Когда мне было пятнадцать, я ходила в одну литературную студию. Там собирались «детки», от шестнадцати до сорока лет. Литстудия была моим оазисом, между серыми буднями. Сидя в школе, где в меня насильственно впихивали бесполезные, как мне казалось, знания, я считала дни до наших встреч. Там читали стихи, от которых у меня перехватывало дыхание, и говорили о по-настоящему волнующих вещах, о смысле жизни, философии, об искусстве! Я впитывала все, как губка, боясь упустить хоть слово. Часто ездили на разные мероприятия: литературные слеты, фестивали. Мне казалось, именно здесь творилась настоящая жизнь!
Однажды к нам пришла новенькая девочка, Машенька. Ухоженная, скромная, мама учитель, папы нет. Типичная «хорошая девочка». Я ей очень обрадовалась, в нашей студии не было моих ровесниц, я была самой маленькой, и немного из-за этого комплексовала. Но Машенька не очень подходила по возрасту: ей было всего четырнадцать.
- Может быть, Вам стоит прийти в другую студию, для младших? – мило улыбаясь предложила наша наставница, - Там как раз занимаются детки с десяти до четырнадцать.
- Конечно, но можно я прочитаю стихи? Если я уже приехала сюда? Я выкладывала несколько стихов в интернете под псевдонимом Агнес. Отзывы разные, но были и те, кому они понравились, – промолвила Машенька, опустив глазки. Обычно к интернет-творчеству, и экстравагантным псевдонимам мы относились очень скептически. Но, конечно, ей разрешили. Когда она начала читать, девочку словно подменили. Откуда такие взрослые, прожигающие насквозь слова? Откуда в ребенке этот огонь? Она не Маша, она Агнес, Агнес! Несколько поэтов недоверчиво переглянулись. Я бы тоже подумала, это не ее стихи, чьи-то чужие, если бы не эта взрослая, заставляющая дрожать, интонация. В ней была возвышенная радость и истерика, одно могло смениться другим в одной строчке. Но главное, когда я слушала ее, у меня было ощущение, что я прикасаюсь к НАСТОЯЩЕМУ, живому, светящемуся! Во взгляде нашей руководительницы снисхождение сменилось благоговейным трепетом.
Когда она закончила, мы долго молчали. А потом кинулись обнимать ее и целовать! Она была гением! Осознавала это или нет.
- Агнес, забудь все, о чем я говорила, мы принимаем тебя во взрослую студию, - проникновенно произнесла Наставница, осторожно взяв Машенькины обветренные руки в свои. В глазах руководительницы стояли слезы. Возможно, Агнес была тем бриллиантом, который она искала всю жизнь, собирая деток по школам и секциям, упорно взращивая даже мелкие крупицы таланта. После «признания» Маша (Агнес уже ушла) порозовела, расслабилась, начала шутить. Мы смеялись так, что болели щеки. Рядом с ней была атмосфера такой… веселой безбашенности. И мне захотелось во что бы то ни стало с ней подружиться.
****
Вскоре мое желание почти исполнилось. Маша мне позвонила. В два часа ночи. Сначала я не могла разобрать ни слова, слышала только хныканье и невнятный шепот. Потом Маша немножечко успокоилась, смогла говорить почти нормально.
- Алл, меня мать избивает. Помоги, прошу!
- Как избивает? – для меня это казалось чем-то непостижимым, - В смысле избивает?
- Ну так, бегает за мной по квартире с ножом, - Машин голос сорвался, на какой-то отчаянный писк. Перед моими глазами уже появились ужасные картины. Нужно срочно что-то предпринять. Вдруг потом будет поздно!
- Можно я хотя бы этот день переночую у тебя? – с моих губ уже было готово сорваться «да», но я вдруг поняла, что не смогу пустить ее, не спросив разрешения у мамы. При этом я чувствовала ужасную, просто всепоглощающую вину. Может, пока мы тут разговариваем, ее убивают!
- Ты в безопасности?
- Да, я спряталась в соседнем подъезде, - прошептала Маша. Она стояла у меня перед глазами, маленькая, дрожащая, сжавшаяся в клубок на грязном подоконнике. Может, нам стоит прямо сейчас вызвать полицию? Растолкала маму. Она долго не могла понять, что случилось и зачем ее подняли, пыталась лечь спать, но я заставила ее выслушать эту историю! Мама поморщилась. Мне никогда не разрешали оставлять друзей на ночь. Но здесь не просто дружба, здесь жизненная необходимость!
- Давно ты знаешь эту Машу? - спросила она, «Я видела ее один раз в библиотеке, и один раз мы гуляли» - ответ готовый сорваться с языка, вдруг замер. Маме это и без меня отлично известно! Мама не верила!
- Скажи: я запрещаю, - неожиданно отрезала она, - Не нравится она мне. Если хочешь помочь, дай ей телефон Кондратьевых. Пусть у них ночует.
Максим Кондратьев был одним из наших лучших поэтов. У него были глубокие размеренные стихи, про храмы и леса. Слушаешь его урчащий бас и кажется, будто оказываешься где-то на поляне, среди листвы, и так спокойно на душе становится, так хорошо! Рядом с ним всегда была его жена, Олечка. Она не была зацелована музами, не писала ни стихов, ни прозы, зато была такая уютненькая, полненькая, от нее пахло домом, пирогами. И всегда смотрела на мужа всегда с таким восхищением! Что еще нужно поэту? Рядом с ней Максим напоминал довольного котика, домашнего и ухоженного. Мне было неловко, что приходится «сбагривать» Машу Кондратьевым. Но выбора у меня не было. Ночью не могла уснуть. Правильно ли я сделала? Что, если из-за меня она пострадает?
- Ну, как ты? – бросилась я к Машке на «сходке», она была через несколько дней, - Представляю, какой кошмар тебе удалось пережить!
У нее в глазах будто светилось «error». Несколько секунд она не могла понять, о чем я. А потом начала со смехом рассказывать, как здорово было у Кондратьевых! Это была потрясающая идея - прийти к ним ночью в гости! Ей постелили надувной матрас на кухне и всю ночь они слушали стихи и болтали, эх, жаль тебя мама на такое не отпускает. Моя бы попробовала хоть слово мне поперек сказать! Тут она запнулась.
Нет, я не стала хуже к ней относиться. Но каждое слово Агнес я делила на десять. Максим Кондратьев с тех пор стал за ней приглядывать. Он доучивался на психотерапевта, и, видимо, задался целью ее спасти. Не подумайте! В дружбе, зарождающейся между ними, еще не было и тени эротизма. Только душеспасительные беседы. Максим представлялся мне этаким рыцарем со светлым взглядом и почему-то деревянным мечом.
От историй, в которые она попадала, все взволнованно охали, хохотали, а иногда и плакали от сочувствия, даже если чувствовали, что это… преувеличение. Не могу сказать слово «вранье» поскольку, когда Маша начинала рассказывать, она настолько уходила с головой в эту выдуманную реальность, что в момент, когда она об этом говорила, сама в это верила!
Вскоре стало понятно – Машины странности выражаются не только в рассказанных ей историях. Не поймите меня неправильно, она не была сумасшедшей, но после блестящего выступления на сцене во время какого-то конкурса, Агнес могла демонстративно лечь у подножья, и, во время выхода другие участники, преспокойно «всхрапнуть». Я не знаю, правда ли она засыпала, но храп стоял знатный! «Ой, тут что-то происходило? Я просто так устала с дороги, так устала! Извините, если кому-то помешала» – совершенно по-детски хлопала она глазками, когда «просыпалась». В жаркий день Маша снимала сандалии, и топала по дороге босиком, старательно наступая исключительно на грязь. Она шла, будто приплясывая, упиваясь этим летом, дорогой, и всеобщим вниманием.
- Это не грязь! В ее пространстве нет грязи, – помню, сказал Паша, один поэт, показывая глазами на ее вымазанные ноги. Он смотрел на нее, как на какое-то языческое божество, - Она, так сливается с самой стихией! Она как ребенок!
***
Не все Машины «представления» были такими уж безобидными. Внимание было ее настоящей пищей. А когда «паек» доставался кому-то другому, она начинала делать все, чтобы вновь вернуть себе вожделенную порцию всеобщего обожания. Однажды плакала три часа, плакала по-настоящему, взахлеб, упиваясь своим горем из-за того, что другая девушка выступала на сколько-то там времени дольше. Мы подбирали нужные слова с осторожностью людей, переходящих озеро по тонкому льду. Одно неверное слово, и Агнес погружалась в пучину новой истерики. Но самое страшное было, что страдала она по-настоящему, я чувствовала ее боль. И по моим ощущениям ее боль была примерно такой же, как моя, когда я год назад стояла у папиного гроба. И в то же время ей нравилось плакать, и нравилось, что ее утешают!
- Талант, – говорила моя Наставница, улыбалась чего-то своему, – когда он рвется наружу, заставляет делать безумные вещи. Он не оправдывает, но из-за него все прощают. Такой парадокс. Лучшее, что мы можем сделать, это попытаться ее спасти!
Спасать ее действительно нужно. Но почему-то, мне казалось, совершенно не так, как это делаем мы. Потому как, что бы там Макс уныло не вещал о «прогрессе», о том, что Машеньке уже лучше, вот у нее уже получается держать себя в руках, она так старается и почти получается, реальных улучшениях я не видела.
В перерывах между «проделками» у нее на какой-то миг появлялось такое тупое и пустое выражение. А через пару секунд у нее в глазах начинало «щелкать», там будто бы генерировались варианты. Венок сплести? Истерику закатить?
Апогеем был последний слет литераторов, на который я приехала. Маша начала устраивать «представления» даже из приема пищи. Агнес смешивала первое и второе (делала она это так, чтобы всем зрителям было особенно противно) и лепила фигурки из еды. Я смотрела на все это с брезгливым любопытством, как за диким зверьком – интересно, что выкинет дальше. Кого-то это откровенно раздражало:
- Смотри, думает, что еще затеять, - помню, шепнула Оля, полноватая жена Максима, к которому Агнес (ах, это же всего лишь ребенок) уже то норовила присесть на коленки, то взять его за руку, то стащить его кофту (я замерзла, ну и что, что на улице плюс тридцать! Ты же не хочешь, чтобы я простудилась!)
Вечером мы сидели у озера, пели песни, жгли костры. Но внутри были сосредоточены, на следующий день предстоял сложный разбор, из Москвы к нам приехал суровый литературный критик. Несмотря на то, что солнце уже зашло, было жарко, но недостаточно жарко, чтобы сойти от жары с ума. Сейчас вы поймете, о чем я.
- Как я упарилась, - запальчиво выкрикнула Агнес, и, не успели мы все опомниться, скинула футболку, продемонстрировав лесу, озеру, ветру и за компанию нам свое точеное молодое тело. Она была прекрасна в отблесках костра и, знала об этом, ей нравилось дразнить взрослых, серьезных литераторов, своей недоступной красотой. Но представление было ориентировано на одного. Максим напрягся и даже, несмотря на недовольное потыкивание жены, не мог отвести взгляд. Агнес усмехнулась и, подняв сотни брызг, ринулась в озеро. Она как молодая форелька скакала в воде. Резвилась.
- Мелкая тварь, - шепнул мне кто-то на ухо, - Она не уведет его из семьи, вот увидишь. Ему, конечно, интересно, но от семьи он из-за этой кикиморы не уйдет.
Видимо, во мне пытались найти союзника, но я ничего не ответила. Смотрела на то, как Максим взирает на молодую нереиду. Перевела взгляд на костер, подумала о бушующей в ней пламени, пламени, что заставило ее раздеться и прыгнуть в воду. А потом взглянула на толстую жену Олю, тщетно скрывающую ревность. Она снова заедала стресс булками. И стало все понятно.
****
Потом мне стало не до поэзии. Начиналось переломное для всех школьников время: я была на пороге экзаменов, страшный монстр ЕГЭ снился мне ночам, преследовал в кошмарах.
На лит вечере я была только один раз, через два года. Максим к этому времени развелся и потолстел килограммов на двадцать. Рядом с Агнес он выглядел как заботливый дяденька. Сидел в первом ряду. За эти два года он постарел лет на десять. Маша выходила три раза. Она честно пыталась держать себя в руках, прочитать новый шедевр от начала и до конца, но на середине начинала тараторить, сбивалась, убегала за сцену, там громко плакала и выходила вновь. В последнее прочтение безупречно-сильные, окологениальные слова перерастали хрип и вой. Она затряслась так, что я на миг испугалась того, что сидит в ней. Того, что заставляет ее изрекать безумные, не свойственные семнадцатилетнему ребенку строки и так трястись. Испугалась Агнес. Машеньки там почти не было.
Максим привстал, протягивая ей красную розу, очень красивую.
- Не подходи ко мне! Ты противный, ты толстый! – заверещала она, глядя на своего «спасителя» и «рыцаря» как на последнего демона. Агнес стала похожа на разъяренную кошку. Мне казалось, она или бросится прочь, или вцепится ему в лицо неухоженными длинными ногтями.
- Кис, кис, кис, - тихо позвал ее Максим. И в этом приглушенном «кис-кис-кис» было столько обреченности, столько боли, сколько не было бы в слезах.
Потом до меня доносились противоречивые сведения. Кто-то говорил, что Агнес стала великой поэтессой и прокатилась с туром по самым крупным городам России, кто-то – что она страдает дебютом каких-то ужасных душевных заболеваний и лечится по части психиатрии, мучается галлюцинациями. Одно не исключало другое. Моя Наставница, мы как-то встретились за чаем, сказала, она ревнует Максима даже к творчеству. Они отдыхали как-то за городом, Максим пытался писать сказку. Сначала Агнес просто тихо плакала рядом (к этому все привыкли, никто уже не обращал внимание), потом вырывала блокнот, потом начала унижать его, а потом бить, и била до тех пор, пока он, здоровенный мужик не начал плакать в ответ. Каждый раз после такого, словно испугавшись того, что делала Агнес, на какое-то время возвращалась Машенька.
- Милый, милый! Милый, прости меня! Я больше не буду! Я остановлюсь, слышишь, - Машенька правда хотела остановиться. Агнес уже не могла. У нее появлялись новые и новые стихи, в них был надлом, боль, радость и скорбь взрослой, прожившей жуткую жизнь женщины.
Однажды мы пересеклись и с Максимом. Он попытался было за мной поухаживать, но любой разговор в течении минут трех сводился к Ней. «Представляешь, она пыталась поджечь хвост моей кошки, потому что кошка досталась мне от жены». «Я пытался, я все перепробовал. Менял поведенческие модели. Обращался к другим специалистам. Мне кажется, не было той методики, которую я бы к ней не применял. Все бесполезно. Мне рядом с ней хотелось землю грызть», - былой «рыцарь» посмотрел на меня уставшими глазами старика. И несмотря на то, что все вокруг их осуждали (сам виноват, позарился на малолетку!), у меня не получилось не испытывать жалость.
Иногда я думаю, кто виноват в том, что Маша сходила с ума, методично расшатывая себе психику до тех пор, пока у нее не начались галлюцинации. Может быть, Агнес? А может быть (в этот момент я вспоминаю, как она, сбросив с себя одежду, бросилась в озеро, как молодая нереида, под восхищенные взгляды), МЫ?!
