— Чем могу помочь? — спросила девушка.
Я тяжело задышал.
— Ждите здесь, — выдавил я. — Я сам.
Медсестра осторожно встала и вышла из палаты.
Никогда я не видел, чтобы сердце могло так колотиться.
Старик лежал неподвижно, смотрел на меня в упор, а на лице его была написана такая ненависть, что я невольно отвел глаза.
Спустя минуту вошла медсестра и открыла окно.
Прохладный весенний воздух хлынул в палату.
В легкие ворвался живительный воздух.
Спасибо тебе, господи, что спас меня.
Сделав последнюю затяжку, я затушил сигарету в пепельнице и отбросил ее на тумбочку.
Молча опустился на кровать и закрыл глаза. Потом вздохнул и прошептал:
— Я ничего не скажу, отец.
Могила ждет меня. Я мужчина.
Когда-нибудь я найду ее, и мы поговорим.
Через какое-то время мы оба устанем, и нам будет безразлично, что дальше делать.
А теперь мне надо отдохнуть.
Вечером меня обещали выписать.
Но сегодня я ничего не должен делать. Сегодня воскресенье.
Таков закон.
Пока что не стоит об этом говорить.
Хорошо, что можно лежать и никуда не идти.
Вчера я съел только половину бутерброда и выпил только два стакана воды.
Разумеется, я не собираюсь делать этого и сегодня.
Ведь все равно ничего не ел и не пил.
Завтра я увижу сына.
Ему я обо всем расскажу.
Конечно, он будет удивлен.
Он, как и все остальные, наверное, подумает, что у меня белая горячка.
Видели бы вы, как он меня ударил.
Или даже лучше. Не успел он меня ударить, как его самого раз пять ударили.
Впрочем, потом я ничего уже не помню.
Честно говоря, я и сейчас ничего не помню — кроме этого черного пятна, будто закат над головой.
Пятно это похоже на то, что осталось у меня на руке от удара.
Сначала оно было черное, как чернила, потом стало что-то вроде свечения.
Это происходило при ярком солнечном свете.
И еще мне чудилось, будто у меня во рту осколки стекла.