Как и было обещано, пусть и не здесь :)
Иглы с продетыми в них нитями мерно мелькали в руках девушек. Все шесть царевен, а с ними и сенные боярышни рукодельничали в светлице. Шитье самой младшей, шестилетней Феодосии, еще было не очень искусно, но и она очевидно старалась изо всех сил. Сестры знали, что она мечтает вышить рубаху для обожаемого и вечно занятого батюшки-государя, Алексея Михайловича. Старшие царевны: Евдокия, которой недавно исполнилось девятнадцать, и шестнадцатилетняя Марфа — шили золотом, и если Марфа была полностью поглощена своей работой, то Евдокия время от времени отвлекалась, чтобы окинуть младших сестер взглядом. В отсутствие матери она почитала обязанностью следить за всеми ими: Феодосьюшкой, Марьицой, Катеринкой, Софьюшкой и даже Марфой. Какая со скукою, какая с интересом и увлечением, однако работали все прилежно, лишь одна Софьюшка куда-то все торопилась неприлично для своих одиннадцати лет.
— София, сестрица-свет, не спеши так, — осадила ее Евдокия.
Софьюшка тут же вспыхнула. Она и вправду хотела сделать побольше да поскорее, чтоб наконец добраться вновь до своих книг. Она читала и перечитывала запоем все, что попадалось ей в руки. Доставались же книги ей в основном по доброте братца Алешеньки, царевича Алексея Алексеевича, то есть. Он, будучи четырьмя годами старше, ничуть не стеснялся допрашивать сестру о том, что она прочла. Вот и теперь Софьюшка, помимо собственной тяги к знанию, опасалась, что назавтра перед уроком не сможет ответить на Алешенькины вопросы, а он в ответ станет насмешничать, что науки не женское дело.
Но спорить с сестрой Софьюшке решительно не хотелось, и она, пробормотав извинения, послушно склонила голову над шитьем и мысленно распрощалась с надеждой добраться до книг засветло.
Софьюшка не понимала Евдокию: сестра никогда лишнего движения без указа не делала, никогда слова наперекор матери не говорила, с младшими всегда была терпелива… Казалось, она никогда даже не мечтала о другой жизни. А Софьюшка мечтала, и как мечтала! Пусть немного она знала, кое-что о мире за пределами дворца до нее все же доходило. Отец Симеон сказывал несколько раз, каковы нравы в Европе. Там девицы — уж принцессы-то точно — были образованны не хуже своих братьев, появлялись на люди рядом с отцами, а потом и мужьями, не скрывались всю жизнь в теремах. Софьюшка, когда впервые это услышала, сразу вспомнила Ирину Михайловну, свою тетеньку-царевну и отцову любимую сестрицу. Свершись тогда брак между нею и Вальдемаром-королевичем, может, она уговорила бы Алексея Михайловича сговорить в Европу и его дочерей, и Софьюшка вырвалась бы на свободу из золоченой клетки. Случись такое, только одного Софьюшка бы жалела — русского платья, скромного и с тем вместе нарядного летника. Нигде в Европе не найти такого наряда, как русский летник — в этом Софьюшка была уверена, однако чего не претерпишь ради учения и того, чтоб перестать прятаться ото всех глаз!
В одном Софьюшка была, вне всякого сомнения, права: Евдокия ее не понимала. В тот же вечер сестра, пришедши проведать матушку, в ответ на ее расспросы, как поживают сестры, отвечала:
— По вам зело скучаем, матушка Мария Ильинична, а в остальном хорошо живем, — застенчивая улыбка озарила лицо Евдокии. Мария Ильинична с тоской подумала, что такой красавице да умнице, не будь она царская дочь, быстро бы сыскался хороший жених, и так бы оно и лучше было, в ее-то лета.
— Одна лишь София все ерепенится, матушка Мария Ильинична, — продолжила Евдокия. — Не доведут ее до добра эти бесовские науки.
Мария Ильинична поморщилась как от боли и покачала головой. Откинулась на подушки, и Евдокия уже пожалела, что потревожила мать: та со дня на день должна была разрешиться от бремени, отчего и не выходила уже несколько дней из своих покоев.
— Матушка, матушка! — Евдокия бросилась к ней, и сердце ее ушло в пятки: рядом даже не было никого из боярынь. На несколько секунд она показалась истинной сестрой энергичной Софьюшки, но стоило Марии Ильиничне поднять руку в останавливающем жесте, как царевна вновь скрылась под привычной маской чинности и неторопливости.
Мария Ильинична поднялась в постели. Проговорила едва слышно:
— Ох, Софьинька, дитя мое заблудшее, — после чего громче благословила Евдокию, перекрестила и отпустила. Вслед за ее уходом в комнату вернулись боярыни, наперебой стали кудахтать о том, что не следует сейчас государыне много волноваться. Мария Ильинична остановила их царственным жестом и, избрав одну, прошептала ей на ухо указания.
Софьюшка в это время — то было уже после вечерни — сидела со свечой над книгой в своей комнате. При ней была лишь одна сенная боярышня, Ульянка, которой шел пятнадцатый год. Ульянка к Софьюшке была ближе всех боярышень, в чем-то даже ближе сестер, потому что лишь она проявляла хотя бы половину тяги царевны к знаниям. Вечерами, сама твердя урок, Софьюшка чему-то учила и Ульянку, которая, хоть и не билась подобно своей царевне за возможность учиться, всякое знание впитывала словно губка.
— Facilis, difficilis, similis, dissimilis, humilis, gracilis, — бубнила Софьюшка исключения, а Ульянка повторяла за ней.
Ульянка знала о Софьюшкиных занятиях без сомнения больше маленькой Феодосьюшки, Евдокии и матушки, больше довольно близких ей Катеринки и Марьицы и даже больше Марфы, которая единственная из сестер всегда стояла на стороне Софьюшки, что бы ни происходило.
Лишь одно Софьюшка скрывала и от Ульянки тоже: у нее была восточная книга, переведенная на латынь, с великим трудом выпрошенная царевною у отца Симеона в обход государя-батюшки. Ее Софьюшка никому не показывала и читала только ночами со свечою, единственная бодрствуя во всем дворце. Рассказывала книга о тайнах врачевания, которые, Софьюшка верила, еще пригодятся ей на ее веку.
За дверью раздались шаги, шуршание дорогих тканей по полу. Ульянка, уже привычная к таким тревогам, тут же спрятала латинскую книгу: осторожно переложила на конец скамьи за свой спиной. Софья пододвинула ближе специально лежавшее на столе Евангелие, раскрыла на первой попавшейся странице и принялась читать:
— Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир…
Вот же не в бровь, а в глаз попала. Софьюшке вспомнилась матушка, и — что за совпадение! — в покои, после стука и разрешения царевны, вошла одна из боярынь Марии Ильиничны. Софьюшка уже все поняла: Евдокия была у матушки, жаловалась ей на нее, Софию, и теперь Мария Ильинична прислала свою боярыню выказать дочери царственное и родительское неудовольствие.
Продолжение следует.
Текст моего авторства, при копировании прошу указывать ссылку на мой блог. Отдельная благодарность выражается Седову Павлу Владимировичу. Обложку нарисовала QWAlexa.
О том же говорится тут.