. Все в пределах нормы. Доворачивая вправо, я машинально (а точнее по привычке) бросаю взгляд на темнеющую вдали полосу «зеленки»…
И вдруг замечаю в километре одинокую фигурку человека, идущего к нашей площадке. В руках он держит какую-то трубу, очень похожую на ПЗРК. И, кажется, забрасывает ее на плечо – обычно так стрелки-операторы готовятся к пуску…
– Этого еще не хватало! Последний из могикан, – шепчу я, играя желваками.
Подправив курс и разгоняя скорость, лечу прямо на него. Дистанция великовата и я не могу точно определить, что у него в руках: «Стингер» или пустой контейнер от ракеты. Но рисковать людьми не собираюсь. И, словно опережая мои мысли, большой палец правой ладони откидывает предохранительный колпачок на ручке управления, мягко ложится на кнопку управления огнем…
Хорошенько прицелиться не получается – нет времени. Как бы хорошо не работал левый двигатель, работы все ж таки произведены наспех, дабы долететь до базы. А уж там спецы займутся машиной всерьез.
Но мое недавнее предположение об оставшихся в ленте боеприпасах оказалось верным. Снаряды вылетели из спаренных стволов пушки одним махом. Не знаю, сколько их там оставалось – два или три десятка – при сумасшедшей скорострельности пушки в три тысячи выстрелов в минуту залп длился не дольше секунды. И не знаю, попал ли я в человека с ПЗРК на плече…
Резко наклоняю машину вправо – выполняю разворот в сторону аэродрома. И краем глаза вижу поднявшееся облако пыли на том месте, где секундой раньше маячила одинокая фигурка последнего «духа»…
Долетаем быстро и, слава Богу, без приключений. Системы и новый двигатель работали без сбоев. – «Омар», «340-й» на четвертом – посадку. – «340-му» посадку разрешаю…
«Ну, вот мы и на месте, – снижаясь и подгашивая скорость, вздыхаю с облегчением. – Всего один день, а событий набралось столько, что хватило бы на месяц жизни в прифронтовой зоне…»
Возле стоянки прохаживаются двое: однокашник Гена Сечко и комэск Прохоров. Появление однокашника не удивляет – его встречи после любого значимого события становятся хорошей традицией. А вот приход Сергея Васильевича чуток настораживает. Неужели подробности нашей артиллерийской дуэли с бандой уже известны начальству?..
Выключив двигатели и затормозив несущий винт спрыгиваю на бетонку. Первым, не удержавшись, подскакивает Генка. И, тиская меня в объятиях, шепотом извещает:
– Начальство в курсе.
Криво усмехаюсь:
– Так скоро?
Но тот уже отодвинулся, почтительно уступая место командиру. Лицо Прохорова расплывается в широченной улыбке, прищуренные глаза смеются. Крепко пожимая руку, гудит: – Ну, здорово-здорово, герой! Наслышаны о твоей войне с бандитами. Всех, что ль, положил? – Надеюсь. Но в следующий раз, Сергей Васильевич, лучше техническую группу отправлять не «восьмеркой», а на парочке танков. Под броней и с большими пушками нам было бы куда спокойнее.
Оценив шутку, Прохоров хохочет. Потом, поблагодарив техников с инженером за отличную работу, отводит меня в сторонку и серьезно говорит: – Молодцом, Костя. Мы тут с Крушининым чуть не поседели, слушая твой радиообмен с самолетами. А ближе к развязке сидели с ним, советовались… В общем, дали команду представлять твой экипаж к правительственным наградам. И еще…
Отработанным движением пальца он выщелкивает из пачки сигарету, пару раз крутит колесико зажигалки, жадно затягивается. И вместе с дымом выдыхает: – По возвращению из командировки я хотел бы видеть тебя на должности своего заместителя. Так что буду ходатайствовать перед командованием о твоем повышении.
Мне хочется возразить: молод еще; маловато опыта. Но не успеваю и рта раскрыть.
– Не скромничай, – машет широкой ладонью майор, словно отгоняя назойливую муху. – Летаешь хорошо, соображаешь быстро. Решительный, исполнительный и с дисциплиной порядок. Одним словом, меня такой заместитель устроит. А через годик отправим тебя в академию. Ну что, согласен? Вновь обнажив ряд зубов в улыбке и, не дожидаясь моего ответа, он поворачивается и устало бредет в сторону полкового КП. Я понимаю, что спорить и возражать бессмысленно. Все вопросы начальством уже решены.
– Ну, мля, растут люди! Как на пивных дрожжах растут! – возмущается Генка и шутливо наваливается сзади.
– Тебе в детстве говорили родители, что подслушивать нехорошо? – вяло отбиваюсь от приятеля. – С тебя литр спирта, Костя! – Почему не два? – плетусь я с ним в обнимку к модулям.
– Можно и два. А лучше три! Ты посчитай, сколько всего предстоит обмыть: твою победу над басмачами – раз, орден – два, повышение в должности – три!..
Наша дружеская перепалка длится минуты две – не дольше. Завидев идущих навстречу в радостном возбуждении летчиков моего звена, Генка хитро хмыкает и выдает: – Ну что, сдаешься? Смотри, сколько народу тебя встречает! Тут, дружище, и тремя кубическими дециметрами не отделаешься. Крыть нечем.
* * *
Настоящее осознание тонкости того волоска, на котором дважды висел в течение пары дней, пришло позже – на вторые или третьи сутки после возвращения на базу. Примерно с неделю я не мог нормально заснуть и лишь под утро на час-другой забывался в настороженном чутком сне… Позже авиационные доктора долго пытали нас с Мешковым, исследуя физическое и психологическое состояние. И всякий раз недвусмысленно намекали на необходимость возвращения по болезни в Союз. Но мы с Валеркой отчаянно сопротивлялись. И победили. Дней через двадцать нас обоих допустили к полетам.
А пока я сижу за столом рядом со своим другом Генкой, изредка поднимаю вместе со всеми стакан, вливаю в себя алкоголь и думаю, думаю, думаю… Генка частенько обнимает меня, тормошит – дескать, очнись, дружище! Все позади; выпей и хорошенько закуси. В ответ я слабо улыбаюсь, киваю. И благодарю про себя однокашника за его заботу, внимание, доброту. И вообще за то, что он есть, и не покидает в трудные минуты. При этом невольно вспоминаю наше первое знакомство в училище. Дискотека в Сызранском ДК железнодорожников. Драка с местными «ништяками»… Меня зажимают в углу трое или четверо парней – все как на подбор с фиксами, в олимпийках… Кажется, спасения не будет: отметелят за милую душу. И вдруг на помощь приходит незнакомый курсант небольшого росточка. Ворвавшись в самую гущу неумело машет кулаками, но его неожиданного и дерзкого наскока достаточно, чтобы внести в ряды неприятеля сумятицу. А нам с ним присоединиться к общей массе ребят в военной форме…
Сижу за столом рядом с Генкой и думаю, думаю, думаю… Если бы я тогда знал! Если бы какой-нибудь незримый оракул тихонько шепнул в тот вечер на ухо, что Генке осталось жить ровно два месяца!.. Четвертого июня 1987 года он вылетит в составе большой группы на поиск и уничтожение душманских караванов и не вернется. Ведущим пары он будет прикрывать высадку досмотровой группы. Душман из отряда боевого охранения каравана выпустит ракету из ПЗРК «Стингер» с близкого расстояния. Ракета взорвется под полом кабины, и экипаж погибнет мгновенно. Командир ведомого экипажа Саша Шиткин, уходя от второй ракеты, резко бросит машину вниз и зацепит землю. От удара сорвет крыло и прицельную станцию, вырвет полкабины оператора вместе с ручкой управления. Но ведомый экипаж останется жив и даже сумеет посадить искалеченную «двадцатьчетверку».
Мне воочию предстояло увидеть страшные последствия той душманской атаки, так как именно наше звено поднимут по тревоге для прикрытия группы спасения. Навстречу нам пронесется мой однокашник Саня Хабаров и прокричит в эфир:
– Костя, Гену сбили! Я все расстрелял! Сейчас перезаряжу оружие и вернусь. Скорее на помощь!..
Над местом трагедии четыре вертолета моего звена встанут в круг и четверть часа будут отчаянно молотить по «духам» из всех видов бортового оружия. Потом нас сменит звено штурмовиков Су-25, и банду, сбившую Гену, мы в итоге уничтожим. Но это, увы, уже не спасет моего друга. Эх… если бы я тогда знал…
* * *
На моем восстановленном Ми-24 еще долго выполняли боевые задачи и наши экипажи, и летчики, прибывшие нам на замену. Всех участников операции по сохранению и возвращению на базу поврежденного вертолета вскоре представили к правительственным наградам. Валерия Мешкова – к ордену «Красной Звезды». Комэску Прохорова – к четвертой награде – ордену Ленина. Меня – ко второй – ордену «Красного Знамени».
Сергея Васильевича командование 40-й Армии намеривалось наградить золотой Звездой «Героя Советского Союза». Но, к огромному сожалению, наша эскадрилья понесла за год командировки слишком много потерь: из двадцати четырех экипажей восемь было сбито, из них четыре погибло. Позже опыт нашей вынужденной посадки широко освещался руководством ВВС 40-й Армии и Армейской авиации. Посещая авиационные части и соединения, начальник Армейской авиации 40А, полковник Григорьев, частенько говаривал: «Вот в джелалабадском полку служит летчик Шипачев! Его двумя «Стингерами» сбили, а он благополучно сел, пришел к командиру полка и доложил по всей форме! А у вас что за бардак тут творится?..» Но я узнаю об этом гораздо позже – когда наши войска покинут Афганистан, и мы, встречаясь с друзьями, будем вспоминать былое.
И все ж таки опыт нашей вынужденной посадки пригодился. В том же году практически в аналогичную передрягу угодит экипаж моего однокашника и друга Александра Хабарова. Заполучив в борт две ракеты «Стингер», он не растеряется и благополучно посадит вертолет на ближайшую площадку. Спустя пару дней его вертолет отремонтируют и перегонят на базу… Но, полагаю, в тот критический и в высшей степени напряженный момент ему со штурманом было немного легче. Ведь после нашей с Валеркой эпопеи в подсознании у большинства пилотов наверняка поселилось твердое убеждение: «Мы можем выжить после атаки «Стингера» – Шипачев с Мешковым это доказали! Чем мы хуже их? Мы обязаны посадить машину и выжить!..»
Из Книги "Лётчицкие рассказы". Книга 1. Под общей редакцией Анатолия Сурцукова . Рисунки Владимира Романова.