Серебряная Елань: «Бойня» за Стоходом (Первая Мировая)

Письма от отца из действующей армии приходили редко, не чаще одного раза в месяц.

Мобилизовали его в 1915 – втором году войны. Вот уже два года как он сидел в окопах. Письма в деревню к нам приходили из волости. Особого почтальона тогда не было. Поэтому письма приходили с попутчиками. Иногда приносил их из волости «нарочный», когда посылали его оттуда с приказами о мобилизации или с повестками о явке годных к службе в воинское присутствие.

В деревне почти в каждом доме ждали письма, так как из каждой семьи на войне были солдаты. Однако желающих сходить в «Калиноску», где находилось волостное управление, не было. До села Калиновского от нас было семь верст. У всех дома были дела. Рабочих рук и так не хватало.

Первые годы войны писем приходило много. Все, кто ходил или ездил в «Калиноску», заходили попутно в «волось» за почтой. Но это случалось не каждую неделю. Дело в том, что волость находилась как-то в стороне от дороги в город Камышлов. В Камышлов кто-нибудь да из деревни ежедневно ездил, а вот в волость «ухожу» не было.

Письма приходили в «пожарну». Был у нас такой в деревне пожарный сарай. Добротное здание, чисто срубленное, из пластин. Было оно просторным. Посе­редине стояла пожарная машина с колесами на железном ходу, то есть с желез­ными осями. В одном углу за машиной отгорожена из досок «чужовка», в кото­рую обычно никого никогда не сажали. Возле стены были лавки из досок и у окна, возле двупольных широких въездных ворот, к стене на укосинах прибит маленький столик в три доски для писаря, когда проходили здесь общественные сходы – собрания.

Привезенные письма лежали на этом столике. Солдатки да старики ежедневно приходили в пожарну узнать, нет ли писем. Если бывало письмо кому-нибудь из соседей, забирали и приносили, чтобы послушать, че пишут с войны.

После того как «царя сбросили» почты приходило больше, но все – газеты да журналы, книжечки маленькие в мягких обложках, а писем все меньше. По­убивали на войне много наших солдат.

Тревожные вести шли с войны. Немец забирал у наших город за городом. Вся почта из газет, журналов да книжечек этих разных, да листков приходила так, ни к кому, и лежало все это в пожарной на столике. Кое-кто приходи­ли, читали, смотрели и клали обратно. Некоторые уносили домой почитать. Спер­ва, прочитав, возвращали, а потом стали разбирать и без возврата. Особенно расхватывали журналы и книжечки. Письма разбирали свои, здесь же распеча­тывали и давали кому-либо грамотному прочитать. Грамоте-то знали немногие.

Неграмотная солдатка Лизавета Путинцева, муж которой «Микулай Митрич», в молодости лихой гармонист Колька Пескан, писал ей письма с длинными адресами: батальон такой-то и т.д., говорила: «Мой Микулай далеко служит, в городе Батальоне». Знающие подшучивали над Лизаветой, да так ее и про­звали – Лизавета Батальон.

Письма стали ходить неаккуратно. Где-то подолгу задерживались и прихо­дили через месяц, а иногда и позже после того как написаны. В одном из таких запоздавших писем отец сообщал, что их полк перебросило куда-то на левый фланг. «Однажды после того, как сменился из сторожевого охранения, – писал он, – прилег в блиндаже уснуть и видел плохой сон: большая свинья с раскрытой оскаленной пастию напала на меня, только тем и спасся, что проснулся. Не к добру такой сон и сразу же он сбылся. Утром начался обстрел наших окопов. Девятидюймовый немецкий снаряд ударил в наш блиндаж. Пробил двойной накат, упал на земляной пол к самым моим ногам и… не разорвался. Все, сколь нас было, пали на пол, прижались, лежали-лежали и решили: давайте выбросим его за бруствер, а никто за снаряд не берется. Наконец вдвоем взяли его, вынесли из блиндажа и столкнули с земляной на­сыпи, а сами скорей в блиндаж. Скатился он с кучи земли да так и лежал, не разорвался. На этот раз бог спас меня. Вот, она свинья-та, к чему приснилась. Чуть ведь меня не разорвала».

После этого писем долго не было. Мать плакала. А когда в газете прочи­тали, что на левом фланге был большой бой, где наши войска понесли тяже­лые потери, мать в голос ревела. Письма нет – значит отец убит. Но все мы ждали, может жив остался. Напишет. Письма стали ходить совсем плохо.

Шли какие-то слухи. Говорили, что скоро войне конец. Без царя – какая война? Солдаты навоевались, будь то штыки в землю втыкают: не хотят больше воевать. Смута какая-то началась.

Дождались, наконец, пришло письмо от отца. Пишет, что был в большом бою за рекой Стоход[1]. Еле живым оттуда выбрался. Немец душил газами, а из пушек бил ураганным огнем.

Через полгода отец пришел домой в старой шинели с ватной телогрейкой. Принес медаль. На ней было написано: «Свобода, равенство, братство». Много отец рассказывал о свободе, что теперь все равны, что жизнь другая пойдет, а какая – нам было непонятно. Друзья отца, с которыми он водился до вой­ны – Андрей Степанович, Давыд Григорьевич, перестали к нам заходить.

Давыд был прапорщик, и оба с Андреем Степановичем сильно религиозные. Они говорили: «Харитон большевиком стал». Совсем перестали с ним общаться.

Живя дома, отец более подробно рассказывал о той бойне, которую сто­ронники войны до победного конца устроили тем полкам, в которых револю­ционные настроения среди солдат были наиболее сильны. Все эти полки были посланы в наступление за реку Стоход, да там и были побиты. «В нашей ро­те было 250 человек, – рассказывал отец, – а из-за Стохода вышло только 13. Другие роты полегли там все полностью. Думать надо! Только семь газо­вых волн пускал на нас немец. Спасся я только противогазом. В противогазе бежал к реке. Через овражек брошено бревно. Хотел снять противогаз. Даже чуть сдернул его со лба, чтоб пробежать по бревну, да глаза как обожгло -сразу натянул обратно и еле перебрался по этому бревну. Ладно овражек был неширок. Спустился я к реке да и по-подберегу к переправе. А немец бьет по ней снарядами. Падают снаряды в воду. Рвутся, а переправа стоит. Думаю – будь што будет, побегу по переправе, а вплавь через реку да в про­тивогазе и в одежде – верная смерть. Пробежал. Вышел из-за Стохода. Глаза только долго болели.

Измена[2] была. Командир батальона наш, хоть и немец Зарник, а в наступле­ние за Стоходом идти отказался. Сменили его. Послали другого. Ротный наш плакал, когда от роты осталось 13 человек. Как не измена! Патронов не хва­тало. Винтовок тоже, а в наступление иди. Выдали всем иконки, велели надеть на шею. Будет бог с нами и победа будет наша. Не сбылось! Хорошо, что еще вовремя поняли мы измену, да подались назад. А то там бы и остались все. В самом деле: видим урон большой. Немец газ пустил. Что делать? Командиров нет. Солдаты кричат, где командиры? Нас послали, в наступление, а сами...в тыл! Давай и мы выбираться из болота. Вышел и я. Пробежал мимо сухарных складов, да к реке.

Было ясно, что кругом измена, подвели нас явно на убой. А сколько за Стоходом завезли муки! Все сухарные склады забили мукой. Дескать, немца прогоним, так здесь будет фронтовая пекарня. Все склады с мукой достались немцу. (Написано 02.01.1976 г., П. Х. Ширяев).

[1] Имеется в виду неудачная операция трех русских армий в р-не г. Ковеля. В ней понесла необратимые потери русская императорская гвардия. «Потери гвардии в боях на Стоходе составили около пятидесяти тысяч солдат и офицеров (то есть – почти половина всего личного состава) // Попов А. Гибель русской гвардии в сражение на Стоходе, 1916 год[Электронный текст]//http://maxpark.com/community/14/content/2964801 (Дата обращения 23 08 2016).

[2] Здесь автор записок передает широко распространившиеся в солдатской массе в годы Великой войны слухи об измене командного состава, предательстве генералов и офицеров «из немцев». Эти слухи питались подозрениями в офицерском корпусе и среди т.н. образованных классов о существовании т.н. «немецкой партии» в правительственных и даже в династических кругах. Ср.: П.Н. Милюков: «Что это? Глупость или измена?».