В СИЗО я провел долгих семь месяцев. Не буду описывать камерный быт – кинематограф это сделал за меня, многократно и довольно развернуто. В изоляторе я был скорее статистом, нежели активным участником следственных действий: за меня бились лучшие юристы страны, оперативно подъедая моё благосостояние.
Из города приходили ужасные вести. Нам действительно перекрыли кислород: попросту вырубили газ. Юридическое основание подвели лихо: земля, дескать, выдавалась под сельскохозяйственное назначение, а поскольку я пренебрег доверием арендодателя, то и договор оказался ничтожен.
Юристы обжаловали этот ход. Но время для маневра было упущено, увы.
Отсутствие электричества моментально обескровило город. Завод не работал, цветущий оазис превратился в резервацию. Жители разъехались. У меня имелся личный финансовый фонд, который позволял оплачивать услуги юристов и не задавать лишних вопросов о заводе. Со временем адвокаты сами научились искусно обходить больную тему – понимали, куда не стоит сыпать солью.
Что касается властей, они и пальцем не пошевелили, чтобы удержать ситуацию. На пресс-конференции журналисты (не из губернаторского пула) прямо спросили губернатора, нафига он убивает город – «проект ведь работоспособный»? Я ожидал, что тот в очередной раз увернется, но нет – губер решил объясниться. И тем самым выдал метафизическую картину собственного мира.
Губернаторская бизнес-модель представляла собой фильтр-транслятор, который действовал избирательно: что-то добросовестно фиксировалось для дальнейшей трансляции «наверх», негатив же попросту замалчивался в лучших традициях Йозефа Геббельса: «Пропаганда не может быть объективной, она должна быть принципиально субъективно односторонней».
Да, ему пришлось говорить о городе. Но он применил гениальную оговорку: «На фоне того-то и того-то этот проект незначительный». А раз «незначительный», то и толковать, получается, не о чем.
Закройте дверь, следующий!
Спустя семь месяцев меня выпустили. Формально ввиду отсутствия события преступления: что-то не сложилось с доказательной базой. Но скорее всего, система потеряла ко мне интерес: город-то разрушен, что с меня взять?
Впрочем, в любом раскладе не легче: мерзавцы за семь месяцев меня фактически разорили. Я с тоской думал, что делать дальше, стоит ли начинать заново? Есть ли в этом смысл? И если есть, то какой?
В тюрягу меня убирали как картошку – в сентябре. А выпустили, соответственно, в апреле. В результате поздно вечером я оказался на улице одетым не по сезону: джинсы и легонькая курточка. Из личных вещей: ключи от квартиры и разряженный телефон. Меня пробирала дрожь, зубы отбивали чечетку.
Рядом тормознула черная «бэха», оттуда выглянул Вилкин:
- Садись!
Я забрался внутрь. Капитан прибавил температуру обогрева в салоне.
- Как жизнь, спрашивать не буду, - усмехнулся он. – И так все понятно.
- Что ты тут делаешь?
- Встречаю тебя. Кто, если бы не я?
- Если бы не ты, я бы там в принципе не оказался...
- Это вопрос спорный, - не согласился капитан. – И вообще, у каждого своя работа…
- А сейчас что с работой случилось?
- Обстоятельства изменились… Куда тебя подвезти?
- В город.
На всякий случай уточнил:
- В мой город.
- Старик, твоего города не существует.
- Знаю.
- Так зачем ты туда собрался?
- А зачем люди на могилы ходят?
«Гэбэшник» хмыкнул.
- У меня план получше…
***
Вилкин притащил меня в ведомственную микро-гостиницу. Она представляла собой несколько объединенных квартир на первом этаже обычного жилого дома. Скромное крылечко, ни табличек, ни каких-то обозначений, только кнопка и выпуклый глаз видеокамеры. Изнутри гостиница походила на коридор, вдоль которого пронумерованные двери. В конце коридора просторная столовая, душевые.
Хозяйку заведения звали Люда. Сорокалетняя матрона с дерзким взглядом, из тех, кого невозможно поставить в неловкое положение.
- Надолго? – спросила она.
- До утра, - ответил капитан. - В пять заберу. А пока отмыть, накормить и отдохнуть - он после тюряги.
- Отдохнуть? - переспросила хозяйка.
Вилкин как-то неопределенно кивнул.
- Еще вопросы?
- Есть, - сказал я. - Где можно телефон зарядить?
- Людок, не тормози, принимай гостя…
Он сделал шаг за дверь, но тут же вернулся.
- Чуть не забыл! – протянул мне паспорт.
- Откуда? – удивился я. – А впрочем, понятно…
Матрона собирала на стол, а я отправился в душ – отскребать въевшуюся атмосферу СИЗО. Атмосфера стекала вполне таким фиолетовым цветом. Отмывшись, зарядил одежды в стиральную машину с режимом сушки, надел казённый махровый халат и вышел в столовую.
В столовой стыл ужин: борщ, котлеты, компот. Водка в стеклянном графинчике. Жирно нарезанный хлеб. Я сел за стол, хозяйка устроилась тут же – не напротив, но как бы поодаль, на краешке.
После дежурных вопросов относительно борща и котлет она как-то вскользь спросила, не «отдохнуть ли меня». Однозначно облизнутые губы не оставляли сомнения в том, каким именно образом меня приглашают отдохнуть.
- Нет, - отказался я. – Извините, сейчас мне это не надо.
Женщина с таким облегчением вздохнула, что я понял: отказ избавил её от тягостной обязанности. Люда повеселела, дальнейшее общение пошло как по маслу.
- Ты чего такой кислый? – даже упрекнула меня. – После тюряги-то кровь бурлить должна!
- Голова другим забита…
Она налила себе из графинчика, предложила мне.
- В принципе не пью, - ответил я. - А что, много кого привозят из СИЗО?
- Всякое бывает… - уклончиво ответила она. – И люди все разные. Иногда такой садист попадётся, того и гляди зарежет!
- Опасная у вас работа!
- Бывает и хуже. Ты вот, небось, при деньгах был, а теперь вон чего…
Мне нечего было возразить: права, права!
- Спать-то будешь? Капитан-то ровно в пять приедет – аккуратный. Иди, я тебе в пятом номере постелила.
Я пробовал уснуть, но без толку. За оставшиеся несколько часов так и не смог уснуть – мерещился гвалт камеры, крики разборок. Я дёргался, приходил в себя и опять лежал, уставившись в потолок. Стоило задремать, как проклятая тюряга вновь прорастала сквозь сон, заставляя дёргаться и просыпаться – и так без конца…
Вилкин заехал ровно в пять. В тепле и безопасности «бэхи» я наконец-то отрубился. И опять что-то снилось: серый скользкий спрут обвивает зловещими щупальцами. Я ору, пытаюсь выбраться или проснуться, на худой конец. Но ни выбраться, ни проснуться не получается…
(с) моё
