Классик бы искренне порадовался, потому что история повторяется всегда. Первый раз – это трагедия, второй раз – это фарс. Фарс, без которого уже никто жить не может. Фарс, опротивевший как водка алкоголику, но которую надо пить, потому что без водки – смерть. Что ж, выпьем еще раз, как совсем недавно пили здоровье берлинского пациента, выпьем за успех комедии. Заодно и Булгакова помянем, которому в этом году исполнилось бы 130 лет.
И ровно двадцать третьего числа весеннего месяца нисана… тьфу ты, мая! Двадцать третьего числа весеннего месяца мая в самолете Ryanair что-то треснуло, пискнуло – это настраивалась бортовая радиосвязь - и тотчас тоненький мужской голос отчаянно… Хотя почему «отчаянно»? Ладно уж, пусть будет по-булгаковски. Мужской голос отчаянно прокричал: «Аллилуйя!» Это ударил знаменитый Белорусский ОМОН.
«Мы вынуждены совершить посадку в аэропорту Минска! Мы вас проинформируем в деталях!» - пел соло-джаз. Покрытые испариной лица пассажиров как будто засветились, показалось, что в лампах как будто прибавили свету. А где-то, как бы сорвавшись с цепи, заплясали либералы, словно черти в демократическом аду.
Заплясал русофоб Аваков с кровью на руках в обнимку с писательницей Ларисой Ницой, заплясал Ходорковский, заплясал Бабченко-журналист с какой-то престарелой киноактрисой в модных сапогах. Плясали: Бжезинский, Явлинский, маленький Трескунов с гигантской Новодворской, плясала красавица Мария Арбатова, крепко схваченная неизвестным в мятом пиджаке и с перегаром. Плясали свои и приглашенные, московские и иностранцы, писатель Шендерович из Москвы, какой-то Фэллон из Великобритании, кажется, министр обороны. Плясали виднейшие представители «Эха Москвы», то есть Венедиктов, Ганапольский, Лабковский, Маша Мейерс и Евгения Альбац, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрингах, с радужными флагами, плясал какой-то очень пожилой грузин, в котором угадывался бывший эстрадный певец, плясала с ним пожилая девушка в свадебном, но таком измятом платьице, словно только что выбралась из катафалка.
Оплывая потом, стюардессы несли над головами подносы с «курицей или рыбой», хрипло и с ненавистью кричали: «Пристегните ремень, гражданин!» Где-то в рупоре голос командовал: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!» Тонкий голос уже не пел, а завывал: «Вынужденная посадка!» Словом, ад.
И было в полночь видение в аду. Вышел в салон самолета чернокожий красавец во фраке и царственным взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был укутан в традиционную красную масайскую накидку шуку, ноги его были обуты в сандалии из автомобильных покрышек, шею украшал целый водопад ярких бус, а в руке всегда был длинный посох. И паслось в Серенгети великолепное стадо его круторогих коров, которое было для красавца и источником пропитания, и показателем состоятельности в племени.
Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, нет у него никаких круторогих коров, не пьют его дети кровь из бутылочки, не носит его жена тяжелые корзины на голове и живет он ни в какой не в Серенгети. Нет ничего, и ничего и не было! Вон Белый в Америке дом есть, самолет в Минске есть, бойцы белорусского ОМОНа есть... И плавится мозг в голове, и видны как наяву налитые кровью Батькины глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..
А где-то за столиком вспорхнуло слово: «Протасевич!» Вдруг джаз развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком. «Что, что, что, что?!!» – «Протасевич!!!». И пошли вскакивать, пошли вскакивать.
Да, взметнулась волна горя при страшном известии об аресте Романа Дмитриевича. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно послать ее.
Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей затылок почти чувствует холодную сталь пистолета? Погибнет он, и не нужна ему никакая телеграмма. Все кончено, не будем больше загружать телеграф.
- Меня здесь расстреляют, - говорил перепуганный пассажир самолета.
Да, погибнет, погибнет ... Но мы-то ведь живы!
Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и – сперва украдкой, а потом и в открытую – выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Роману Дмитриевичу? Тем, что голодными останемся? Да ведь мы-то живы!
Натурально, Беларусь закрыли на ключ, ОМОН разошелся, несколько журналистов уехали в свои редакции писать некрологи. (А что? И некрологи. В Белоруссии все еще приговаривают к высшей мере). Стало известно, что вернулся из Сочи Лукашенко. И тут же прокатился слух, что он желает признать Крым российским. А белорусский следователь вызвал к себе подчиненных, и в срочном порядке приступили к обсуждению неотложных вопросов, связанных с предъявлением обвинения и прочими специфическими вопросами.
А Беларусь зажила своей обычной жизнью и жила ею до четырех часов утра, пока не пришло известие о санкциях, которые ввела Украина против Белавиа, и о службе в добробате «Азов», и расписке в 1250 евро. И снова заплясали либеральные черти в демократическом аду, скалясь и брызгая слюной, и заплакала домохозяйка Светлана, и поник головой бывший фронтмен «Квартала», и далеко-далеко в кабинете вздохнул седовласый политик, которому так и не удалось усидеть на двух стульях.