Глава II из повести "Мимолётные виденья Анны Керн"
"Дневник для отдохновения" Анны (Полторацкой) Керн приподымает завесу таинственности её души и тела.
Пишущие об Анне Керн, правы в том, что она с юных лет обожала кокетство и флирт, которые с годами прогрессировали…
Простите, мужики, а какая женщина не флиртует и не кокетничает, чтобы ощущать себя востребованной? Осуждая женщин за это, не будем ли мы выглядеть идиотами? Не потеряется ли весь смысл любви в её духовном и физическом значении и качестве?
Давайте лучше почитаем хотя бы выборочно откровение самой Анны.
В её «Дневнике для отдохновения» я не нашёл описания каких-либо амурных откровений до венчания с генералом Керн 8 января 1817 года, и первой – незабвенной для Анны встречи с императором Александром Павловичем в 1817-м году в Полтаве на балу. И последующей встречи в полковой церквушке там же, а так же в Риге в 1819-м.
Генерал Керн, рад до одури тому, что Сам император «положил глаз» на его шестнадцатилетнюю супругу с первой встречи в 1817-м году. Он, старый хрыч, хоть и боевой генерал войны 1812-го года, знал какие государевы милости ждут его через амурные связи жены с самодержцем (что и подтвердилось незамедлительно после свиданий летом в Полтаве и зимой 1818 –года в Петербурге). Анна пишет: «Мой драгоценный супруг, например, вбил себе в голову, будто все заняты его особой и будто он невесть какое важное лицо для России и для армии. Вот теперь он совершенно уверен, что Ротт будет ходатайствовать перед императором, чтобы ему дали 15-ю дивизию…"
Для меня вне всякого сомнения понятно, что в «Дневнике для отдохновения» речь Анны идёт об императоре Александре I, о свиданьях с которым я говорил в главе «Пушкин – мимолётное виденье Анны Керн».
Считаю, что юная жена генерала Ермолая Керна, используя модную в те времена терминологию игры общения «Язык цветов», именует императора то «Шиповником», то « Иммортелем» (иммортель - бессмертник). Никакого «офицерика» быть не могло в разгар первой любви Анны к Александру-самодержцу России. Если бы был «офицерик», то имя его было бы известно, а его и до сих пор никак не доищутся. Это же смех! Иж как законспирировался пацан -любовник!
О «распущенности» девицы Анны до первого замужества могут писать и говорить, мягко выражаясь, только «ля-ля-ка-лы», а не «практики» по женской психологии.
В сентябре 1819 года на балу в Риге Анне Петровне довелось ещё раз (скорее всего не раз) встретиться с Александром I, приехавшим в дивизию корпуса, после чего она пишет в своём «Дневнике...», обращаясь к любимой тётушке:
"Скажите, мой ангел, как вы думаете, всегда ли он («Иммортель» прим. автора) будет любить меня? Не знаю почему, но меня преследует безумная мысль, что он разлюбит меня...и мысль эта сокрушает моё сердце.»
"Вы не можете себе представить, как отчетливо воспоминание о той ночи или, вернее, о том утре запечатлелось в моем мозгу, особенно то мгновение, когда карета подъехала к почте, где, я знала, он должен был ждать, а он минутку замешкался, и я испугалась, что его нет! Никогда не сумею описать вам то сладкое чувство, которое испытала я при виде его. Ни одно любовное свидание не может быть столь чарующим. Это мгновение счастья, я смотрела на него с чувством блаженства, я любила его, не испытывая угрызений совести, да и теперь никакие угрызения совести не отравляют моей привязанности к нему". И далее: «...сейчас четыре часа пополудни, а я только что встала с постели, так устала от бала, чай и танцы у губернатора". «...Признаюсь, что первый раз люблю я взаправду, и все другие мужчины мне безразличны". "Любить - тужить, но не любить - не жить. Итак, я хочу терзаться, тужить и жить, покуда Богу будет угодно переселить в вечность".
Обращаясь к Феодосии Полторацкой, Анна признаётся: «Даже моя дочка не так дорога мне, как вы. И мне нисколько этого не стыдно; ведь сердцу не прикажешь, но всё же я должна вам это сказать: будь это дитя от ... («Иммортеля» прим. автора), оно бы мне дороже было собственной жизни, и теперешнее моё состояние доставляло бы мне неземную радость, когда бы ... (от «Иммортеля» прим. автора), но до радости мне далеко - в моём сердце ад…".
Исходил тот «ад» от венчанного в церковном соборе мужа – Ермолая.
Представьте - в доме Еромолая Керна надолго поселяется его племянник, Пётр, которого дядюшка использует для своих целей.
Анна пишет: "…он (муж) сговорился со своим дорогим племянником… Они со своим любезным племянником всё время о чём-то шепчутся, не знаю, что у них там за секреты и о чём они говорят... Господин Керн <племянник> вбил себе в голову, что должен всюду сопровождать меня в отсутствие своего дядюшки". "Ещё должна вам сообщить, что П. Керн <племянник> собирается остаться у нас довольно надолго, со мною он более ласков, чем следовало бы, и гораздо более, чем мне бы того хотелось. Он всё целует мне ручки, бросает на меня нежные взгляды, сравнивает то с солнцем, то с мадонной и говорит множество всяких глупостей, которых я не выношу. Всё неискреннее мне противно, а он не может быть искренним, потому что я его не люблю… а тот <Ермолай Керн> совсем меня к нему не ревнует, несмотря на все его нежности, что меня до чрезвычайности удивляет,- я готова думать, что они между собой сговорились… Не всякий отец так нежен с сыном, как он с племянником". "Ещё большее отвращение (чем муж, - прим. автора) вызывает у меня его племянник, может быть, потому, что я весьма приметлива и вижу, что это самый недалекий, самый тупоумный и самодовольный молодой человек, которого я когда-либо встречала. …у него с языка не сходят самые пошлые выражения. Чтобы поймать меня на удочку, надобно половчее за это браться, а этот человек, сколько бы он ни исхитрялся и ни нежничал, никогда не добьётся моей откровенности и только зря потратит силы".
Эпизоды, связанные с маразмом престарелого мужа-генерала, описанные в «Дневнике ...», отвратительны.
В записях Анны, означенных в дневнике "В 10 часов вечера, после ужина" буквально следующее: "Сейчас была у П. Керна, в его комнате. Не знаю для чего, но муж во что бы то ни стало хочет, чтобы я ходила туда, когда тот ложится спать. Чаще я от этого уклоняюсь, но иной раз он тащит меня туда чуть ли не силой. А этот молодой человек, как я вам о том уже сказывала, не отличается ни робостью, ни скромностью; вместо того чтобы почувствовать себя неловко, он ведёт себя, как второй Нарцисс, и воображает, что нужно быть по меньшей мере из льда, чтобы не влюбиться в него, узрев в столь приятной позе. Муж заставил меня сесть подле его постели и стал с нами обоими шутить, всё спрашивал меня, что, мол, не правда ли, какое у его племянника красивое лицо. Признаюсь вам, я просто теряюсь и придумать не могу, что всё это значит и как понять такое странное поведение. Помню, однажды я спросила племянника, неужели его дядюшка к нему ни капельки не ревнует, и тот мне ответил, что ежели бы даже у него и были причины ревновать, он не стал бы этого показывать. Признаюсь вам, что я боюсь слишком дурно говорить о муже, но некоторые свойства его отнюдь не делают ему чести. Ежели человек способен делать оскорбительные предположения насчет … собственной жены, то он, конечно, способен позволить племяннику волочиться за ней"… "Мне отвратительно жить с человеком столь низких, столь гнусных мыслей. Носить его имя - и то уже достаточное бремя".
Нельзя сказать, что Анна безропотно терпела все самодурство супруга… Как могла, она всё-таки сопротивлялась обстоятельствам и давлению генерала:
"Сегодня мне пришлось довольно изрядно поспорить с моим почтенным супругом по поводу его высокочтимого племянника. …я сказала ему, что не желаю быть пустым местом в его доме, что ежели он позволяет своему племяннику ни во что меня не ставить, так я не желаю тут долее оставаться и найду себе убежище у своих родителей. Он мне ответил, что его этим не испугаешь и что, ежели мне угодно, я могу уезжать, куда хочу. Но мои слова всё же подействовали, и он сделался очень смирен и ласков".
От всего этого и ненавистного мужа (вспомните, что писала она в дневнике: "…нет, мне решительно невозможно переносить далее подобную жизнь, жребий брошен. Да и в таком жалком состоянии, всю жизнь утопая в слезах, я и своему ребенку никакой пользы принести не могу"...).
"Я так несчастна, не могу больше выдержать. Господь, видно, не благословил нашего союза и, конечно, не пожелает моей гибели, а ведь при такой жизни, как моя, я непременно погибну".
Приняв решение жить дальше, а вопрос этот, видимо, перед ней стоял всерьёз, Анна Керн сбежала в Петербург в начале 1826 года…
Продолжение следует.