⇦ предыдущая часть
Казачка Марфа Ермолова пользовалась известностью не только среди населения соседних хуторов, но её знали многие из станичных обывателей. Особенно Марфа хорошо была знакома местному заседателю, которого она прошлой осенью так ″отхватала″ кнутом, что он потом долго почёсывал себе спину. Заседатель никому не говорил об этом инциденте, так как сознавал, что получил мзду по заслугам, Марфа была вдова; жила она с двумя женатыми сыновьями и прекрасно вела своё хозяйство. Сыновья и, главное, их жёны жили всегда мирно, и никому из них не приходило в голову разделиться. Марфа сумела привязать к себе снох; они любили свекровь и слушались её беспрекословно. Семья Ермоловых была одна из зажиточных в хуторе Большепаевом, так что даже и во время неурожайных годов она не терпела ни в чём недостатка и никогда не обращалась за пособием к начальству.
Марфа была одна из тех хуторских казачек, характер которых вырабатывался в горниле суровой, трудовой жизни. Замуж она вышла в 18 лет за рослого и молодого казака, своего же хуторянина. Всего два года пришлось ей жить с мужем; пришла ему пора служить, за высокий рост он был зачислен в гвардию и отправлен в Петербург. Сырой ли петербургский климат, или другие какие-либо неблагоприятные условия сломили железное здоровье казака, но больным и хилым явился он в свой родной хутор, провалялся месяца два, да и отдал Богу душу. Марфа осталась с двумя маленькими сынишками да со старухой свекровью. Без хозяина она не упала духом: она сама и пахала, и косила, и ″по домашности″ во всём успевала. Второго сына, Никитку, она родила во время покоса, в поле. Дело было так; несмотря на сильные приступы боли, Марфа работала косой, как добрый казак, и крепилась; когда же ей стало невтерпёж, она положила в сторону косу, пошла тихонько к соседнему кусту, опросталась там и, завернув в завеску новорождённого, принесла его к стану. Тут она немного оправилась, сделала своему сыну соску и пошла опять на работу: лежать да нежничать было некогда.
Как неутомимой работнице, Марфе удивлялись не только хуторские бабы, но и казаки. Да и как не удивляться? Бывало, пустит косарей вперёд, а сама тоже возьмёт косу и пойдёт отмахивать вслед за ними. Во всю мочь работают мужики и всё оглядываются. Марфа не только не отстаёт от них, а того и гляди – пятки отхватит у отставшего. За день то она так уходит мужичков, что вечером они рады месту бывают. «Ну, это не баба, а король! - говорят косари. – У ней и почесаться некогда». За Марфу сватались вдовцы-казаки, но она о замужестве и слышать не хотела.
- Да разве я забуду когда-либо своего Ивановича, чтобы за тебя пойти? - говорила она обыкновенно жениху. – Ты ему и по пояс не годишься. Какой ты мне муж будешь, когда я тебя бить буду? Не привёл Господь пожить с первым мужем, значит – не судьба. Как-нибудь управлюсь и одна.
И Марфа, действительно, управлялась. На первых порах тяжело ей было, но вот сыновья подросли и начали помогать матери, - ей стало немного легче; а когда она уже поженила их, то дело и вовсе пошло на лад.
Пришло время старшему сыну идти в полк. Марфа так справила его, что любо-дорого. Сама на ярмарку ездила коня покупать и такого выбрала, что даже казаки-старики диву дались. Все хуторяне относились к Марфе с уважением и частенько приходили к ней посоветоваться в затруднительных случаях. Её приглашали и на хуторские сборы. Марфа всегда говорила дельно и убедительно, а потому нередко случалось, что сбор решал известное дело именно так, как предлагала решить его Марфа. После же того, как она однажды поймала у себя в амбаре вора и скрутила ему назад руки, её не на шутку стали побаиваться казаки и уже старались ей не перечить. «С этой бабой не шути! – говорили они. – Ишь, как заседателя то отделала!»
В этом же хуторе жил старший брат Марфы, зажиточный и работящий казак.
Однажды, во время Петровского поста, он сильно заболел, - на живот жаловался. Лечили больного хуторские знахари и знахарки, а толку всё никакого не было. Казак лежал один в хате и беспрестанно стонал от боли. Семья совсем уже отчаялась в выздоровлении больного. Пришла навестить брата и Марфа. Перед постелью его собрались почти все больные.
- Что, братец, моченьки нету? – спрашивает Марфа.
- Нету, сестра, - с трудом отвечает больной.
-Может быть, ты поел бы чего-нибудь?
- Какая теперь еда! Как съем чего-нибудь, так боль ещё пуще.
- Да ты бы, сестра, молочка ему дала, - обратилась Марфа к жене брата…
- Ведь пост, Марфушка; грех молоко то есть, да ещё больному. Не дай бог, что случится… грех-то так на душе и останется.
- Какой тут грех, сестра, когда человек умирает? Тут не до поста. Что он у вас ест? Хлеб да воду. Да от такой еды и у здорового человека живот разболится. Вскипятите ка молока, да дайте ему.
Больной стонал и ворочался на постели.
- Вот что, сестра! – Вы таки его молочком напоите, а я сама съезжу в станицу за отцом Василием. У меня, кстати, и дело там есть, - говорила Марфа, вышедши в другую комнату.
По настоянию сестры, больного напоили молоком, и он немного успокоился. Марфа пришла домой, запрягла пару лошадок и поехала в станицу.
Вечером по большой дороге, ведущей из станицы в хутор Большепаев, ехала простая казачья телега, запряжённая парой лошадей. В телеге сидел священник, а Марфа поместилась на передке; она правила лошадьми и погоняла их. Ехать оставалось ещё полпути – вёрст десять. Батюшка то и дело вертелся на своём месте и, видимо, был недоволен, что его попросили на требу. Дорога была кочковатая, так как вчера прошёл сильный дождь.
- И выбрала же какое время приехать! Пока до места доедешь, - душу вытрясешь.
- Что же делать, батюшка! Труден братец то, - говорила Марфа, помахивая кнутом на лошадей.
- Смотри, объелся чего-нибудь, а тут вот изволь ехать за сто вёрст. Потише, ради Бога, а то я не доеду живым.
- Едим то, что Господь послал. Сами знаете, что теперь пост.
В это время телега сделала отчаянный прыжок, и батюшка чуть не выскочил из неё.
- Тише! – тебе говорят! – Не гони… Кабы знал, ни за какие деньги не поехал бы. Не могла подождать день-другой.
Марфа молчала. Отец Василий, стукаясь боками и спиной о грядушки телеги, выходил из себя и бранил Марфу. А она всё молчала и продолжала погонять лошадей.
- Не гони, окаянная баба. Кому я говорю? – завопил отец Василий.
- Тпру!
Телега стала.
- Ты долго ещё, отец, будешь бурчать? – обернувшись к батюшке лицом и подняв кнут, заговорила Марфа. – Я не погляжу на твой сан; так кнутом отстегаю, что тошно тебе будет. Что это ты так разбурчался? Не хочешь ехать, так выходи из телеги и отправляйся назад в станицу.
Священник обомлел от такой неожиданности.
- А ведь, пожалуй, и побьёт, - думал он. – Что с ней поделаешь? Выгонит из телеги, - куда деваться? Темно уже становится.
Батюшка ничего не ответил и умолк.
- Но! – крикнула Марфа, и лошади опять затрусили.
До самого хутора отец Василий молчал и только покряхтывал, когда телега наскакивала на кочки.
Уже стемнело, когда Марфа привезла священника в хутор. Больного ″справили″, хотя ему стало значительно лучше.
На другой день, уезжая из хутора, батюшка обратился к Марфе и сказал:
- Когда будешь в станице, заходи ко мне чайку попить.
- Спаси Христос, кормилец мой. Спасибо, что не отказался приехать к нам. Забегу, забегу… Кланяйтесь матушке…
Донец.
Газета ″Приазовский край″ № 209 от 9 августа 1898 года.
⇦ предыдущая часть | продолжение ⇨
Навигатор ← Из истории области войска Донского