В Киеве стоит страшная жара, плавится асфальт, солнце зависло над городом и с трудом садится, прячась за купола церквей. Бродяги спят под деревьями, после ночи, а столики уличных кафе в большинстве пустуют. Днем невозможно дышать, и поэтому улицы города оживают, и даже - буйствуют ночью.
В этом городе я когда-то учился и какое-то время жил. Выходило так, что наибольший период этой жизни был связан с киевским Подолом. Во время моей учебы, общага театрального факультета и художественной академии находились не далеко от него. Впрочем, как и сейчас. Место это было легендарное и многими воспетое, находится в котловине у самого берега Днепра. Я видел его всегда - этаким адским, если хотите - котлом, в котором варились не души, но самые настоящие и живые люди, стекавшиеся вечерами, словно ручьями, по темным извилистым и пахнущим зеленью дворов тихих улочкам; творческие личности или те, кто таковыми себя считал - от маргиналов и уличных отщепенцев, алкоголиков и шлюх, до художников и других творцов, которые съехались в этот город чтобы изменить мир, как минимум, и остаться в памяти этих улиц и дворов. Увы, не многим это удалось. И говорить об этом - не принято. Само место мне всегда было симпатичным, но я терпеть не мог весь тот сброд, который варился в этом котле на берегу Днепра. И даже своих коллег, которые сливались в этом вареве с отщепенцами и бродягами.
Учеба закончилась, и жизнь беспардонно и даже беспощадно бросала меня по другим городам и историям. И наверно, еще не оставила эту забаву. Я уже не жил в Киеве, который, как мне всегда казалось - и не хотел этого, но иногда приезжал сюда, потому что частичка меня осталась здесь навсегда. Иногда мне не удавалось попасть на Подол, и поэтому он запечатлелся для меня обрывочно, как если бы из хронологии этого места, кто-то вырвал неразборчиво целые метры пленки в экранном кинопроекторе. Вот эти куски; Подол старый - я его уже описал кратко. Потом был Подол времен Майдана. Я приехал зимой. Это был совсем не тот Подол, каким я его оставил. Но все тот же котел, все таких же людей. Но уже - не тех. Здесь было средоточие уже не творческих кофеен и забегаловок, а штабов сопротивления и черт знает еще чего. Он был грязнее обычного, сер и холоден, цвета хаки, пах гарью и страхом. Маргиналы и художники растворились, если их не поглотила, если их не размазала по холсту чья-то рука смешав с хаки. Все были нервны, напуганны и оттого отчаянны. Тем не менее, грузины прямо на улице делали шашлыки, и звучала музыка, а где-то на Крещатике уже слышались сухие, - когда короткие, когда длинные - выстрелы. И всякий раз, когда это происходило, какие-то люди, или художники и режиссеры или другие уже - бежали на выстрелы по улице Сагайдачного, к Европейскому и Андреевскому спуску - вверх. Такая волна однажды и меня вынесла на бурлящий Майдан, где я многое понял и увидел. Но - не удивился.
После этого жизнь многих небезучастных круто пошла иначе. И в следующий раз я смог попасть на Подол спустя несколько лет. И это был уже совершенно другой Подол. В нем уже почти не осталось того очарования старины и заброшенности. Вложенные в джентрификацию деньги местных князьков - дали свои плоды. Большой бизнес поглотил мелкий. Исчезли легендарные пивные, генделыки и закусочные. Теперь стояли шикарные, европейские кафе, бары, бутики брендовых товаров и рестораны. Ночью он кажется Лас Вегасом, а не Подолом. И только улицы все еще были под властью тех, кто варился в этом котле. Глядя на Подол сегодня, отпадают всякие вопросы - почему в селах вообще остались одни пенсионеры. Подол - молод, хоть и стар, и даже - древен. Точнее - он не молод - он инфантилен. Он - как вот та дама лет 50, но все еще усиленно старается казаться восемнадцатилетней - потому что выбора другого у нее просто нет, чтобы быть на плаву и быть в конкуренции с молодыми. Вот на ул Сагайдачного стоит бродяга в черном и мешковатом, со счастливой улыбкой и огромным плакатом с надписью «Хочу нажраться в хлам». Рядом с ним какая-то емкость для сбора денег на «нажраться». Деньги дают, не потому, что жалко, а потому, что оригинально и нагло. А значит - креативно, а это сегодня в тренде. На Подоле сливаются все языки мира. Слышен громкий говор на английском - это иностранцы. Они всегда говорят громко, потому что думают, что их никто не понимает или потому что высокого о себе мнения. Почему эту черту так усиленно приписывают русским - загадка. Из этой многоголосицы - без труда понимаешь, что преобладает русская речь. Украинской часто пестрит молодежь. Под колесом обозрения играют музыканты репертуар песен 80-90х, и какой-то забавный и невменяемый человек с рюкзаком за спиной, шортах и с голым торсом - отплясывает, кружит и подпрыгивает в одиночестве под "Нет, я не верю" Кузьмина. Мимо пробежали две «тинки» в футболках «Nirvana». Я думал, такое осталось в прошлом. В начале Андреевского спуска, где не страшно угрожает булавой гетьман Сагайдачный - и где во все времена было средоточие гуляк, сегодня молодые бродяги просто вытащили музыкальную колонку поставили коробку для сбора средств и врубили музыку. А народ пляшет. И бросает деньги. Все просто. Я бы никогда не додумался до такого. Мне всегда казалось, что надо только трудиться, чтобы получать деньги. Был не прав.
Прямо под ногами философа Сковороды, с бело-красным флагом на шее, народ отплясывает латиноамериканскую программу, кружат и виляют бедрами. Раньше этого не было. Раньше танцоры были в Мариинском парке в летнем кинотеатре. Я ходил на них смотреть, и иногда танцевать, потому что Румбу и Ча-ча-ча меня научила моя девушка, затащив в танцзал, как партнера для себя и тех, кому его не хватало. А не хватало многим. И не всегда - красивым и молодым. В эти моменты Диана стояла и улыбалась, а потом и подкалывала. А потом вышла замуж за американского торговца сантехникой, короля унитазов, и уехала в Америку. А когда я уехал на Донбасс, а она у себя в Техасе выходила с флажками Украины, - то и вовсе перестала писать. Мы были совершенно контрастной парой, что ее и влекло, но никогда не смогло удержать. Мы все это знали. И поэтому - нам не больно.
На улице Сагайдачного я повстречал двух людей из прошлого. Прошлого моего Подола. Это был не свежий, не бритый, с тропическим загаром, высохший парень, точнее - уже мужчина лет 40, пребывающий в инфантильном состоянии. Многие дамочки таких замечают. Футболка, длинные патлы, шорты, кеды. В этот раз он был на костылях, сидел на бордюре рядом с немолодыми хохотушками и громко им доказывал «Я вырос на улице!». Этого парня я видел много лет назад на этой же улице. Он был моложе и красивее, все с тем же небрежным шиком и в футболке с надписью фломастером «The best fucker in the sity». Футболки такой теперь на нем не было, но таковым он вряд ли перестал себя считать. Хотя время его изрядно помотало, оставив на той же улице, по которой и мотало. Для некоторых - Подол так и остается их начальным и конечным пунктом путешествия во времени. Пройдя немного по улице, я увидел еще одну старую знакомую. Просто на одной улице повстречать двух человек из прошлого - можно наверно только на Подоле. Девушка, уже женщина - и я мог бы ошибиться, но тату у нее на лодыжке идентифицировала носительницу полностью. Она рассматривала что-то в витрине бутика, хорошо выглядела и почти не изменилась с того времени, из чего я могу сделать вывод, что она одинока. Потому как у нее есть время следить за своей внешностью и она может вот свободно гулять без мужчины.
Я тогда уже не учился, но работал на одном ТВ канале. Ехал на фуникулере и почувствовал, что кто-то на меня пялится. Думал, что со мной что-то не так. И когда вышел на улицу и оглянулся, то увидел двух девчонок, одна из которой подошла, и сообщила, что я понравился ее подруге еще на Арсенальной, но она все стеснялась заявить об этом. Знакомство оказалось не долгим. Мы встретились с той девушкой три или четыре раза, и ей было интересно со мной, но потом я перестал отвечать на ее звонки ссылаясь то на работу, то еще на что либо. Сегодня я не знаю, что этому способствовало. То ли моя придурь, то ли я был тогда кем-то увлечен (что скорее всего и кажется, я знаю - кем), то ли я испугался отношений, или почувствовал, что мы зря тратим время и мы не пара. А мы и были не пара. Но чувство вины какое-то меня долго не покидало. И вот теперь я увидел ее там, где когда-то оставил, как некий знак. Только это вовсе никакой не знак. Просто люди не меняются. Они - проявляются. Мы можем изменить свои предпочтения и вкусы только если с нами случится нечто клиническое. Но в целом, мы никогда, после определенного времени - никогда не меняемся. Даже если мы соорудим из себя нечто другое, сущность все равно выйдет наружу. Потому что ее не скроешь и не прикроешь даже временно. Как не прикрывает ее и Киевский Подол, джентрифицированный и европеизированный, где нищий и бездомный валяется прямо под дорогими бутиками и ресторанами.
Я к ней в этот раз не подошел, не напомнил, потому что считаю, что у всякой истории должно быть начало и конец. И этого не исправить. Да, собственно, не смотря на мою неровную жизнь - мне нечего было ей рассказать. Никаких заслуг и ничего состоявшегося, о чем мы с ней говорили теплой летней ночью тогда. Все происходило так, как будто время остановилось для всех, кроме меня, и все здесь так же и жило своей жизнью и старилось, пока меня где-то носило, чтобы однажды заглянуть краем глаза в свое прошлое, но только - в свое.