Франция, преданная привилегированными группами и правящей верхушкой, свершает величайшую в своей истории революцию.
Шарль де Голль. Речь, произнесённая 1апреля 1942 г.
Удивительно, но накануне Второй мировой войны французская военная доктрина имела такой вид, как будто её авторы долго и упорно читали тогда ещё не написанные «исторические труды» В. Б. Резуна (Виктора Суворова). Франция была ориентирована на глухую оборону. Начиная с 1929 г. на границе с Германией возводили линию Мажино, в которую вложили 3 миллиарда франков. Длина этой грандиозной полосы укреплений составляла 400 км, глубина обороны — 90...100 км. Там не было недостатка в рвах, противотанковых ежах, складах боеприпасов, многоуровневых подземных фортах, с запрятанными глубоко под землю жилыми помещениями и бетонными орудийными казематами наверху. Французские налогоплательщики считали линию Мажино неприступной и имели к этому некоторые основания. В самом деле, такой мощной полосы оборонных сооружений ещё никто не создавал.
Танки, самолёты, орудия на механической тяге с круговым обстрелом предполагали использовать лишь для усиления обороны или, в случае необходимости, для восстановления линии фронта с помощью местных контратак. Соответственно, производством особо быстрых танков не увлекались, предпочитая тихоходные, для сопровождения пехоты. В военной авиации предпочтение отдавали истребителям для защиты воздушного пространства, а не бомбардировщикам и штурмовикам. Артиллерийские орудия, в массе своей, имели узкий горизонтальный сектор обстрела. В общем, добросовестно исполнялось всё то, что автор «Ледокола» советовал делать миролюбивой стране, желающей не дать врагу топтать родную землю.
Разумеется, французское военное руководство черпало вдохновение не в раздобытых с помощью машины времени книжках Резуна, а в невесёлом опыте Первой мировой. Это тогда толково организованную линию обороны прорвать было почти невозможно, что и породило ужас позиционной войны, которая может разрешиться лишь полным истощением ресурсов одной из воюющих сторон. Но дело в том, что Первая мировая имела несчастье разразиться в совершенно уникальный переходный момент развития военной техники. В самом грубом приближении его можно описать так: пулемёты уже разработали вполне, а танки ещё нет. В середине тридцатых этот момент уже безвозвратно канул в прошлое.
Нельзя сказать, чтобы никто из французских военных специалистов этого не понимал. Секретарь Высшего совета национальной обороны полковник Шарль де Голль не переставал и писать, и говорить, что, во-первых, в условиях постоянно накаляющейся международной обстановки Франция должна обеспечить себя «армией, предназначенной для превентивных и репрессивных действий». Во-вторых, самое пристальное внимание надо уделять созданию моторизированных соединений и, особенно, танковых армий, способных передвигаться с большой скоростью и действовать самостоятельно, а не как придаток пехоты. Реакция руководства была примечательной: «Немцы с присущим им наступательным духом, естественно, должны иметь танковые дивизии. Но миролюбивая Франция, перед которой стоят оборонительные задачи, не может быть сторонницей моторизации».
Официально Франция находилась в состоянии войны с Германией с 3 сентября 1939 года, после нападения на Польшу, но война эта была какая-то странная, да собственно под таким названием и вошла в историю. Объявили мобилизацию, выдвинули войска в Саарскую область, потом, «в связи с безнадёжным положением Польши», полномасштабное наступление отменили, вернули войска за линию Мажино и стали ждать своего часа. Дождались.
Наступление Германии на французскую территорию лаконично и толково описано в мемуарах Шарля де Голля: «10 мая [1940 года] противник, предварительно захватив Данию и почти всю Норвегию, начал большое наступление на запад. Повсюду наступление вели механизированные войска и авиация. Основные силы следовали за ними, но ни разу они не были введены в серьезные бои. Двумя группами, под командованием Гота и Клейста, десять бронетанковых и шесть моторизованных дивизий ринулись на запад. Семь из десяти бронетанковых дивизий, пройдя Арденны, через три дня вышли к реке Маас. 14 мая они форсировали ее в пунктах Динан, Живе, Монтерме и Седан. Их действия постоянно поддерживали и прикрывали четыре моторизованные дивизии и сопровождала штурмовая авиация. Немецкие бомбардировщики разрушали железнодорожные линии и стыки дорог в нашем тылу, парализуя тем самым наш транспорт. 18 мая, пройдя линию Мажино, прорвав наши боевые порядки и уничтожив одну из наших армий, эти семь бронетанковых дивизий сосредоточились вокруг Сен-Кантена, готовые в любую минуту двинуться на Париж или на Дюнкерк. Тем временем остальные три бронетанковые дивизии в сопровождении двух моторизованных дивизий, действуя в Голландии и в Брабанте, внесли разброд и смятение в ряды голландской, бельгийской, английской и двух французских армий общей численностью 800 тысяч человек. Можно сказать, что в течение недели исход сражений на Западном фронте был предрешен».
15 мая, на шестой день войны, французский премьер-министр Поль Рейно позвонил английскому премьер-министру Уинстону Черчиллю и сообщил: "Мы разбиты; мы проиграли сражение" Фраза была повторена Рейно дважды, и в такой тональности, что становилось ясно: речь идёт скорее о проигранной войне.
16 мая полковник де Голль производил разведку и собирал сведения о передвижении противника. Позже он расскажет об этом дне: «По всем дорогам, идущим с севера, нескончаемым потоком двигались обозы несчастных беженцев. В их числе находилось немало безоружных военнослужащих. Они принадлежали к частям, обращенным в беспорядочное бегство в результате стремительного наступления немецких танков в течение последних дней. По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дорог. «У нас нет времени брать вас в плен!» — говорили им».
Тем временем в Лондоне пришли к совершенно правильному выводу, что положение Франции безнадёжно, и в Дюнкерке с 25 мая начали создавать плацдарм для эвакуации английского экспедиционного корпуса на Британские острова, 29 мая эвакуация уже шла полным ходом. Почти всю военную технику пришлось бросить.
В это безумное время высшее военное начальство вспомнило, что полковник де Голль говорил до войны что-то умное. Что-то про танковые соединения. Полковника спешно вызвали наверх, пообещали незамедлительно подать представление на генеральство, всучили 4-ю бронетанковую дивизию и попросили сделать хоть что-нибудь. Что-нибудь он сделал. На подконтрольном ему участке остановил наступление, даже контратаковал и захватил пару сотен пленных. И горько сетовал: «Каких успехов на месте этой жалкой, слабой, плохо укомплектованной, наспех сколоченной и сражавшейся в одиночку дивизии могло бы в эти майские дни добиться отборное бронетанковое соединение, для создания которого фактически уже существовало много необходимых элементов, хотя эти элементы и были разбросаны и использовались не по назначению!».
Де Голля похвалили, но сообщили, что на фоне общей катастрофы его локальные успехи никакой роли не играют. Поддержать их нет никакой возможности, разве что союзники возьмут это на себя. Союзники с негодованием отказались, и понять их не так уж трудно. Тогда, пользуясь тем, что в данный момент все взирают на него почтительно, недоиспечённый генерал предложил следующий план действий: поражения ни в коем случае не признавать, эвакуировать французское правительство и войска в колонии, лучше всего в Северную Африку, и продолжить сопротивление оттуда. С ним как-то неуверенно согласились. Де Голль вылетел в Англию, чтобы уладить кое-какие организационно-дипломатические вопросы, и там его застала весть о капитуляции Франции, подписанной 17 июня в Бордо. Принять такой исход он не мог.
После душевной беседы с Уинстоном Черчиллем де Голль уже 18 июня получил возможность выступить в эфире BBC.Он призвал своих сограждан не признавать капитуляции и примкнуть к нему, чтобы продолжить сопротивление захватчикам и освободить метрополию. С целью оказать поддержку терпящим бедствие союзникам английское правительство опубликовало 23 июня два заявления. В первом заявлении говорилось об отказе признать независимый характер правительства Бордо, подписавшего капитуляцию. Во втором— сообщалось о проекте создания Французского Национального комитета и заранее говорилось о намерении признать его и сотрудничать с ним по всем вопросам, касающимся ведения войны.
Бывший командир 4-й бронетанковой дивизии так и не дождался официального утверждения своего генеральства. Вместо этого из любезного отечества пришёл приказ отдать полковника де Голля под военный трибунал за неподчинение приказу о капитуляции. Трибунал сперва приговорил его к месяцу ареста, потом, после апелляции, – к расстрелу. Несмотря на эти бюрократические неурядицы, в истории навсегда осталось имя генерала де Голля, лидера Свободной Франции.
Поначалу в Лондоне были уверены, что на радио-призыв немедленно откликнется целый ряд важных должностных лиц Франции. Из них не откликнулся никто. Известные общественные деятели и деятели культуры тоже не торопились примкнуть к де Голлю. То есть, происходящее им, конечно, не нравилось, они спешно покидали Францию и собирались внести свой посильный вклад в борьбу с Гитлером, но чтобы вот так просто не признать капитуляцию, подписанную законным правительством, у них наглости не хватало. Это представлялось им авантюрой.
Шли дни, а де Голлю удалось собрать вокруг себя лишь семь тысяч человек, все - в небольших чинах или вовсе без них. Наверное, старый мудрый сэр Уинстон выкурил не одну сигару, прежде чем принял очень непростое решение: признать полномочным представителем независимого французского государства Шарля де Голля.
Не то чтобы я не одобряла этого решения главы английского правительства, но не могу не заметить, что оно было принято в нарушение всех международных правовых норм. Статус де Голля не имел никаких принятых в цивилизованном обществе источников легитимности. По сути, семь тысяч солдат и младших офицеров, во главе с, прямо скажем, полковником объявлялись великим французским народом, а все прочие — никто, и звать их — никак, невзирая на чины, былые заслуги и мнение электората. Потому как настоящие французы под завоевателей не лягут и союзников не подведут. Исходя из этого романтического постулата и стали действовать, надеясь, что источники легитимности как-нибудь потом образуются.
За Ла-Маншем жизнь, понятно, продолжалась, и люди как-то приспосабливались к новому положению вещей. Страна была разделена на две части. Северная, где находился Париж, была оккупирована немецкими войсками. В южной части вроде бы пока позволили хозяйничать самим французам. В июле в курортном городке Виши созвали Национальное собрание. Главой Французской республики объявили восьмидесятичетырёхлетнего маршала Анри Петена и постановили передать ему диктаторские полномочия. Формально «режим Виши», как стали его потом называть, соблюдал нейтралитет, однако в октябре после встречи Гитлера с Петеном было официально объявлено о сотрудничестве немцами. Причём, как потом выяснилось, сотрудничество это распространялось на такие неприглядные вещи как депортация евреев и цыган в немецкие концентрационные лагеря. Тем не менее, практически во всём мире правительство Виши считалось вполне законным, даже если не вызывало особых симпатий. И Советский Союз и Соединённые Штаты держали в Виши своих послов. СССР разорвал дипломатические отношения с вишистской Францией и признал правительство де Голля после 22 июня 1941 г. США не признавало де Голля гораздо дольше. Ещё в ноябре 1942 г. Рузвельт позволял себе высказывания типа: «Политически Франция для меня не существует до тех пор, пока выборы не выдвинут её представителей».
Как относились к правительству Виши рядовые французы? Очевидно, по-разному. Но, наверное, не столь уж редкой была точка зрения, которую высказал один крестьянин, разговорившийся как-то с советским послом Богомоловым: «Конечно, очень жаль, что французов разбили. Но возьмем, например, это поле. Я могу работать на нем, так как удалось договориться с немцами, чтобы они у меня его не отбирали. Увидите, что скоро удастся договориться с ними, чтобы они и совсем убрались из Франции».
Планы де Голля превратить североафриканские колонии, имеющие выход в Средиземное море, в плацдарм для освобождения метрополии с треском провалились. Все крупные должностные лица в Северной Африке признали законным главой государства маршала Петена и подчинялись его приказам. И что особенно печально, это относилось и к представителям военного флота, судьба которого более всего волновала лидеров Великобритании при заключении мирного договора в Бордо. На кону стояла возможность перемещения по Средиземному морю, и были серьёзные опасения, что сохранить объявленный нейтралитет на деле у Франции попросту не получится. Англичане попытались взять нахрапом, попросту конфисковав корабли в британских и африканских портах в пользу «Свободной Франции» или, на худой конец, их разоружив. Для этого 3 июля была проведена операция «Катапульта». Но французы оказали серьёзное сопротивление, и если в Плимуте и Александрии дело обошлось сравнительно малой кровью, то в алжирском порту Мерс-эль-Кебир погибло 1297 французских моряков. Решение о проведение операции было принято через голову де Голля, но его популярности среди соотечественников оно, понятное дело, не способствовало.
Таким образом, «Свободная Франция» могла рассчитывать на какой-то успех только в Экваториальной Африке, да и то лишь в том случае, если будет действовать решительно. В своих мемуарах де Голль рассказывал, как лорд Ллойд, английский министр по делам колоний, дал своим губернаторам инструкции и предоставил самолет для перевозки из Лондона в Лагос группы агентов, которые «должны были согласовать с губернатором Эбуэ условия присоединения к нам территории Чад и произвести «государственный переворот» в Дуале». Надо сказать, что словосочетание «государственный переворот» взято генералом в кавычки совершенно неоправданно. Это был именно переворот, вроде бы бескровный, так и в октябре семнадцатого в Зимнем дворце никого не убили, кровь полилась потом.
А вот, как по собственным словам де Голля обстояло дело в Убанге: «губернатор де Сен-Map, бывший всецело на нашей стороне, телеграфировал о своем присоединении тотчас же после того, как узнал о событиях в Браззавиле. Однако командующий войсками и некоторые воинские подразделения засели в казармах, угрожая открыть огонь по городу. Но Лармина вылетел тотчас же на самолете в Банги и образумил этих искренне заблуждавшихся людей. Тем не менее, несколько офицеров были изолированы от общей массы и направлены по их требованию в Западную Африку».
Но, несмотря на отдельные неприятные эксцессы, французские колониальные власти Экваториальной Африки всё же признали в качестве главы государства генерала де Голля и готовились выступить на его стороне. Однако, это были наименее ценные территории Французской империи, удалённые от стратегически важных районов. Куда важнее было получить контроль над Западной Африкой, над её атлантическим побережьем. И вот тут коса нашла на камень.
Гарнизон Дакара объявил о своей лояльности правительству Виши, но и де Голль, и Черчилль всё надеялись, что это несерьёзно. Им казалось, что переманить Дакар на свою сторону будет не так уж сложно, главное хорошо продумать план операции. Как-то, во время долгой доверительной беседы сэр Уинстон набросал перед генералом следующую заманчивую картину: «Однажды утром жители Дакара просыпаются в печальном и подавленном настроении. И вот они видят в лучах восходящего солнца, вдали в море, множество кораблей. Огромный флот! Сотни военных или грузовых кораблей! Корабли медленно приближаются, направляя по радио дружественные послания городу, военно-морским силам и гарнизону. На некоторых кораблях поднят трехцветный флаг. Другие идут под британскими, голландскими, польскими, бельгийскими флагами. От этой союзной эскадры отделяется безобидный маленький катер с белым флагом парламентеров. Он входит в порт, и из него высаживаются посланцы генерала де Голля. Их ведут к губернатору, которому надо будет разъяснить, что если он позволит французам высадиться на берег, то флот союзников уйдет и останется лишь урегулировать с ним вопрос об условиях его сотрудничества с вами. Но если он захочет сражаться, он наверняка будет разгромлен… Во время этого разговора между губернатором и вашими представителями самолеты «Свободной Франции» и английские самолеты мирно летают над городом, разбрасывая дружественные, листовки. Население города, военные и штатские, среди которых действуют ваши агенты, горячо обсуждают преимущества соглашения с вами и нецелесообразность большого сражения против тех, кто к тому же является союзниками Франции. Губернатор понимает, что если он будет сопротивляться, почва уйдет у него из-под ног. Вы увидите, что он будет продолжать переговоры до их успешного завершения. Возможно, что он захочет «ради спасения чести» произвести несколько пушечных выстрелов. Но дальше этого дело не пойдет. И вечером он отужинает вместе с вами и выпьет за окончательную победу».
И вот как описал де Голль то, что реально вышло из этого великолепного замысла: «Туман серьезно мешал нашей операции. В частности, на моральный эффект, который, по мнению Черчилля, мог оказать наш флот на гарнизон и население, теперь совершенно нельзя было рассчитывать, поскольку не было видно ни зги. Но операцию невозможно было отложить. Итак, приступили к осуществлению намеченного плана. В 6 часов я обратился по радио к военно-морским силам, войскам и населению, объявив им о нашем прибытии и о наших дружественных намерениях. Тотчас же после этого с взлетной палубы авианосца «Арк Ройял» поднялись в воздух два маленьких безоружных «ласьоля», французские туристические самолеты, которые должны были приземлиться на аэродроме Уакам и высадить трех офицеров: Гайе, Скамарони и Суффле. На них была возложена задача организовать братание. Вскоре я узнал, что «ласьоли» благополучно совершили посадку и что на аэродроме развернули полотнище с сигналом «Успех!».
Внезапно в разных пунктах противовоздушная оборона открыла огонь. Зенитные орудия «Ришелье» и крепости начали обстреливать самолеты свободных французов и англичан, которые летали над городом, разбрасывая листовки с дружественным обращением. Однако как ни была зловеща эта канонада, мне показалось, ] что в ней есть что-то неуверенное. Поэтому я приказал двум катерам с парламентерами войти в порт, в то время как к входу на рейд в тумане приближались посыльные суда свободных французов, а также пароходы «Вестерланд» и «Пеннланд».
Сначала никаких ответных мер не последовало. Капитан 2-го ранга д'Аржанлье, майор Готшо, капитаны Бекур-Фош и Перрен и младший лейтенант Поргес распорядились пришвартовать свои катера, сошли на пристань и потребовали начальника порта. Когда тот появился, д'Аржанлье сказал ему, что у него имеется письмо генерала де Голля, адресованное генерал-губернатору, которое он должен передать в его собственные руки. Но начальник порта, не скрывая своего смущения, заявил парламентерам, что у него есть приказ арестовать их. Одновременно он проявил намерение вызвать караул. Видя это, мои посланцы возвратились на свои катера. Когда катера уходили, по ним был открыт огонь из пулеметов. Д'Аржанлье и Перрен, серьезно раненные, были доставлены на борт «Вестерланда». Вслед за этим береговые батареи Дакара открыли по кораблям англичан и свободных французов беглый огонь».
Английское командование оказалось в очень сложном положении. Оставалось одно из двух: либо вовсе отказаться от операции, либо открыть по городу и находящимся в порту французским судам артиллерийский огонь. После долгих колебаний выбрали второе, в надежде, что это сразу произведёт на гарнизон Дакара сильное впечатление и большого кровопролития не случится. Но недавние союзники и не думали сдаваться. К вечеру английский линкор «Резолюшн» был торпедирован подводной лодкой, и его пришлось взять на буксир. Несколько других английских кораблей также были серьезно повреждены и сбито четыре самолета. И даже после того, как французская эскадра оказалась изрядно потрёпана: «Ришелье» подбит, легкий крейсер «Одасье» и две подводные лодки «Персей» и «Аякс» потоплены, форты крепости продолжали обстрел. В конце концов английский командующий адмирал Каннингэм был вынужден отказаться от мысли овладеть Дакаром.
Для Шарля де Голля это был страшный удар, более страшный, чем капитуляция 17 июня и полученный от бывших коллег смертный приговор. Дакарская операция с очевидностью высветила то, в чём не хотелось признаваться даже себе. Франция не просто потерпела поражение от Германии. Франция расколота и, если не страдать политкорректностью, а называть вещи своими именами, Франция ступила на путь гражданской войны. Впрочем, этого последнего слова генерал так никогда и не произнёс. Имена особенно страшных демонов некоторые люди предпочитают обходить молчанием. Но строки генеральских мемуаров, при всей их сдержанности, достаточно красноречивы: «Я испытывал то, что может испытывать человек, когда подземный толчок резко потрясает его дом и с крыши на голову градом сыплется черепица.
В газетах обеих зон и в радиопередачах на так называемых «французских» волнах появились сопровождаемые комментариями бесчисленные поздравительные телеграммы, адресованные генерал-губернатору Буассону и героическим защитникам Дакара. А я тем временем в своей тесной каюте, на рейде, объятом нестерпимым зноем, окончательно осознал, что представляет собою реакция страха — как у противников, мстящих за то, что они его испытали, так и у союзников, внезапно напуганных поражением.
Между тем я очень скоро убедился в том, что, несмотря на неудачу, свободные французы остаются непоколебимы. Во всех подразделениях нашей экспедиции, где я побывал сразу же после того, как мы бросили якорь, я не встретил ни одного человека, который захотел бы меня покинуть. Напротив, решимость их еще более окрепла в связи с враждебной позицией Виши. Так, когда над нашими кораблями, стоявшими на якоре, пролетел самолет из Дакара, его встретили яростной стрельбой, чего бы не случилось неделю назад».
Надо сказать, логика защитников Дакара на первый взгляд даже производит впечатление здравой. Особенно, если не оценивать её ретроспективно, зная, чем дело закончилось, а попытаться взглянуть на ситуацию глазами современников. Петен марионетка Гитлера? Весьма возможно, но это ещё бабушка надвое сказала. Всё-таки, он контролирует половину французской территории, его поддерживают влиятельные должностные лица страны. Глядишь, ещё переиграет немцев в хитрой политической игре.
А вот де Голль абсолютно точно марионетка Черчилля. Какие силы стоят за ним, кроме английских боевых кораблей? Разумеется, коварные британцы, будут произносить речи о дружбе и нерушимом союзе с Францией, а сами под шумок наложат свои загребущие лапы на французские колонии и подмандатные территории. И нельзя отрицать, что основания для подобных опасений были. Более того, так бы оно, скорее всего, и случилось, окажись на месте Шарля де Голля личность калибром помельче.
Продолжение следует.
Использованы фото из открытых источников.
Путеводитель по каналу «Кот-учёный». 2019-2020
