Лексей Лексеич, а попросту Лёха у себя на окраине был лучшим сварщиком. Варил всё: от экскаваторных ковшей до самоваров, а если надо-ть, как он говаривал, так и игольное ушко мог приварить, ежели отломается, но это уже ювелирная работёнка. Но коли приваривал, то намертво, чего у него со слабым полом никогда не получалось. Жена его, Юлька, ушла ещё когда он был в самом соку, но теперь малость подсох. А чего не жилось ей с ним, так этого он не знал. Пока она по хозяйству хлопотала, оно конечно полегче было, но ушла так ушла. Щей себе он и сам наварит, да брюки с рубахой в стиралку-автомат засунет, зато от работы ничто не отвлекает. А она отвлекала. Не то чтоб он до женских ласк жадничал, но как устоишь, если Юлька, словно чугунок с картошкой жаркая да соблазнительная, перед глазами то и дело мельтешила. А он во всём порядок любил, внезапности в виде немотивированных нежностей его с панталыку сбивали. А тут, давно уже без неожиданных нежностей поживший, и пригорюнился: не так-то и плохо, когда баба на шею всё время вешается. Едва об этом подумал, как после пятничной вылазки к родне, на выходе из их подъезда, принял Лёха на грудь, невменяемую девицу, что словно из-под земли выросла.
– Из клуба иду, – заплетающимся языком произнесла она и попросила отвезти её к нему, потому что со Стасиком у них – всё!
– Всё так всё! – пробубнил Лёха и выполнил её просьбу.
Отнёс на руках в чиненый-перечиненный «Опель», да привёз к себе домой, где у них с ней тоже было всё, причём по воле её темперамента. А утром, продрав глаза, сел на краешек дивана и, почёсывая затылок, стал рассматривать совсем ещё молодую девушку, что представилась ему ночью Ритой. Рите было двадцать пять, но в нынешнее время, когда ухоженную тридцатилетнюю инфантилку не отличишь от восемнадцатилетней, двадцатипятилетняя и вовсе показалась Лёхе зелёной. Но глаз от её, залитого румянцем лица и гибкого, даже в расслабленном положении, тела – Лёхе было не отвести.
Когда она оделась, Лёха повёл Риту с экскурсией по дому и пропускал вперёд, дабы полюбоваться её изящной фигуркой и повдыхать аромат, рассыпающихся по спине, волос. Вот Юльку пропускать вперёд себя, ему никогда не приходило в голову, наоборот, она зачастую семенила за ним, куда бы они ни отправлялись. Показав, как у него жильё устроено, Лёха деловито провёл Риту на кухню и уж там-то, демонстрируя гостеприимство, разошёлся на полную катушку. Поражаясь холостяцкой домовитости, Рита отпивала из бокала какао на парном молоке, откусывая ломоть хлеба с домашним салом. Сало таяло, растекаясь по Ритиным губам – так сытно она завтракала впервые и до того аппетитно, что Лёха впервые получил удовольствие через чужой желудок, насытился без еды. Он млел, любуясь Ритой, однако при этом вращались у него мыслишки вполне расчётливые и глазки Лёха прищуривал в те секунды, когда мыслишки приобретали хозяйственно-любовную направленность.
– Так, мне на работу,– спохватился вдруг он.
Рита понимающе кивнула:
– Можно, я здесь побуду, мне сегодня никуда не нужно.
Лёха даже удивился: «Неужто могло быть по-другому? Да без вариантов!»
Дорогой на объект, где он должен был исхитриться сварить две разнокалиберные трубы, Лёха прокручивал в голове, как хорошо он заживёт с Ритой, какой дорогой ремонт затеет в доме, а летом засеет грядки хмелем, чтобы Рита окончательно от счастья опьянела. И представлял, как она в атласном розовом халатике метёт в его доме пол, а он к ней, усталый после работы подходит, да веник отнимает и по-хозяйски так, говорит: «Отдохни слегонца, мужу удели внимание».
Вернувшись, Риту Лёха не застал. «Как сквозь землю провалилась», – опечалился он. Только аромат и остался от Риты. Лёха надышаться не мог её не выветривающимся ароматом. Что-то он ему напоминало. То ли тропические фрукты, подмороженные на холоде, пока их несли из супермаркета домой, то ли луговые цветы в прохладной утренней росе. «Хотя нет, не покупал он экзотику, да и по росистым лугам не особо хаживал, а вот компот из погреба, холодненький такой, с застывшими в нём клубничинами или сливами, пивал».
Лёха слазил в погреб, вытащив на божий свет трёхлитровую банку сливового компота. Открыв её, налил в гранёный стакан тёмно-бордового напитка и аж зажмурился от кисло-сладкой магии на языке, но всё-таки чего-то не хватало. Лёха тёр лоб, морща его от мысленного напряжения, и, наконец, хлопнув по нему ладонью, вскочил со стула. Через минуту в недопитый стакан компота он медленно влил водку. Жадно пригубил. Запах слив стал намного выразительнее, ядрёнее, а компотная сладость слегка приглушилась спиртовой горечью. Парфюм по имени Рита приобрёл стойкость. Лёха осушил разбавленный компот до конца. «Вот теперь всего хватает!» – проговорил он и полез в банку за сморщенными сливами, приговаривая: «Чего добру зазря пропадать».