Случайная находка из эпохи 80-х превратилась в талисман большого микрорайона.
Архитектуру называют «каменной музыкой». Прозвище это обыграно (и даже заиграно) туристической прессой — путеводителями, альбомами, аудиогидами. Но камень может быть городской реликвией вовсе без всякой аранжировки — не становясь ни частью здания, ни статуей. А сам по себе. Во всём своём каменном естестве. В Новосибирске таких везучих камней два. Между ними — почти ровно век.
Первый — Чёртов камень, лежащий в саду детской больницы № 3. В 1897 году ему надлежало стать частью фундамента первого в Ново-Николаевске каменного храма. Но что-то пошло не так. Камень, который везли с Колыванских рудников Алтая, скатился с подводы, придавив работника. Обратно на телегу его поднять не смогли, потом нашли ему замену.
Фундамент собора в итоге обошёлся без этого камня, а он сам по воле истории оказался в ограде реального училища, которое потом и стало детской больницей. В пору доковидного туристического бума камень стал любимцем китайских туристов. До них его история дошла в странной экспортной транскрипции: это, мол, Камень Отрицания Смерти. И всякий, кто его поднимет хотя бы на миллиметр над землёй, никогда не умрёт.
Потому в 2018–2019 гг. тихий больничный сад вдоль Красного проспекта буквально изнывал от нашествия китайцев, взыскующих бессмертия. Они быстро смекнули, что коллективный подъём глыбы — дело вполне реальное. И таким образом, в кощеи и маклауды оптом зачисляется весь коллектив, ворочавший камень. Как известно, китайцы в количестве больше одного ничего не делают молча и в тишине. Потому нетрудно представить, каким шумными выдались в больнице два туристических лета. Причём прямо под окнами приёмного покоя.
Причастность к туристическому буму больницу отнюдь не радовала, и потому сад вскоре наглухо закрыли. А потом — 2020-й и сами знаете что. Будем надеяться, что всем поднимавшим камень его дар в итоге пригодился. И COVID-19 обломал об них свои рожки-пупырышки.
Второй камень-достопримечательность ни с чьей смертью не связан. У него вообще очень жизнелюбивый контекст. Речь о камне, служащем талисманом микрорайону Стрижи. Причём он не только талисман, но ещё и яркое олицетворение афоризма «Случайности не случайны».
Нашли его как настоящую археологическую реликвию. Готовилась к сдаче вторая очередь жилого комплекса «Солнечные часы». При работе над благоустройством строительная техника зацепила и вывернула из земли нечто твёрдое и тяжёлое. Нечто оказалось тёмным замшелым камнем, на котором едва-едва проступали некие линии. На щербины и царапины они точно не походили, поскольку выглядели вполне упорядоченными. Ситуация была настолько хрестоматийная для археологических находок, что пылкая реакция рабочих была абсолютно понятна.
Когда рабочий прибежал с сообщением о камне, в археологический азарт впали буквально все, кто эту новость получил. Ибо камень на роль гостя из глубины веков отлично годился: очень замшелый — потому возраст неизвестен и, возможно, очень велик. Линии явно рукодельного происхождения. И древность их, судя по всему, пропорциональна их загадочности. Изъязвлённые и покрытые мхом, они не складывались ни в одно слово известных языков. Но то, что это некие графемы — буквы или знаки, — было очевидно.
Изначально хотели его подцепить стропами, но потом решили не рисковать, ибо раз возраст неизвестен, то и насчёт прочности уверенности нет. Решили, что обследовать лучше на месте.
— Пригласили учёного-археолога, — вспоминает генеральный директор ГК «Стрижи» Игорь Белокобыльский. — Тот смотрел, смотрел, пришёл к выводу, что камень древний, но никаких функциональных советов не дал. Мы вежливо проводили академического специалиста и решили действовать сами. Осторожно очистили поверхность камня. И письмена оказались отнюдь не загадочные, а на вполне современном русском языке: «Кто с добром сюда придёт, тот добрую память оставит». Правда, начертательная манера была очень простой, архаичной. Потому неудивительно, что под слоем мха эти буквы потеряли узнаваемость и выглядели как какие-то петроглифы, озадачившие даже профессионального историка.
Суть и предыстория этой находки открылись столь же неожиданно, как и она сама. Одна из сотрудниц молодёжного культурного центра глянула на надпись и сказала: «Так это ж наш камень!» За камнем этим, как оказалась, стоял глубокий культурно-педагогический контекст — ещё из тех времен, когда не было на карте микрорайона Стрижи, а был лишь суровый рабочий посёлок при карьере Мочище. Были в этом посёлке два клуба — «Горняк» и «Ритм». Первый — более взрослый, с обычным для дома культуры набором миссий, второй — с ориентацией на молодёжь (в 60–80-х слово «ритм» в названии чего-либо обозначало подчёркнутую молодёжность объекта). И работали при обоих этих клубах детские подразделения, довольно большое сообщество педагогов. Были они настоящими энтузиастами своего дела, потому сакраментальным набором «изостудия — мягкая игрушка — хор» детская клубная жизнь не ограничивалась. Тут был ещё и этнографический кружок. Уникальный для Новосибирска, похваленный в центральной прессе и удостоившийся государственного гранта (150 тысяч рублей — фантастические деньги по меркам 1990 года). На деньги этого гранта дети-кружковцы и педагоги сделали возле клуба «Горняк» этнографический городок — миниатюрную копию деревни первых русских поселенцев. Пропорции у зданий были те же, что у обычных теремков и ракет на детских площадках — то есть сугубо игрушечные. Но архитектурные цитаты — обильные и точные. Ведь дети занимались этнографией, и городок для них был «игрой всерьёз».
Этот детский творческий порыв составлял разительный контраст с настроениями взрослого мира — мира, где уже воцарились энтропия, депрессия и гадко булькающее слово «бабло». Этнографический городок успел мелькнуть на газетных страницах, в восторженных статьях об энтузиастах-подвижниках. Но биография его была подобна судьбе мотылька. Для посёлка, в котором этот проект родился, он был слишком нездешним и несвоевременным чудом. Есть у российских урбанистов такое ироничное выражение — «синдром жестяной ракеты». Обозначает оно жертвенную уязвимость всякой ландшафтной милоты. Название феномену дано по имени самой типичной жертвы. Все, кому за 30–40, помнят эти реликты космоэйфории — ракеты из жести или кровельного металла. Были они, кажется, во дворе каждой второй хрущёвки. По замыслу разработчиков, предназначались они для детских игр в Гагарина и Терешкову, но играть в этих героев дети предпочитали в других местах. Потому что в ракетах было… эээ…. нагажено. Дети с развитым чувством юмора шутили, что это просто космонавт… на старте сильно испугался. Но и они брезговали этим игровым аксессуаром.
Сейчас эти горемычные космолёты с мятыми бортами вовсе исчезли из дворов, оставшись лишь в памяти. А вот игрушечную сибирскую деревеньку проклятый синдром сгубил и того быстрее — всего лишь за год. Избы и терема казались желанным приютом загулявшим гражданам — там они отсыпались, там же справляли свои нужды, большие и малые, а потом на этих же конструкциях вымещали сумрачный гнев своих незатейливых душ. Происходило всё это практически на глазах детей и педагогов. Они, конечно, пытались противостоять этой «прозе жизни». Но проза была очень уж лютая, и поэзию в итоге победила.
Каково это — видеть, как твоя мечта и плод вдохновения пошагово превращается в зловонные обломки? Пусть каждый додумает это сам. Камень был единственным объектом бывшего этнографического городка, который не подвергся вандализму — он же глыба, выступающих и приставных деталей не имеет, потому и сломать его нельзя даже самому лютому люмпен-пролетарию. Надпись, оставленная детьми, выглядела отважным вызовом циничной реальности 90-х. Камень омывали дожди, покрывал мох. И постепенно он уснул почти на 30 лет. Уснул, чтобы вновь явиться в пространство, уже совсем не напоминающее сумрачный посёлок. В пространство, похожее на мечту детей, начертавших на нём ту милую и простую надпись. Сейчас этим детям, наверное, лет по 40. И, может быть, кто-то из них живёт в Стрижах. И хочется надеяться, что у них всё в жизни удалось и сложилось. Должна же судьба их поощрить за ту детскую отвагу — отвагу противостоять хаосу и унынию.
Игорь Смольников