(книга "Больше, чем тире")
Из цикла "Да разве сердце позабудет"
Жил да был в нашей системе своеобразный, можно даже сказать, особенный офицер. Был он аж целым капитаном второго ранга по фамилии Манторов. В наше время мы застали его уже преподавателем на радиотехнической кафедре - там он читал лекции и вёл практические занятия по пеленгованию. Отдавая должное, следует заметить, что в радиотехническом деле он был классным специалистом и фанатом своей специальности, но вот в плане общения с личным составом … мда. По рассказам наших старших братьев, ранее он пытался проявить себя на наставническом поприще начальника курса в качестве отца-командира. Но судя по тому, что этого офицера в конечном итоге отстранили от этой должности и направили его рвение в чисто техническое русло, того самого отца-командира из него, увы, не вышло.
Капитан второго ранга Манторов был роста чуть выше среднего, всегда аккуратный, отглаженный и строгий не только к курсантам, но и даже к самому себе. Курсанты иногда звали его «уставной заточкой» и даже зло шутили про него в курилке. Якобы дома перед сном он всегда подходил к выключателю и рапортовал: «Товарищ выключатель! Разрешите Вас выключить!» Но это были, конечно же, злобные курсантские байки.
Постоянно выбритая до глянцевого блеска сильно выдающаяся вперёд синеватая нижняя челюсть стала причиной появления его жутковатого прозвища – «Челюсть».
Строгие тоненькие чёрные, как смоль усики, своей бурной болотной растительностью ещё сильнее добавляли его внешнему виду холодность и жёсткость. А глубоко посаженные карие глаза придавали его лицу даже некоторый налет жестокости. Своим внешним видом он даже чем-то напоминал персонажа Филеаса Фогга из известного австралийского мультфильма «80 дней вокруг света».
Разговаривал он всегда сквозь зубы, буравя курсанта («потенциального флотского подонка» - конец его цитаты) своими тёмно-коричневыми глазами, доставая своим леденящим взглядом аж до самых мышц его тазового дна. Иногда он позволял себе плоско похохмить и тут же посмеяться над своей же шуткой сквозь плотно сжатые узкие губы. За его специфические шутки «благодарная» курсантская аудитория иногда его даже почтительно величала «острие бревна».
Уже в то время про него ходило множество слухов и баек про его нелегкий характер и про особые его отношения с курсантами. И нам - тогда ещё совсем молодым и зелёным - даже не верилось, что про него болтали «злые курсантские языки». Но раз за разом с курсантской братией происходили непонятные и весьма неприятные события, связанные непосредственно с ним. И тогда вольно – невольно все начинали верить всем этим байкам и сплетням, слухам и домыслам. Вот о некоторых я сейчас и расскажу.
Однажды его странную особенность общения с курсантами пришлось испытать на собственной шкуре. История эта настолько комична в своей абсурдности, что врезалась в память навсегда. Итак.
Как-то наш второй взвод был дежурным. Дежурный взвод – это особый и особенный вид дежурства. Он назначается только на ночное время суток в качестве дополнительного усиления дежурной службы училища по охране территории и контроля пожарной безопасности объектов. Обычно вся ночь равномерно распределялась между четвёрками курсантов, которые по полтора-два часа гуляли по территории спящей системы в спонтанных направлениях. Но самая прелесть такого дежурства состояла в том, что дежурному взводу на следующее утро разрешалось не вставать в семь утра на утреннюю физзарядку и спать аж до восьми часов.
Так вот в ту ночь наш дежурный взвод составил компанию Челюсти, который исполнял обязанности дежурного по факультету. И всё бы ничего, но при смене наших четвёрок, я вынужденно замешкался в умывальнике, готовясь лечь в коечку. Все быстренько ушли спать в кубрик, а я решил умыться. Когда я наклонился к умывальнику с уже намылинным лицом, то спинным мозгом почувствовал чьё-то присутствие рядом. Обернувшись, я увидел стоящего рядом со мной дежурного по факультету, монотонно перекачивающегося с носков на пятки и обратно. Это был (была) Челюсть. Сострадательно посмотрев на него, я вновь повернулся к умывальнику и, ничего не подозревая, постарался поскорее закончить свой ночной моцион, но тут в мой адрес раздалось, процеженное сквозь зубы:
- Товарищ курсант, что Вы здесь?
- Не понял, - не понял я и поднял к нему всё ещё несмытое от мыла лицо.
- Я повторяю, что Вы здесь?
По моему лицу скатывалась мыльная пена и уже начинала нещадно щипать глаза - китайская пытка. Я инстинктивно наклонился к спасительному крану с живительной влагой, но меня вновь одёрнуло процеженное Челюстью:
- Вы как стоите перед офицером? А ну смирно!
Условный рефлекс, отработанный годами, заставил быстро выпрямиться и посмотреть на обделённого курсантским вниманием дежурного по факультету своим одним уцелевшим глазом.
- Я ещё раз Вас спрашиваю – что Вы здесь? – повторил Челюсть.
Мыло стало во всю издеваться уже над моим вторым глазом, и я отчаянно выкрикнул: «Я тут чтоб!». После чего мгновенно нырнул под кран, соскабливая мыло со своих слепнущих иллюминаторов.
Наступила тишина. Я плескался своим лицом под струями водопроводного водопадика и наслаждался жизнью. Вытираться мне было тоже приятно (Ильф и Петров «Двенадцать стульев» (с)). Но когда я оторвал слегка посвежевшее лицо от полотенца, то к своему удивлению обнаружил, что дежурный по факультету никуда не ушел. Он молча и терпеливо дожидался конца своей экзекуции, всё также покачиваясь с носков на пятки туда и обратно. Смерив меня с ног до головы своим презрительным холодным взглядом, Челюсть задал ещё один контрольный вопрос в голову:
- Что Вы здесь нарушаете?
- В каком смысле? – опять искренне не понял я.
- Я повторяю – что Вы здесь нарушаете? – контрольные выстрелы в голову были всё смертельнее и смертельнее, и становились ещё "смертельнешнее".
- Я Вас не понимаю, - я уже бился в предсмертных судорогах.
Третий выстрел зоркого дежурного по факультету был уже не контрольным, а простым издевательством над моим трупом:
- Товарищ курсант, Вы мне дерзите! Доложите об этом своему командиру!
- О чём? - донеслось до Челюсти от меня уже из преисподней, - о том, что я Вам «дерзю», или что я здесь Вас не понимаю?
- Я завтра же подам на Вас рапОрт, - палач наконец завершил свое дело и, довольно ухмыльнувшись, убыл к себе в рубку дежурного по факультету на первый этаж.
РапОрт и в самом деле появился на столе начальника факультета в то же утро. Позже командир роты, после разбирательства по существу этого рапОрта, влепил мне два наряда вне очереди со словами:
- Это не за то, что ты якобы дерзил, а за то, что вступил в полемику с дежурным. Надо было только вякнуть: «Виноват» и вприпрыжку бежать к себе в кубрик, в люльку.
С того самого дня армия «неистовых поклонников» Манторова пополнилась ещё одним человеком. Вся своеобразность Манторова и особенность его позиционирования по отношению к нашей братии заключалась в том, что он любил курсантов со всей ненавистью, на которую был способен, и ненавидел их с той неистовой любовью, которая была ему отпущена матушкой-природой. Иногда нам думалось, что сам он был рожден сразу же капитаном второго ранга - без легкомысленного детства и без волнительной юности. Что он сам никогда не был курсантом. И вот своей последовательной и систематической неприязнью к курсантской братии он добился от курсантов таких же ответных и глубоких чувств. Но, ведя войну с курсантской братией, он навсегда обрёк себя не только на постоянное фиаско, но и на вечную дурную славу.
Однажды по очень ранней весне в славном городе Калининграде выпало очень много снега. Природа, словно издеваясь, влепила жителям города сильную морозную пощёчину дней эдак на пять – прощальный зимний привет с обильными снегопадами и метелями...
Если вы думаете, что территория нашего военно-морского училища большая, то вы глубоко заблуждаетесь. Она просто катастрофически огромная! В полной мере мы смогли это осознать и ощутить, как раз в те дни невероятно жуткого снегопада. Все две тысячи курсантов училища были в авральном режиме брошены на уборку этой белой природной гадости. На адмиральском уровне начальником училища был разработан стратегический план по борьбе с разбушевавшейся стихией! Среди факультетов были распределены объекты уборки и зачистки. Но камнем преткновения стала адмиральская гордость начальника училища и курсантское проклятие – это наш огромный училищный плац, который по квадратному метражу (или километражу) больше Красной площади в Москве. И это действительно так. (про него я как-нибудь позднее расскажу одну романтически-античную историю в двух действиях).
Две роты младших курсов от нашего факультета, а это около двухсот человек, были брошены трудовым десантом на уборку плаца. Старшие же курсы зачищали небольшие территории возле спального корпуса, учебных корпусов и санчасти. Но один взвод от четвертого курса нашего третьего факультета (и это очень важно!) был назначен на уборку территории за КПП училища и огромной автостоянки, прилегающей к нему.
Вот здесь-то мы и подошли к самой завязке и закваске исторической мести. Об этом случае ещё долгое время ходили слухи и байки на нашем факультете. В то время мы были только косвенными свидетелями, так как именно наша рота во всю боролась со снегом на огромном плацу. В то время, как все основные события развивались именно за территорией училища – на большой автомобильной стоянке перед КПП училища. В тот злополучный ненастный день Челюсть приехал в училище на своем сверкающем светло коричневом «Запорожце» и поставил его поодаль от КПП. Сделал он это намеренно – в целях уберечь своего стального друга, памятуя о неистовой страсти курсантов к его персоне. Но уловка не сработала. Вообще-то он редко использовал свою машину в служебных целях – только в случае крайней необходимости, либо при наступлении форс-мажорных обстоятельств. Таковыми и были те самые жуткие погодные условия. Итак, он спрятал свой «Запорожец» в самом дальнем от КПП углу парковки.
И всё бы ничего. Конечно же ничего бы не произошло, если бы на очистку стоянки выгнали бы нас - первокурсников, а не мстительных четвертаков". Через какое-то время хищные глаза мстительных старшекурсников уже вычислили жертву. В тот день четвёртый курс ещё никогда за всю историю Калининградского ВВМУ так быстро и неистово не очищал вверенную им территорию. Через полчаса всё было не только кончено, но и чисто прибрано. Стоянка поражала взоры случайных прохожих летней чернотой чистого асфальта. Снег был убран не только со всей стоянки и вокруг машин, но даже под ними и с прилегающих к стоянке газонов минимум на метр от паребриков. Создавалось впечатление, что училище готовится к приезду как минимум Министра Обороны СССР!
Вот только в самом дальнем от КПП углу стоянки почему-то возвышался сугроб неприличной высоты с целый двухэтажный дом. Снег был настолько аккуратно уложен и плотно утрамбован, что издали он напоминал египетскую пирамидку третьесортного фараончика.
Начальство факультета осталось настолько довольным такой скорости и усидчивости, что этому взводу тут же, не отходя от снежной пирамиды, была объявлена коллективная благодарность. И после занятий эти курсанты были отправлены в город в связи с тотальным внеочередным увольнением!
"Эль Шкандаль" разразился только под вечер, когда ничего не подозревающий (-щая) Челюсть, выйдя из системы, обнаружил что его гордый светло-коричневый «Запорожец» превратился в двухэтажную снежную глыбу.
За сутки утрамбованный снег превратился в довольно-таки плотную субстанцию, которая была уже не по силам обыкновенным снегоуборочным деревянным лопатам! Оценив всю катастрофичность положения офицера, начальством факультета незамедлительно был объявлен большой сбор с целью выявления зачинщиков подлой мести. Однако, за полчаса до большого сбора тот самый взвод тех самых зачинщиков, как отмечалось выше, в полном составе был уволен в город в качестве поощрения за быструю и качественную уборку территории.
И поэтому на помощь обескураженному автовладельцу была брошена наша рота первокурсников не только с совковыми и штыковыми лопатами, но даже с ломами и голяками. И пока мы усердно откапывали его "чудовище" Челюсть метался беременной квочкой среди злобно беснующихся первокурсников и вокруг своего заживо погребённого железного друга. Он рыдал и умолял «быть поосторожнее», «не пихать ломами внутрь», «поосторожнее тут махать лопатами» и «вообще не лезть со своим хайлом к его машине» и так далее и тому подобное. Спустя всего какой-то час светло-коричневый пленник был всё-таки извлечён на белый свет и перенесен на руках десятком курсантов из руин снежной пирамиды на чёрный заиндевевший асфальт.
Но оказалось, что неприятности для Челюсти на этом не закончились. Самое неприятное было впереди, точнее налицо, а еще точнее - на всех стеклах и даже крыше, не говоря уже о крышках багажника и капота. Вся машина, кроме отдельных наших «первокурсных» царапин была покрыта ярко-желтой наледью. В тот день было не только очень снежно, но и довольно-таки морозно. Поэтому жидкость замерзала на ледяном металле автомобиля почти мгновенно. А если учесть, что к морозу была добавлена ещё искренняя многолетняя ненависть к владельцу несчастного «Запорожца», то несложно догадаться, что именно это «орошение жёлтыми курсантскими водами» и являлось доминантой курсантской мести. Но бриллиантом этой «уринотерапии» оказался замоченный, в прямом смысле слова, замок водительской двери. Хотя литр кипятка и позволил хозяину автомашины наконец-то попасть внутрь своего железного друга. Но его ждала ещё одна неприятность – машина никак не хотела заводиться. Беглый осмотр выступающих частей автомобиля позволил Челюсти довольно-таки быстро найти причину – выхлопная труба была наглухо забита куском льда того же предательски желтого цвета. Манторов уже ничему не удивлялся, его волновал только один вопрос: «Ну как же можно же было так изловчившись, нассать прямо в выхлопную трубу?»
Короче, в тот вечер ему пришлось возвращаться домой на общественном транспорте.
Но спустя всего несколько дней вместе с оттепелью пришла настоящая весна. И всё - всё растаяло. И у КПП Калининградского училища запахло не только весной, просыпающимися тополями, но и привокзальным общественным туалетом, который источал грустный жёлто-коричневый «Запорожец».
А вскоре со стоянки исчез и он.
Навсегда.
Капитан второго ранга Манторов с той поры стал ярым поклонником общественного транспорта. А неуловимых мстителей с четвёртого курса из начальства так никто всё-таки и не уловил и не уястествил…
Но за все подобные «акты возмездия» Челюсть отыгрывался на подлецах-курсантах, когда он заступал дежурным по факультету. Само дежурство по факультету он ненавидел также, как и всю «эту курсантскую подлую сволочь». Но вот заступать на дежурство он просто обожал, причём - маниакально. Вот только тогда он мог вволю отдаться своим садистским наклонностям уставного мозгоклюйства. От дежурства в течение суток отстранялись курсанты и старшины, как говорится, не приходя в сознание по нескольку раз в сутки.
Всегда его первыми бодрящими словами мотивированного наставления перед строем дежурно-вахтенной службы были такими: «Знайте, товарищи курсанты – вы все уже сняты мною с дежурства, а о времени вашего отстранения от исполнения обязанностей я доложу вам голосом позднее!». И тут же все дежурно-дневальные курсанты невольно и инстинктивно сжимали свои сфинктеры на все 24 часа в ожидании «неминучего снятия с дежурства».
Каждый вечер, после 18 часов, во всей системе проходил сакральный обряд смены и развода дежурной смены на очередные сутки. Дежурные по ротам пересчитывали оружие и другое вверенное им на ближайшие сутки имущество роты. Дневальные с висящими на ремнях штык-ножами заступали на «баночки». Баночками назывались такие невысокие, всего в пять сантиметров, деревянные площадочки, размером полметра на полметра, обшитые коричневым линолеумом и зафиксированные алюминиевыми уголками. Проверялась документация роты, надевались сине-бело-синие нарукавные повязки дневальных и проверялись работоспособность висящих тут же не стене телефонов. Вечерняя рутинная жизнь системы начинала очередной жизненный виток по спирали бесконечности бытия.
Но на третьем факультете в этот самый вечер начиналась особая «Богемная рапсодия». Для остальных, непричастных к дежурству, курсантов третьего факультета наступало сладкое время мести! Время это было с «после ужина» и до самого отбоя. Экзекуция длилась часа три. Но эти три часа были сущим адом для заступившего дежурным по факультету Челюсти. Эту «Богемную рапсодию» исполнял конечно же не легендарный Фредди Меркюри, а никому неизвестные курсанты, предположительно старших курсов. При этом сольным инструментом неизменно и всегда выступал обыкновенный телефонный аппарат.
Где-то после ужина в рубке дежурного по факультету вдруг раздавался обыкновенный телефонный звонок.
- Дежурный по третьему факультету капитан 2 ранга Манторов слушает, - сквозь стиснутые зубы зло представлялся офицер.
- Ааа, - понимающе тянула телефонная трубка, - Манторов? Слушаешь? Да? Так вот, Манторов, Вы – скотина!» - телефонная трубка нагло хрюкала курсантским голосом, передразнивая интонацию и голос уже обалдевшего (мягко сказано) дежурного по факультету.
В приступе неконтролируемой ярости челюсть (это уже выдающаяся часть лица Челюсти) дежурного еще сильнее выдвигалась вперёд, словно ящик письменного стола, и он громко орал наглецу прямо телефонную трубку, буравя своими злющими глазами стенку дежурной рубки перед собой, словно пытаясь сквозь неё достать до самого нутра невидимого обидчика:
- Кто это говорит?!!
- Да все говорят, - с невозмутимым цинизмом отвечала трубка, тут же переходя на унизительные короткие гудки.
А-аааа!!! Всё-оооо!!! Аврааааал!!! Пожааааар!!!
Манторов «раненым у попу» коршуном тут же начинал метаться между всеми четырьмя этажами спального корпуса факультета в целях найти и примерно наказать очередного флотского подонка. Но из-за глубокого чувства симпатии к этому офицерскому персонажу и братской курсантской солидарности найти негодяя не представлялось возможным.
НИКОГДА!!!
После получасовых полётов по этажам и допросов с пристрастием дневальных по ротам, возле которых были те самые телефоны, и с которых непременно звонил обидчик, Челюсть успокаивался. Он спускался на первый этаж к себе в дежурку и обиженно сидел до… очередного звонка. И всё начиналось снова. Это была та самая сладкая и неминучая месть! До самого отбоя! Самое жуткое и обидное для Челюсти в этой ситуации было то, что на такие выходки никому и никогда нельзя было ни пожаловаться, ни устроить облаву, ни выявить зачинщика, ни доложить рапОртом по команде! Это был обыкновенный флотский геморрой – ни себе посмотреть, ни другим показать.
Но наступал отбой, и выбившийся из сил и выведенный из себя утомительной беготнёй по этажам дежурный по факультету вдруг как-то становился вялым и обмякшим. И ему уже не хотелось никого ни снимать с дежурства, ни выклёвывать своими придирками дежурным и дневальным по ротам мозги. Ему вообще уже не хотелось ни с кем общаться. Он только с нетерпением ждал времени завершения своего дежурства. И тогда факультет затихал в своей тревожной дрёме до очередного заступления Челюсти на дежурство по факультету.
И вот, в периоды полуночного затишья Челюсть, уже расслабленный и утомлённый, иногда позволял себе расстегнуть два крючка на своем темно-синем кителе. Тогда он доставал из своего пузатого черного портфеля термос с крепко заваренным кофе и бутерброды в полиэтиленовом мешочке. Ставил на стол два пустых стакана и усаживал рядом с собой засыпающего помощника, которому, кстати, по распорядку дня уже давно было положено отдыхать в течение всего четырех часов в расположении роты на койке, не разуваясь и не раздеваясь при этом прямо поверх одеяла.
Вместо тревожно-дежурного сна для помощника начиналась утомительная процедура разговора по душам, в процессе которой Манторов, кстати, не без успеха и виртуозности, пытался выведать у своего подчинённого нарушителей дисциплины и распорядка, зачинщиков, отщепенцев и прочих негодяев.
Сначала разговор как-то не клеится, но позднее перед глазами курсанта жесткий злой и холодный офицер вдруг предстаёт в таких приятных пастельных тонах. Он уже не цедит сквозь зубы, и шутки его становятся не такими уж плоскими и однообразными. Расставляя свою невидимую паутину, Челюсть вдруг приобретает черты вполне нормального адекватного человека без казарменных замашек и уставных особенностей. И в этот самый момент помощник вдруг начинает терять бдительность, расслабляется и начинает плавиться, словно воск от огня. Перед ним уже сидит не капитан 2 ранга, а свой человек, добряк и душа-парень, который делится своей домашней снедью и широко улыбаясь подливает свой чёрный кофеёк в стакан курсанту. Рассказывает о своей жизни и травит анекдотики. И тут курсант начинает расслабляться окончательно! Из него потекло.
Потеклоооооо!.. Слёзы умиления и раскаяния, счастья от того, что вот вроде бы он наконец-то нашёл на этой планете родственную душу!.. Курсант тоже рассупонивается на стуле, вяло и небрежно закидывает ногу за ногу и, воздев глаза к потолку, начинает наивно рассказывать о житье-бытье в роте, на факультете и во всей Вселенной морской системы. Он уже совсем близоруко и опрометчиво делится своими мыслями, точкой зрения на события, происходящие внутри училищного организма, обычно скрытые от офицерских глаз и ведомые только курсантам. В приступе своего романтического и панибратского откровения он начинает делиться самым сокровенным.
Его же офицер-собеседник как раз располагает к таким слёзоизлияниям – он внешне расслаблен и даже успел «надеть специальную жилетку», в которую так приятно поплакаться. Но внутренне сам он предельно внимателен и сосредоточен как никогда: в эти минуты он словно губка впитывает всё, чем наивно делится его очередная жертва.
А дальше наступает холодное и жестокое утро нового дня. Наступает горькое похмелье расплаты и раскаяния за панибратское откровение с коварным дежурным: все ночные душеизлияния, все вчерашние тайны уже испачкали собой несколько форматных листов белой бумаги и обрели вполне ощутимую материю в виде рапОрта. Довольному Челюсти теперь оставалось только ожидать прихода высшего факультетского начальства. А помощник дежурного по факультету, ничего не понимая в этой жизни, теперь стоит пришпиленным к стене очередными наездами Челюсти, уже резко изменившегося, и который грозится снять его с дежурства к чёртовой матери! Челюсть опять такой же как всегда: злой, холодный, циничный! Он достиг своей заветной цели, попользовал очередную свою жертву и теперь ещё искренне ненавидит подлецов-курсантов. Всех! Поротно и повзводно! Поголовно и пофамильно!
Вот такая же история произошла однажды и с нашим одноклассником Саней Викторовым. Он, как личность с тонкой душевной творческой организацией, гитарист, поэт и музыкант, тоже поддался чарам коварного дежурного и в приступе меланхоличной откровенности поведал одну страшную тайну, которая вот уже несколько лет бродила по третьему факультету призраком, словно призрак коммунизма, бродящий более века по Европе.
И уже следующим утром всему офицерскому составу факультета, а позднее и всем офицерам высшего военно-морского училища стало известно, что на третьем факультете есть один коварный курсант, у которого имеется толстая страшная тетрадь, в которую записываются так называемые «афонаризмы», произнесённые обитателями системы.
«Афонаризмами» (производная от двух слов «афоризм» и «офонареть») курсанты третьего факультета обозначали особые выражения и высказывания, которые уродовали и коверкали красоту русского языка или которые вообще отличались полным отсутствием смысла и находились за гранью понимания нормального человека.
В тетрадь заносились высказывания как курсантов, так и офицеров, и преподавателей. Это была страшная тетрадь военно-морского эпистолярного жанра. Тетрадь укора и своеобразного позора. Вот на неё-то в училище и был установлен режим тотальной облавы и охоты, впрочем, как и контроль за курсантом, который вёл эту тетрадь.
Этим курсантом был Ваш покорный слуга...
Но это уже совсем другая история, которая будет освещена в следующем рассказе.
© Алексей Сафронкин 2021
Другие истории из книги «БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТИРЕ» Вы найдёте здесь.
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.