- Жил-был один человек, - говорит Тургеневский Мальчик, рассеянно рисуя что-то пальцем на смятой подушке. - И однажды он взял в банке кредит и поехал на море. На теплое, дальнее море.
Нас лениво облизывает густая душная полутьма. Мы лежим среди холмов и долин разоренной кровати, переплетаясь ногами и дыша в такт. Прядь его волос щекочет мне запястье. Мне так хорошо.
- Увлекательная история, - говорю я и веду ладонью от его острой шершавой коленки по бедру. Кожа сухая и горячая на ощупь, словно облитая полуденным солнцем. Хотя за окном сейчас бледная весна средней полосы, с запахом едва стаявшего снега и земли, сквозь который еле-еле пробивается сырой зелёный аромат новой листвы. Холодная мелкая морось уступает солнцу пару раз в неделю, и сейчас мне не верится, что где-то есть солнце и море.
Но мне и не надо.
Мальчик переворачивается на спину, закидывая руки за голову. В полумраке его лицо кажется сияющим призрачным пятном, существующим отдельно от тела.
- Он приехал в большой белый отель на белом берегу. Вместе с ним туда вселился целый автобус радостных русских туристов. Да и вообще в отеле были сплошь русские, и по вечерам на дискотеке крутили на повторе "Снова я напиваюсь" и "По лицу роса, я к тебе босая", и все были страшно довольны. А днём, в самую жару, темнокожий аниматор у бассейна бодро выкрикивал: "Аквааэробика, lady's, отрабатываем all inclusive, давай-давай!". Через пару дней внутренний голос у нашего героя начал говорить по-русски с сильным испанским акцентом. Забавно, правда?
В общем-то, это был хороший отель, и кормили там вкусно, и персонал был внимательный. Понимаешь ли, если человек не может найти, куда ему приткнуться, это ведь не проблема окружающих людей, верно? Это его личная проблема. Люди-то вокруг как раз делали все, чтобы этому человеку было хорошо и весело. Как им. И по плечу хлопали, подходя с бокалом пива, и вовремя меняли полотенца в номере. Даже треки Моргенштерна из колонок по бокам выжаренной деревянной эстрады - это тоже был реверанс в его сторону. А что человек не умел такому радоваться - так ни отель, ни постояльцы были не при чём. Если ты остаёшься один, куда ты тебя ни занесло, - виноват в этом только ты.
- Ну чего ты начинаешь, нормально же общались, - фыркаю я, поглаживая пальцами его ключицу. Мальчик и бровью не ведёт.
- Впрочем, этот человек приехал издалека не для того, чтобы заливаться бесплатным пивом, жалея себя. Он был уже большим мальчиком и нашел развлечение сам. В конце концов, он пролетел половину земного шара не ради пива, а ради теплого моря. Там он и пропадал с утра до ночи, а порой и ночами.
Море было даже лучше, чем обещали рекламные проспекты. Огромное, живое, и такой невозможной ослепительной бирюзы, что для этого оттенка не было названия. Накрытое, как крышкой, сияющим небом.
Человек почувствовал его запах и близость сразу, как только сошел с трапа самолёта.
Целыми днями он бродил по пляжу. Приходил туда самым первым, когда небо ещё было затянуто серыми утренними облаками, и уходил в темноте, оглядываясь на белое пятно, что ронял на воду маяк.
Во время отлива человек сидел на песчаных отмелях и смотрел, как в теплых лужицах суетятся крошечные рыбы и неловко-торопливые полупрозрачные рачки.
Кидал хлеб орущим чайкам.
Наматывал на запястье мокрые плети водорослей.
Ложился на воду, раскинув руки, и позволял волнам качать себя, пока они не выносили его на берег, как жертву кораблекрушения. После этого, стоило ему прикрыть глаза, как мир продолжал куда-то плыть и мерно покачиваться.
Волны шипели, впитываясь в мелкий песок, и выносили из прохладной нутряной темноты красивые раковины и камни.
Человек был счастлив. Едва ли не впервые в жизни он получил такое счастье, которое не оставило бы после себя ни чувства вины, ни разочарования, ни ощущения, что тебя обманули. С морем все было по-честному.
Когда пришло время улетать, человек увез с собой большой пакет раковин. Дома он сложил их у изголовья кровати в хрустальную вазочку, которая десятилетиями стояла без дела в стеклянной тюрьме буфета. Теперь вазочка обрела смысл существования, подсвечивая радужными бликами всех граней свое красивое содержимое. Там были шипастые затейливые цветы, хранящие внутри лаковую розовую тьму. Там были узорные тонкие спирали и крапчатые извивы наутилусов. Там было обкатанное волнами матовое стекло. Там было несколько белых обломанных костей - человек решил, что это части хребта акулы. Там была просто мелкая галька и плоские разломанные раковины с бритвенно-острым краем.
Море осталось с ним. Когда он ронял голову на подушку и закрывал глаза, волны подхватывали его и несли, несли. То к берегу, то на самую глубину. Но ему было не страшно. Ему вообще больше ничего не было страшно: у него теперь всегда было место, куда он мог сбежать.
От нервного начальства. От пробок на Ярославке. От переполненных автобусов. От телефонных звонков, пророчащих закрытие "Санлайта". От обезжиренного молока по акции. От прозрачных глаз пьяненькой соседки. От проблем с выплатой кредита. От самого себя.
Страшно ему стало, когда море его покинуло.
Сначала оно снилось каждую ночь, потом все реже и реже. Человек ложился в холодную, влажную постель и загадывал: вот сегодня точно, сегодня точно!.. иногда и правда сбывалось, но чаще нет.
Когда в одну из ночей ему приснилась соседка, невзначай распахивающая махровый халат, он понял, что дело плохо.
Утро застало его сидящим на полу и перебирающим раковины. Он брал их по очереди в ладони. Подносил к уху. Дотрагивался языком до соленых боков. Растирал между пальцами крупинки песка, высыпающиеся из лабиринтов. Раковины были мертвы.
"Пересохли", - наконец понял он.
Вода из-под крана не помогла.
И ложка морской соли, купленной в "Пятерочке", не помогла тоже.
Море молчало.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы, в сотый раз перекладывая свои сокровища в вазочке, человек не располосовал себе ладонь об острый край плоской ракушки. Несколько капель крови упало на завиток наутилуса.
В ту же ночь море подхватило его и, нежно покачивая, унесло далеко-далеко к линии горизонта.
С тех пор у человека появились порезы на запястьях, как у депрессивного подростка, и счастливый тихий свет в глазах. У него снова было убежище и своя драгоценная тайна.
- Не понимаю, при чём тут кровь, - говорю я. - Что за странная вампирская история?
- У морской воды и крови схожий химический состав, - Мальчик пожимает плечом в темноте. - Потому что все мы оттуда родом.
- А, - говорю я. - Хороший конец. Малой кровью.
- Так прошло несколько месяцев. И однажды его нашли в собственной ванне, - говорит Мальчик. - Со вскрытыми венами. На дне ванны были раковины и камни.
- Я так и ждал чего-то в этом роде, - вздыхаю и тянусь с поцелуем к его запястью. Под тонкой кожей толчками бьётся кровь. Я вжимаюсь сначала губами, потом горячим лбом в точку пульса и мне мерещится, как кровать начинает мерно и мягко покачиваться. - На его лице наверняка застыла счастливая улыбка.
- Не знаю, - говорит Мальчик. - Его только через две недели нашли. В ванне - гнилой бульон, лицо раздуло...
- Хорошо, - я перевожу дыхание, не открывая глаз. - И какая у этой басни мораль?
- А тебе обязательно нужна мораль? - Мальчик любопытно приподнимает голову от подушки. - Тогда это история о том, как глупо выходит, когда человеку нужна какая-то особенная причина, чтобы жить, и не менее особенная причина, чтобы умереть. Кто ищет, тот всегда найдет, но в процессе поисков намучается.
- Мораль в том, что этот человек - кретин какой-то и не учил биологию, - доносится до меня ехидный захлебывающийся смешок Somebody Else, и кровать стонет под весом его тела.
Я открываю один глаз. Somebody Else не смущает наша нагота, он разваливается рядом, опираясь локтем на подушку, и продолжает ржать:
- Так-то ещё у крови и спермы схожий химический состав, миленький. Спускал бы он на эти ракушки вместо того, чтоб в Мину Харкер играть, глядишь, жив был бы и посейчас.
- Кому нужна такая жизнь, которую можно выносить только если вздрочнешь в вазочку?.. - мне почему-то непременно хочется ему возразить.
Somebody Else долго молчит. Смотрит на меня круглым немигающим глазом. А потом очень серьезно спрашивает:
- А ты что, разве не этим по жизни занимаешься?
- Жил-был один человек, - говорит Тургеневский Мальчик, рассеянно рисуя что-то пальцем на смятой подушке. - И однажды он взял в банке кредит и поехал на море. На теплое, дальнее море.
Нас лениво облизывает густая душная полутьма. Мы лежим среди холмов и долин разоренной кровати, переплетаясь ногами и дыша в такт. Прядь его волос щекочет мне запястье. Мне так хорошо.
- Увлекательная история, - говорю я и веду ладонью от его острой шершавой коленки по бедру. Кожа сухая и горячая на ощупь, словно облитая полуденным солнцем. Хотя за окном сейчас бледная весна средней полосы, с запахом едва стаявшего снега и земли, сквозь который еле-еле пробивается сырой зелёный аромат новой листвы. Холодная мелкая морось уступает солнцу пару раз в неделю, и сейчас мне не верится, что где-то есть солнце и море.
Но мне и не надо.
Мальчик переворачивается на спину, закидывая руки за голову. В полумраке его лицо кажется сияющим призрачным пятном, существующим отдельно от тела.
- Он приехал в большой белый отель на белом берегу. Вместе с ним туда вселился целый автобус радостных русских туристов. Да и вообще в отеле были сплошь русские, и по вечерам на дискотеке крутили на повторе "Снова я напиваюсь" и "По лицу роса, я к тебе босая", и все были страшно довольны. А днём, в самую жару, темнокожий аниматор у бассейна бодро выкрикивал: "Аквааэробика, lady's, отрабатываем all inclusive, давай-давай!". Через пару дней внутренний голос у нашего героя начал говорить по-русски с сильным испанским акцентом. Забавно, правда?
В общем-то, это был хороший отель, и кормили там вкусно, и персонал был внимательный. Понимаешь ли, если человек не может найти, куда ему приткнуться, это ведь не проблема окружающих людей, верно? Это его личная проблема. Люди-то вокруг как раз делали все, чтобы этому человеку было хорошо и весело. Как им. И по плечу хлопали, подходя с бокалом пива, и вовремя меняли полотенца в номере. Даже треки Моргенштерна из колонок по бокам выжаренной деревянной эстрады - это тоже был реверанс в его сторону. А что человек не умел такому радоваться - так ни отель, ни постояльцы были не при чём. Если ты остаёшься один, куда ты тебя ни занесло, - виноват в этом только ты.
- Ну чего ты начинаешь, нормально же общались, - фыркаю я, поглаживая пальцами его ключицу. Мальчик и бровью не ведёт.
- Впрочем, этот человек приехал издалека не для того, чтобы заливаться бесплатным пивом, жалея себя. Он был уже большим мальчиком и нашел развлечение сам. В конце концов, он пролетел половину земного шара не ради пива, а ради теплого моря. Там он и пропадал с утра до ночи, а порой и ночами.
Море было даже лучше, чем обещали рекламные проспекты. Огромное, живое, и такой невозможной ослепительной бирюзы, что для этого оттенка не было названия. Накрытое, как крышкой, сияющим небом.
Человек почувствовал его запах и близость сразу, как только сошел с трапа самолёта.
Целыми днями он бродил по пляжу. Приходил туда самым первым, когда небо ещё было затянуто серыми утренними облаками, и уходил в темноте, оглядываясь на белое пятно, что ронял на воду маяк.
Во время отлива человек сидел на песчаных отмелях и смотрел, как в теплых лужицах суетятся крошечные рыбы и неловко-торопливые полупрозрачные рачки.
Кидал хлеб орущим чайкам.
Наматывал на запястье мокрые плети водорослей.
Ложился на воду, раскинув руки, и позволял волнам качать себя, пока они не выносили его на берег, как жертву кораблекрушения. После этого, стоило ему прикрыть глаза, как мир продолжал куда-то плыть и мерно покачиваться.
Волны шипели, впитываясь в мелкий песок, и выносили из прохладной нутряной темноты красивые раковины и камни.
Человек был счастлив. Едва ли не впервые в жизни он получил такое счастье, которое не оставило бы после себя ни чувства вины, ни разочарования, ни ощущения, что тебя обманули. С морем все было по-честному.
Когда пришло время улетать, человек увез с собой большой пакет раковин. Дома он сложил их у изголовья кровати в хрустальную вазочку, которая десятилетиями стояла без дела в стеклянной тюрьме буфета. Теперь вазочка обрела смысл существования, подсвечивая радужными бликами всех граней свое красивое содержимое. Там были шипастые затейливые цветы, хранящие внутри лаковую розовую тьму. Там были узорные тонкие спирали и крапчатые извивы наутилусов. Там было обкатанное волнами матовое стекло. Там было несколько белых обломанных костей - человек решил, что это части хребта акулы. Там была просто мелкая галька и плоские разломанные раковины с бритвенно-острым краем.
Море осталось с ним. Когда он ронял голову на подушку и закрывал глаза, волны подхватывали его и несли, несли. То к берегу, то на самую глубину. Но ему было не страшно. Ему вообще больше ничего не было страшно: у него теперь всегда было место, куда он мог сбежать.
От нервного начальства. От пробок на Ярославке. От переполненных автобусов. От телефонных звонков, пророчащих закрытие "Санлайта". От обезжиренного молока по акции. От прозрачных глаз пьяненькой соседки. От проблем с выплатой кредита. От самого себя.
Страшно ему стало, когда море его покинуло.
Сначала оно снилось каждую ночь, потом все реже и реже. Человек ложился в холодную, влажную постель и загадывал: вот сегодня точно, сегодня точно!.. иногда и правда сбывалось, но чаще нет.
Когда в одну из ночей ему приснилась соседка, невзначай распахивающая махровый халат, он понял, что дело плохо.
Утро застало его сидящим на полу и перебирающим раковины. Он брал их по очереди в ладони. Подносил к уху. Дотрагивался языком до соленых боков. Растирал между пальцами крупинки песка, высыпающиеся из лабиринтов. Раковины были мертвы.
"Пересохли", - наконец понял он.
Вода из-под крана не помогла.
И ложка морской соли, купленной в "Пятерочке", не помогла тоже.
Море молчало.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы, в сотый раз перекладывая свои сокровища в вазочке, человек не располосовал себе ладонь об острый край плоской ракушки. Несколько капель крови упало на завиток наутилуса.
В ту же ночь море подхватило его и, нежно покачивая, унесло далеко-далеко к линии горизонта.
С тех пор у человека появились порезы на запястьях, как у депрессивного подростка, и счастливый тихий свет в глазах. У него снова было убежище и своя драгоценная тайна.
- Не понимаю, при чём тут кровь, - говорю я. - Что за странная вампирская история?
- У морской воды и крови схожий химический состав, - Мальчик пожимает плечом в темноте. - Потому что все мы оттуда родом.
- А, - говорю я. - Хороший конец. Малой кровью.
- Так прошло несколько месяцев. И однажды его нашли в собственной ванне, - говорит Мальчик. - Со вскрытыми венами. На дне ванны были раковины и камни.
- Я так и ждал чего-то в этом роде, - вздыхаю и тянусь с поцелуем к его запястью. Под тонкой кожей толчками бьётся кровь. Я вжимаюсь сначала губами, потом горячим лбом в точку пульса и мне мерещится, как кровать начинает мерно и мягко покачиваться. - На его лице наверняка застыла счастливая улыбка.
- Не знаю, - говорит Мальчик. - Его только через две недели нашли. В ванне - гнилой бульон, лицо раздуло...
- Хорошо, - я перевожу дыхание, не открывая глаз. - И какая у этой басни мораль?
- А тебе обязательно нужна мораль? - Мальчик любопытно приподнимает голову от подушки. - Тогда это история о том, как глупо выходит, когда человеку нужна какая-то особенная причина, чтобы жить, и не менее особенная причина, чтобы умереть. Кто ищет, тот всегда найдет, но в процессе поисков намучается.
- Мораль в том, что этот человек - кретин какой-то и не учил биологию, - доносится до меня ехидный захлебывающийся смешок Somebody Else, и кровать стонет под весом его тела.
Я открываю один глаз. Somebody Else не смущает наша нагота, он разваливается рядом, опираясь локтем на подушку, и продолжает ржать:
- Так-то ещё у крови и спермы схожий химический состав, миленький. Спускал бы он на эти ракушки вместо того, чтоб в Мину Харкер играть, глядишь, жив был бы и посейчас.
- Кому нужна такая жизнь, которую можно выносить только если вздрочнешь в вазочку?.. - мне почему-то непременно хочется ему возразить.
Somebody Else долго молчит. Смотрит на меня круглым немигающим глазом. А потом очень серьезно спрашивает:
- А ты что, разве не этим по жизни занимаешься?
