1221 год, весна. Разгромив стотысячное войско туркмен, Толуй снимает осаду с Мерва и… сам осаждает его. В древнем городе царят смятенные чувства. Тревожные торопятся откупиться, беспечные предлагают переждать. Но смерть не берет подношений, и не дает отсрочек.
Продолжение. Предыдущая часть и туркменские рати, разбегаются ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ
Музыка на дорожку
Набожность и благочестие мервских жителей соперничали с их скаредностью, заставляя мусульманский Восток шутить:
Подлинно петух в Мерве отнимает зерно у своей курицы
Как и полагается занятым, горожане не удостаивали насмешки вниманием, считая зубоскальство незавидным утешением соседской зависти. В конце-концов дивиться скупости то же самое, что удивляться ослиному ржанию или лаю собак. Найти бы города, чьи жители щедры...
Как бы то ни было, однажды из харчевни вышли степенные сарты. Вечер был тих, повар искусен, а харисэ изумителен слишком, чтобы лишать тело прогулки, а душу благочестивых речей.
За этим они и направились к площади, где внимательное ухо всегда находило пищу пытливому разуму.
Невзначай дорожный разговор коснулся милосердия, той его (вредной) части, что больше показывает душевную рыхлость, нежели доброту милующего, который жертвует необходимым ради бессмысленного.
Ибо не всем людям помощь полезна, и не каждому впрок.
Тут-то под стать беседе и вынырнул он. Туркменский мальчишка лет двенадцати. Оборванный и чумазый с затравленными повадками и блеском истинного голода во взгляде. Той жажды пищи, что ставит на гибельную грань, когда не поесть сегодня, значит не иметь завтра.
Сунувшись под ноги, оборванец протянул руку, перепачканную также как и (его) судьба.
Острый взгляд и судорожные движения говорили о побитости жизнью. Мальчишка напоминал несчастного пса, лишенного силы и стаи. Встречаясь нередко, такие особи проводят дни между человеческими пинками и укусами сородичей, опасаясь последних более первых.
И среди людей таковые встречаются тоже.
Сарты медлили, разглядывая пасынка вселенной, оскорбляющего взор лохмотьями, а милосердие отсутствием просьбы. В отличие от них, тот ждать не мог. Все громче слышались голоса и смех его собратьев, встреча с которыми хорошего не сулила оборванцу хорошего.
Попрошайничеством и грабежами для себя и старших воров, беспризорники промышляли на своих улицах, расправляясь с чужаками беспощадно, и мерзко.
Затравленный мальчишка нырнул в канаву.
Ему уже ничем не помочь...
вздохнул кто-то
Тебе тоже
Каркнула ворона в ответ.
Голос был явен, но сарты решили "послышалось", а один из них швырнул в дерзкую куском вяленой дыни, носимой под полой на случай голода, или скуки.
Больше мальчишку никто не видел. Ночью он умер.
Вскоре к городу подступил Толуй. Войско Царевича выросло до восьмидесяти тысяч человек. Кого здесь только не было... И каждому нашлась работа.
Ворота Победы
Побеждают, и гордятся победой - разные люди.
Толуй подвел коня к Воротам Победы, огромным и несокрушимым как все в Мерве. Возвели их при сельджукских султанах, когда победы еще были, но не так много, чтобы сегодня не брало взаймы у вчера.
За эту идею, мервцы ухватились как средний возраст хватается за отношения с юностью. Безоглядно и бесповоротно. Не желая ни говорить, ни слушать. Глотая последнюю (может статься!) любовь глоток за глотком, исступленно и жадно. Правители не скупились на лесть, разжигая пламенеющие чувства постоянными торжествами.
Каждый горожанин ощущал себя жителем великой столицы, человеком иной раз без будущего, но с каким прошлым! Пусть сегодня судьбой (и могилами предков) распоряжаются пришлые (кто сказал? Стража!), но если понадобится...
Он всем покажет, что такое победитель. И кто это такой.
Сказать что Мерв жил победами, не сказать ничего. Ими он дышал и питался, наполняясь причастностью к былому величию. Блаженный напиток давал забвение, обращая в ничто утерю столичного положения, господство посредственных и растущие (от них) притеснения.
Гордость не склонна замечать противоречий, потому гордились всем и сразу. Победами арабов над персами и персов над арабами, сельджуков над халифами и гузов над сельджуками, хорезмшахов над кара-китаями и гуридов над хорезмшахами. Неважно кого и когда побили, главное это были наши.
Спроси у мервца: кто победил?
Мы!
Кого?
Всех!
С тем кто мы, и кого всех было сложнее, но подробных расспросов не любили, и за них легко можно было попасть на цепь. Кормя темничных крыс (тех и других) пока родственники не соберут выкуп за любителя неосторожных бесед. Могли и побить. Особенно на улице, где кулаки чешутся сильнее языков.
Словом все мервцы. Молодые и старые, добрые и злые, покладистые и строптивые, деловитые и расхлябанные, смиренные и спесивые. Все гордились, и все говорили
Если надо. Повторим.
И вот надо пришло, а повторять вышло 200 человек. Из полумиллиона.
Столько собрал Муджир аль Мульк (правитель Мерва и полузаконнорожденный "сын" хорезмшаха) для атаки. Шансов у них не было, но! Люди в атаку пошли.
Утром пятого дня осады, они бросились на монгольское войско с двух ворот, понадеявшись на смелость и чудо, которое оно часто творит. В тот день чудо оказалось под стать смелости. Не состоявшись.
Атакующим противостоял сам Толуй, семь тысяч монголов и семьдесят тысяч дорожного сброда. Он (сброд) скоро покажет, что не так страшны монгольские рати, как монгольские союзники.
Но то о зверствах, что до войны, то вылазку Царевич остановил лично, как и полагается самому свирепому из Борджигинов. Джувейни:
Сам Толи сошел с коня. Он зарычал, как разъяренный слон, поднял над головой щит, и обнажил руку, и бросился на них
Монголы не прогоняли атакующих. Они их спугнули, посмеиваясь. Как озорные мальчишки ухнув, пугают незадачливого пса, уносящего задние ноги впереди передних.
Впрочем эти двести человек вышли против восьмидесяти тысяч и смеяться над ними может тот, кто сам решался на подобное.
Шутки кончились. Мерв обложили тройным кольцом. С окрестных городков и предместий согнали хашар. Упреждая неизбежное, князья города запросили мира.
Легенды старого Мерва
Покупая дороже, уговариваешь не продавать дешевле
Злосчастный Муджир выбирал из двух переговорщиков. Первый был необычен, сохранив на седьмом десятке веселость взгляда и подвижность ума, которые мудрость дарит стремящимся к ней не ради житейских выгод и чванства, но для истины.
Обновляясь подобно орлиному полету, душа старика и лицо его делала моложавым. На недоуменные вопросы как удается сохранять юношеский румянец, он отвечал
Переворачиваясь на один бок, оставляю все думы и заботы на предыдущем
Приговаривая что
Отсутствие зависти еще не счастье, но уже не несчастье
И...
То что обретаешь в других, другие обнаруживают в тебе
Несмотря на дельность, доброта (и жизнь) этого человека считалась спорной. Сам он не пользовался доверием, поскольку несмотря на годы был не женат, и не имел потомства. Люди к таким относятся настороженно, задавая вопросы, на которые человек отвечал:
Слишком долго я предпочитал богатство садов, скудости огорода. Когда же время изгнало из сада, городить огород было поздно
Жениться вовремя тоже мудрость, хотя часто они (с женой) относятся друг к другу как соперницы. Этого человека Муджир аль Мульк отверг.
Не понравились доводы.
Тот предлагал (Толую) подождать пока сброд начнет разбегаться, туркмены вернутся, а благословенное солнце принесет войску кишечные заболевания и ришту. Заодно монгольский Царевич увидит какой длины бывает червь, и как его вытаскивают табибы. Либо если есть дела более неотложные, может взять (небольшой) выкуп и отправиться восвояси.
На такую дерзость Муджир аль Мульк не решился, выбрав другого переговорщика - Джамал ад Дина, одного из главных имамов Мерва. Этого человека отличала распространенная особенность, выдающая отвергнутую в детстве или юношестве душу.
Имам тянулся к тяготящимся (им)людям, отталкивая тянущихся к нему. Это не давало ни завести друзей, ни сделаться другом. Сердце наполняли мелочные расчеты, жажда поквитаться и переиграть разговор. Хотелось ввернуть уязвляющие слова, невзначай уколоть или доказать что-то.
Вместо этого имама удостаивали обрывистыми фразами и сворачивали беседу. Он же, тех кто заговаривал с ним просто не замечал. Так человек и жил, так и живут многие.
Муджир аль Мульк выбрал его, пленившись посулами: все решить и обо всем договориться.
Посланник почтил Царевича дынями, льняной рубашкой и легендами старого Мерва, какими старики надеются сточить зубы молодым волкам.
Рассказал о последнем царе персов Ездегерде, убитым вероломным мельником за пригоршню монет. Не найдя упокоения алчная душа (проклятого) до сих пор бродит по Мерву, отвращая сребролюбцев от злодеяний, чтобы предотвратив чужой грех искупить свой. Но ее крик слышный даже глухим, не слышен корыстным.
Рассказал о стене, что частично развалившись три века назад, открыла нишу с сотней скелетов на цепях. В каждого черепа в ухе имелась записка с именем. Уже тогда Мерв был древним и дышал секретами.
Хотел было Джамал ад Дин поведать историю о таинственном доме с двумя мужчинами и двумя женщинами, да Царевич зевнул
Сдайте город, будете жить
Новая легенда всегда проводит черту под старой. В ожидании следующей.
Сговорились на 200 000 динаров, 30 000 харваров (ослиный вьюк) хлеба, ста лошадях хорошего хода, ста индийских невольниках и ста турецких. Еще Мерв принимал монгольского наместника и ежегодно выплачивал дань.
Вместе с хорошими условиями, Джамал ад Дин принес Муджир аль Мульку приглашение в ханскую ставку, которое тот на радостях принял.
Едва правитель Мерва вступил в лагерь, с него потребовали 300 000 динаров для Тули-хана и еще 100 000 для нойонов.
Не успел посетовать на отсутствие такой суммы, предложили представить список 200 самых богатых горожан, у которых эти деньги есть. А заодно открыть ворота, чтобы их (деньги) можно было забрать. Ну или... заплатить самому.
Делать нечего. И временщик Муджир отдал приказ, поставивший точку в существовании города, знавшего Александра Македонского не легендой, а человеком.
Благолепнейший Шахиджан. Вместилище десяти библиотек и четырех каналов, дворцов с бассейнами и бесчисленных хижин, шейхов и сект, праведников и грешников. Оцепенело дрожал, пока враг вливался пятью воротами.
Не он первый, не он последний… Разжать зубы. Расслабиться. Перетерпеть. Пережить как ришту вымотав степняков на палочку времени. Ведь бывали уже завоеватели, знавал Мерв и разорителей.
Только губитель заявился первый раз, и последний.
Ему то и решились довериться, не веровавшие никому и ничему. Любившие приговаривать (потешаясь над проповедниками):
на что нам небеса, и в бездне есть спасение
Что ж, посмотрим как оно выглядит.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ