(книга "Больше, чем тире")
Как-то однажды у нас в училище произошел маленький и необычный бунт, вызванный унизительной процедурой внезапного обыска личных вещей в отсутствии их хозяев. По роте пополз приторно-пыльный слух, что якобы искали водку, заготовленную к новогодним торжествам. Потом, появилось предположение, что с камбуза пропали вилки и ложки и вроде бы видели, что это сделали курсанты нашей роты. Третья же версия слабо убеждала, что та самая страшная тетрадь спровоцировала этот досмотр. Но почему всё-таки был проведён обыск в наших личных вещах, да ещё в наше отсутствие до сих пор остается тайной, покрытой мраком непонимания, плесенью обиды и пылью забвения.
Произошло это во второй половине декабря 1990 года. Где-то за неделю до наступления Нового года.
Курсанты 34-й роты (то есть третьего факультета четвёртого курса) пришли после лекции весёлые и довольные: настроение совсем предновогоднее. Сегодня были последние лекции, и система входит в эпоху экзаменационной сессии. Это означает, что совсем скоро начнется отпуск. Но настроение у курсантов было внезапно испорчено одним неприятным и унизительным фактором, причем абсолютно у всех! На центральном проходе ротного помещения все увидели неровный строй личных дипломатов, портфелей и чемоданов.
Что за ерунда?!
Оказалось, что в то время, пока рота находилась в учебном корпусе на лекциях, в её помещении по приказанию начальника факультета и без ведома командира роты, самым похабным образом был устроен унизительный обыск и шмон личных вещей. Все портфели, чемоданы и дипломаты были вынесены на центральный проход, открыты и обысканы в присутствии начальствующего персонала факультета и дежурного по роте (он только выполнял офицерские указания «принеси-унеси»). Часть дипломатов вообще куда-то пропала. Но позднее выяснилось, что эти пропавшие дипломаты и портфели отнесли прямо в кабинет начальника факультета (сокращённо «начфак»), потому что они оказались с запертыми замками. И поэтому по приказанию начфака, были перемещены в его кабинет, чтобы при нём же их открывали хозяева. После так называемой зачистки у одного из курсантов 3 взвода пропал мешочек с металлическими юбилейными рублями, специально заготовленными для предстоящей свадьбы.
Но обыск состоялся, и курсантами он был расценен, как публичный и массовый акт унижения человеческого достоинства. И всем было абсолютно не понятно, для чего начфак устроил этот водевиль с показательным выносом из баталерок всех личных портфелей и дипломатов? В конце концов, начфак и его замы могли бы и втихаря всё обыскать, а не выносить личные вещи на центральный проход (ЦП). Самое удивительное, что даже командира роты руководство факультета не поставило в известность о планируемом демарше.
Курсантское возмущение в роте нарастало как цунами мощной волной. В ротном помещении оно только бурлило и не сильно ощущалось, но когда гневная волна возмущения вылилась вместе с четвертаками на факультетский плац, это прочувствовал весь факультет. Курсанты делились со своими собратьями происшедшим. При этом младшие курсы испуганно косились на четвертаков, пятаки недоуменно поглядывали на них исподлобья. Но сговора о проведении коллективного бунта не было. Просто это как-то само собой началось, а потом уже, что называется, отступать было уже некуда!
А началось это всё на общефакультетском построении.
Общефакультетское построение проводилось ежедневно после учебных занятий перед самым обедом. Роты всех пяти курсов третьего факультета становились в виде каре на факультетском плацу. Из спального корпуса на плац выходил начальник факультета. Его встречал и рапортовал помощник дежурного по факультету (сокращённо ПДФ). После чего начфак здоровался с подчинёнными. Далее он делал какие-то актуальные объявления и отпускал своих подопечных на обед под руководством начальников курсов.
Так было и в этот раз… почти так.
ПДФ, как всегда доложил начфаку о построенных ротах третьего факультета и убыл в рубку дежурного по факультету.
- Здравствуйте, товарищи курсанты! - поприветствовал начфак курсантов, поворачивая голову из стороны в сторону, пытаясь охватить своим острым взором всех курсантов, стоящих в каре.
- Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга! - молодцевато прокричал почти весь третий факультет.
Почти весь, потому что четвёртый курс промолчал. Сговора как такового не было, просто все четвертаки не хотели сегодня желать ему здравия. За публичное унижение всей роты и ответ непременно должен быть тоже публичным…
- Что-то у нас тридцать четвёртая рота заснула в строю! - почуяв неладное, попытался пошутить начфак, - а ну-ка ещё раз попробуем, - предложил он и повторил:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
И опять почти весь факультет рявкнул:
- Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга!
- Я не понял, - не понял начфак, - что тут происходит с нашей гвардейской тридцать четвёртой ротой?
И тут же предложил бунтарям исправиться:
- А ну-ка теперь только для тридцать четвёртой роты: «Здравствуйте, товарищи курсанты!»
… … …
А в ответ – тишина. Молчит весь факультет. Тридцать четвёртая - из бунтарского принципа, а остальные – по приказанию начфака.
Опешивший от такой коллективной дерзости, начальник факультета с помрачневшим лицом, обращается к командиру непокорной роты:
- Владимир Аркадьевич, что-то Ваши герои никак не могут поздороваться с начальником факультета. Может у Вас получится? Ну-ка Вы попробуйте, а мы понаблюдаем, - с ехидцей в голосе предложил он командиру.
Командир выходит из общего факультетского каре, становится лицом перед своей ротой и, подняв руку к козырьку своей черной фуражки, громко произносит:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЕМ, ТОВАРИЩ КАПИТАН ВТОРОГО РАНГА! - взрывается громким неистовством тридцать четвёртая рота, искренне приветствуя своего командира.
- Ну вот, - улыбаясь, оборачивается командир к начфаку, – у меня всё функционирует.
- А теперь ещё раз попробуем со мной, - в слабой надежде растерянно произносит начфак и в очередной раз пробует:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
В мёртвой и уже нервозной тишине по рядам младших курсов прошелестело: «Бунт! Бунт!»
Начфак с потемневшим лицом и двигая желваками на скулах, зло обращается к командиру «тридцать четвёрки»:
- Товарищ командир, сейчас весь факультет идет в столовую для приема пищи, а Вы пока потренируйте своих подопечных на предмет отдания соответствующего приветствия прямому начальнику. И разъясните им, что это дань уважения начальника!
- Вот именно – уважения! - голос курсанта из общего строя «тридцать четвёрки» плетью стегает начфака. Он вздрагивает и обращается к остальным начальникам курса:
- Командиры рот, уводите своих подчиненных на обед! Живо! А тридцать четвёртая пусть пока потренируется.
Мдааа.
В приступе неконтролируемой и яростной растерянности начфак допустил очень досадную ошибку: лишить или задержать роту с обязательным приёмом пищи ради личной прихоти или в воспитательных целях – это грубейшее нарушение устава. Но он и не мог её не допустить, потому, как унижение было публичным! Гнев, знаете ли, плохой союзник рассудительности…
Командир взбунтовавшейся роты в свою очередь спокойно прошел на шкентель (так на курсантском жаргоне называется тыл строя) и дал команду: «Кру-гом!»
Рота, как один плотно и чётко повернулась к командиру.
Шоу должно продолжаться!
Командир снова громко произнес:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ капитан 2 ранга! – громко и дружно отозвалась рота.
А в это время за спинами курсантов непокорной роты уходили их собраться по третьему факультету на плановый обед. Чуть поодаль за разыгрывающимся водевилем недовольно наблюдал начфак. Из окон факультета за этой сценой кроме восторженной дневально-дежурной смены, наблюдал и притихший офицерский бомонд факультета.
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ капитан 2 ранга!
И так несколько раз подряд. Никто не усмехался! Никто не подтрунивал! Все были единым базальтовым монолитом: и рота, и её командир! Вот пошли их сейчас на оборону цитадели – отстоят, в клочья разнесут и растерзают противника! Лучше не подходи – зашибут всех врагов не задумываясь!
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ капитан 2 ранга!
Одинокий начфак сиротливо стоял на ступенях спального корпуса и пристально наблюдал за спектаклем. И было пока не ясно, чьё терпение в те моменты испытывалось: его или непокорных курсантов, во главе с их командиром.
Уже, наверное, в десятый раз на плацу перед третьим факультетом раздавалось:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ капитан 2 ранга!
В воздухе запахло абсурдом и военно-морским долбокретинизмом. После очередного громкого приветствия начфак, видать, понял, что тридцать четвёртую не сломить. И он, решив разрядить обстановку, не спеша пошёл к роте, словно подкрадываясь с тыла к ничего не подозревающей жертве. Заметив эволюции начфака, командир роты вновь подал команду: «Рота! Кру-гом!».
Рота вновь как один резко и чётко повернулась к подходившему начфаку.
- Ну, я вижу, вы уже хорошо натренировались, - дружелюбно начал тот, - а теперь все дружно поприветствуем начальника факультета, правда?
И он попытался изобразить на своём остром лице гримасу, отдалённо напоминающую снисходительно-просящую улыбку.
- Здравствуйте, товарищи курсанты! - выкрикнул он в последнем приступе угасающей надежды.
Но надежда так и угасла, словно огонёк огарочка свечи… И опять в ответ только унизительная предательская тишина. Командир стоял рядом с каменным лицом. На лице же начфака снова заиграли желваки, и он процедил сквозь зубы:
- Ладно, командир! Ведите роту в столовую! Разберемся позже!
После команды начальника курса непокорная тридцать четвертая убыла в столовую для приёма пищи.
В принципе курсантам было нечего бояться. Как таковых зачинщиков не было. Всё получилось как-то спонтанно и само собой. Всю роту наказывать запрещено согласно Уставу. Чтобы всю роту посадить на оргпериод тоже необходимо веское обоснование перед начальником училища. Но если адмирал узнает об этом конфликте, и кто стал тому виной, то шапки и головы полетят как раз у руководства факультета, а не у курсантов. Это осознавал и сам начфака, близоруко устроивший унизительную провокацию с обысками личных вещей и его окружение, принимавшее самое активное участие в этом мероприятии.
За не сдавшейся тридцать четвертой ротой немного поодаль шёл начфак. Сзади его догоняли зам начальника факультета и замполит факультета. Почуяв неладное, они должны быть уже не сторонними наблюдателями, а активными участниками разворачивающегося скандала, чтобы в какой-то момент попытаться его погасить. З4-я непокорная вошла в гудящий обеденный зал и заняла свои места за столами у огромных витринных окон курсантской столовой. Вслед за ротой в помещении появился и начфак со своей подоспевшей свитой. Все они яростно жаждали проконтролировать распорядок дня на предмет поедания флотского борща третьим факультетом. Но курсантская братия четвертаков, уже почувствовав кураж бунта, его сладкий революционный хмель, в очередной раз опять же не сговариваясь, стихийно решила не просто продолжить, а значительно усугубить ситуацию.
Младшие курсы с удовольствием уплетали за обе щёки курсантский обед. Между столами деловито прохаживались начфак и его замы и проявляли начальственную заботу: кого-то по-отечески похлопывали по плечу, кому-то говорили какую-нибудь дежурную шутку, от которой курсанты нарочито смеялись, только из уважения к начальству. Но как ни старались они изобразить хорошую мину при плохой игре, гром среди ясного факультетского неба всё же прогремел: к начфаку подбежал дежурный факультету и, постоянно тыча пальцем в сторону неподвижно сидящей тридцать четвёртой роты, стал что-то жарко нашёптывать. Начфак с вытянутым от удивления и гнева лицом рванулся к тому месту, на которое указывал дежурный.
Пред его очами открылась совсем безрадостная картина: около сотни курсантов четвертого курса просто сидели и не ели. Кто-то смотрел в окно, кто-то занимался оригами из салфеток, кто-то со скучающим видом рассматривали потолок столовой, а кто-то просто напросто спал, опустив голову на лежащие на столе руки.
- Вы что? Бунтовать? – закричал начфака, я вам устрою, флотоводцы чёртовы, жизнь безмятежную!
В обеденном зале вдруг всё разом смолкло. Около четырех сотен пар глаз впились в непокорную роту. Это был мощный удар по авторитету и самолюбию начфака. Такого публичного унижения он наверняка ни разу не испытывал.
- Товарищ командир, - в приступе беспомощности, он обратился к начальнику курса, почему Ваши подчинённые не принимают пищу? Это бунт? Вы понимаете, чем это грозит? - запугивал он всех.
- Сейчас всё будет исправлено, товарищ начальник, - чётко и холодно отчеканил командир.
Он тут же подошел к ближайшему столу и, обращаясь персонально к одному из курсантов, скомандовал:
- Товарищ Иванов, я приказываю Вам обедать!.
Курсант Иванов со словами: «Есть товарищ, командир!». Равнодушно берёт в руки тарелку, наливает в неё из бачка в тарелку борщ и, взяв в руки ложку и хлеб, начинает показательно, чтобы начфака чётко и ясно видел, с постным лицом поглощать содержимое. Остальные сидят за столом неподвижно и равнодушно наблюдают за Ивановым.
Всем вокруг разом становится смешно, немного нервозно, слегка страшно и чертовски интересно: как далеко можно со всем этим зайти, и чем это всё закончится. Под ложечкой у курсантов жалобно посасывает – нет, не от голода, а от смешанных чувств гордости и страха за происходящее.
- А этот что? – тыкает дрожащим пальцем начфака на другого неподвижно сидящего курсанта.
Раздается четкая команда командира, и «этот» курсант, услышав свою фамилию, тоже начинает показательно вкушать флотскую пищу. Но! В тот же самый момент коварный курсант Иванов откладывает в сторону свои столовые приборы и перестаёт есть.
Так повторяется несколько раз и с другими столами.
- А эти что? – теперь у начфака дрожит не только палец, но и голос. Он чувствует, что начинает пахнуть палёным! Если этот скандал выплеснется за пределы факультета, то беды не миновать: можно запросто слететь с такой престижной должности.
К взволнованному начфаку крадучись подходят командиры других рот и спрашивают разрешения подымать поевший личный состав из-за столов.
- А!? Что!? – сразу не понимает вопроса начфака. Его голова занята совсем другим. Теперь его волнует только критическая ситуация с тридцать четвёртой.
- Ах! Да! Конечно! Выводите личный состав! – словно на автопилоте проговаривает он и вдруг его лицо озаряется злорадной улыбкой! Он громко даёт команду нашему начальнику:
- Вы тоже выводите своих! И в ротное помещение! Там мы и продолжим!
Его взгляд внезапно преображается и переходит из растерянного в злой и холодный. Он уже что-то придумал, что-то задумал! Наверняка очередную неожиданную каверзу!
Это почувствовал и командир непокорной роты. Наверняка в роте найдут крайних стрелочников и неминуемо их отчислят, коверкая судьбу и будущее, в назидание всем остальным ослушавшимся! Он быстро и громко отдает приказание сухим голосом встать из-за столов и выходить строиться. Курсанты тридцать четвёрки тоже начинают чувствовать недоброе. Все четвертаки внезапно для себя обнаруживают интереснейший орган под названием «матка». Она выпала одновременно у всех и уже валялась прямо там – между ног, прямо под обеденными столами! Всем стало вдруг кисло, очень нервозно, неуютно и слегка противно.
Командир доводит роту до здания факультета, но строй не распускает. Он стоит перед напряженным строем роты и выступает перед ним уже не как командир, а по-отечески. Говорит он чётко, сухо и спокойно, не повышая голоса:
- Вы что? Охренели в корень? Вы что? Не понимаете, чем вам всем это грозит? Думаете – всех не отчислят? Конечно же, нет! Но найдут штук пять – восемь дежурных задниц, которые полетят из системы половыми тряпками! А остальных замордуют оргпериодами! И нет никакой гарантии ни у кого – кому будет суждено вылететь, а кому остаться в училище! Вам это надо?
Вся рота, потупив взгляд и насупившись, исподлобья смотрит на любимого командира. Рота безоговорочно согласна с ним. А командир продолжает монолог:
- Понятно, что начальник факультета был не прав. Он поступил… нечестно и неуважительно по отношению к вам. Но у вас же должно хватить ума и сообразительности не поддаваться на эту провокацию. Одумайтесь, сынки! Пока не поздно! Судьбу же свою переломите – назад уже не вернёте!
Да рота уже полностью и абсолютно согласна с командиром! Безоговорочно! Все понимают, что игра в бунт слишком затянулась. И есть ещё последняя возможность отступить, отвернуть от скалы и не разбиться! Но каким образом?! Никто не знает! Никто… кроме командира! Поэтому из курсантского строя раздается робкий вопрос:
- А что же делать?
Командир вздрагивает, всматривается в напряженные лица своих подчиненных, которые в этот момент излучают верность, преданность, искреннее раскаяние и надежду…
- Все назад! - громко говорит он, - в столовую! Идем и едим! Всё! Без остатка! Наплевать, что всё остыло! Ребята! Это ваш единственный и последний шанс! Я же докладываю начальнику факультета, что поданный обед был очень горячим, и только сейчас его можно есть! Всем всё понятно!
Вздох облегчения прошелся по ротной коробке бунтарей.
- Значит так, - подытожил командир, - я иду к начальнику с докладом! Старшина! Ведите роту в столовую! И чтоб ни одной крошки на столах не осталось! Лично проверю!
Рота с облегчением и радостью вернулась в столовую! Таким вкусным остывший обед ещё никогда не был в курсантской столовой! Со столов было сметено решительно вся и всё!
Обратно неподдающиеся шли уже приподнятом настроении и облегчённой душой. Хотя командир роты так и не пришёл с проверкой в столовую, он был уверен, что его «сынки» не подведут. И теперь он стоял на плацу перед факультетом в окружении нервозного факультетского начальствующего бомонда.
Сытая тридцать четвёртая рота прибыла на плац и остановилась перед офицерами. Начальник факультета высокомерно взглянул на начальника курса, потом бросил недовольный взгляд на непокорных и, повернув голову к командиру, спросил того:
- Точно? Вы гарантируете?
- Так точно, товарищ капитан 1 ранга! - нарочито громко и чётко произнес начальник курса.
- Ну – ну, - недоверчиво протянул уже торжествующий начфак, - посмотрим. Здравствуйте, товарищи курсанты! - громко обратился он к роте.
- Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга! – громко отрапортовала непокорная тридцать четвёртая!
Кризис миновал! Все с облегчением вздохнули. И всем показалось, что глубже всех вздохнул как раз таки сам начфак. Спустя какую-то минуту он произнес краткую нравоучительную речь:
- Ну вот, что ребятки. Похулиганили и будя с вас! Считаю конфликт исчерпанным. В свою очередь даю вам обещание, что впредь такого не повториться. Командир, распускайте роту!
После команды все радостные побежали наверх – в роту, на ходу обсуждая последнюю фразу начальника факультета.
А в заключение, что ещё можно сказать про этот бунт?
Да ничего, кроме того, что нам очень повезло с нашим командиром. И в тот момент он поступил очень мудро и своевременно. Уже потом, находясь на действующем флоте, в течение всех 25 с половиной лет службы я множество раз вспоминал нашего командира добрыми словами. То, чему он нас постоянно на протяжении почти пяти лет учил, помогало и спасало в этой жизни не раз.
И никто тогда – в декабре 1990 года, не смог вслух даже признаться, хотя я уверен, что все думали только одно, что наш командир – просто уникальный мужик и настоящий офицер!
И слава Богу, что в то время на сотню молодых горячих курсантских головёнок нашлась одна единственная трезво мыслящая и здраво рассуждающая мудрая голова нашего командира – капитана 2 ранга Расторопнова Владимира Аркадиевича.
Конфликт же удалось затушить в самом его начале. Никто в нём не пострадал. Никто не отделался даже лёгким испугом. Но наш начфак навсегда получил урок, что унижать курсанта не следует. И больше подобных акций, по крайней мере за период нашего обучения, на факультете не проводилось.
© Алексей Сафронкин 2021
Другие истории из книги «БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТИРЕ» Вы найдёте здесь.
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.