Я никогда не ощущала мир, как безопасное место. Акушерка в роддоме старалась помочь мне очень сильно, прямо - таки выдергивая меня за ноги из мамы. В результате я родилась с двухсторонней дисплазией тазобедренных суставов, которая сделала мое детство совсем иным, чем мне бы того хотелось.
В одной из поездок к врачу, с целью решить, как же поставить меня на ноги, бабушка забыла дома снимок. Гонять машину обратно ей не хотелось, все-таки целый час дороги в одну сторону. В итоге лечение было назначено не правильно. Нога оказалась прижатой к животу в мышечном спазме. И началась длинная череда больниц и санаториев, которая окончилась операцией, когда мне исполнилось четыре года.
Все это время я училась терпеть. Терпеть, сидя в младенчестве в коляске на балконе квартиры. Потому что бабушка считала, что это стыдно, что у нее – почти генеральской жены – родился такой больной ребенок. Меня категорически нельзя было никому показывать, а мое состояние нужно было тщательно держать в секрете. Поэтому долгое время мои прогулки ограничивались решетками балкона.
Терпеть, когда в санаториях нас привязывали ночью специальными серыми нагрудниками к кровати, чтобы мы не упали. Повернуться на бок или на живот – было не просто проблематично, а совершенно не возможно. Нужно было лежать строго прямо, как солдатик на выправке, всю ночь.
Терпеть, когда днем нас наказывали за плохое поведение полным игнорированием воспитатели, не давая нам игрушек. Играть приходилось с подушкой или одеялом, задорно ползая по кровати.
Терпеть, когда в санаторном изоляторе оказывалась одна на десять дней, а из развлечений была всего одна книжка, листок бумаги и ручка. И я садилась у окна и записывала сколько машин проехало под окном и какого они были цвета.
Терпеть, когда вечером просила перебинтовать мне гипсовую лангету, просила тихо, чтобы не разбудить детей, которые уже засыпали. А воспитатели, которые просто про меня забыли, оживленно беседовали в коридоре, хохоча и рассказывая друг другу задорные анекдоты.
И даже терпеть, когда я вывихнула ключицу, а отец сказал мне, мол нефиг плакать, иди и спи. И я, в свои четыре годика, как-то улеглась с маминой помощью с вывихнутым плечом в кроватку, и мужественно пролежала в ней всю ночь, изо всех сил стараясь не плакать, в неестественной позе, с задранным вверх плечом.
Все эти шесть лет неподвижности, потому что на ноги с помощью костылей я в итоге смогла подняться только в шесть лет, были школой терпения. Потому что я не могла встать, развернуться и уйти. Даже если очень обидно и очень хочется. Плакать тоже было нельзя. Нужно было молчать и быть мужественной.
Терпеть, правда, приходилось и дальше. Когда дети дразнили в школе хромоножкой, обзывая меня прямо в лицо. Когда взрослые говорили о том же, но более культурными словами, прямо у меня за спиной. Когда класс считал меня кем-то вроде человека второго сорта, зверенышем, непонятным и диким. Поэтому мне регулярно устраивали бойкоты.
Вряд ли я могла им тогда внятно объяснить, что это косяк хирургов, которые умудрились сделать оперированную ногу на полтора сантиметра длиннее, чем здоровую. Но особо доверенным мне нескольким друзьям я гордо в раздевалке показывала шрам на половину ноги.
Остальных я научилась кусать. Поэтому, когда мне было особенно обидно, я впивалась зубами в руку обидчика так, что меня один раз еле смогли оторвать.
Потом терпение стало привычкой. На фоне ощущения, что мне не на кого положиться, кроме себя. Я никогда не ощущала за своей спиной поддержку семьи. Мама в девяностые годы работала за копейки и с трудом могла прокормить себя. Отец сделал вид, что меня вообще не существует и спокойно осваивал с новой женой украденные ею из страхового фонда деньги, покупая себе джипик, строя домик и ремонтируя квартирку. Я в это время со своим первым мужем мыкалась по студенческим общежитиям, собирая порой по копейкам одолженные когда-то ребятам деньги, чтобы хватило на гороховый суп и батон белого хлеба. Это был второй курс университета. И мои первые робкие попытки заработать хоть где-то и хоть как-то.
Когда мне говорят, что я очень сильный и мужественный человек, я теперь пожимаю плечами. Когда-то мне было приятно это слышать. Я могла собой гордиться. Теперь я думаю- - послала бы я далеко и надолго такую силу, которая родилась от того, что некоторые уроды сделали твою жизнь в некоторые моменты совершенно невыносимой.
Хотела бы я другую судьбу? Да. Хотела бы. Но у меня другой нет. Но я все еще мечтаю, что когда-нибудь я смогу расслабиться и перестать быть Амазонкой с железной броней, которая научилась прошибать головой стены.
Но прошибать приходилось и достаточно много. Армия – это система. И бороться с этой системой невероятно сложно. Хотя можно и нужно.
Мне пришлось обложиться законами и начать доказывать командиру части, что выплаты пособия, которое полагается при переводе на место службы, он делает ненадлежащим образом, нарушая закон. Нас шантажировали, говоря, что если мы пойдем решать вопрос через суд, то другие военнослужащие вообще не получат денег.
Лично мне терять было нечего, потому что в таких спорах на кону всегда стоит человеческое достоинство. Будут ли по тебе ходить другие люди, ломая тебе хребет, или ты настолько уважаешь себя, что не позволишь это им сделать.
Но с инициативой и мозгами в этой структуре туго, потому что нужно сначала выполнить приказ командира, согласно уставу, а потом оспаривать его, если тебе что-то не нравится. То есть сначала иди и убей, а потом доказывай, что ты гуманист и человеколюб.
Читайте другие главы "Дальневосточных записок"
Мои книги живут здесь
А еще я жду вас на своем канале Youtube