1. Текст.
Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.
В. В. Маяковский. Во весь голос. Первое вступление в поэму (1929 — 1930).
2. А К. Г. Маркс об этом знает? Ну, про ставни?
Руководствуясь поверхностным взглядом, можно было бы подумать, что решение в какой стан идти, в каком стане сражаться, принимается бездумно, до чтения К. Г. Маркса. В действительности же всё может быть не так. Ибо человек способен думать не только во время чтения, размышляя над прочитанным, но и без всякого чтения. Более того, обращение к чтению К. Г. Маркса предполагает получение совета от К. Г. Маркса в трудных жизненных ситуациях, в частности где и как сражаться, коли дело зашло так далеко, что сражения не избежать. А решение о коллективе соратников и будущих битвах, принятое без внешних советов, опереться может только на ум и совесть принимающего такое решение человека. Конечно, возможно и бездумное, и бессовестное примыкание к тем или иным сражающимся, но для людей, ведущих «разговоры запросто» с К. Г. Марксом, оно исключено.
3. Феномен чтения чрезвычайно интересен. Интересен не менее, чем феномен письма. Если сравнить время написания со временем чтения, то выяснится парадокс: люди читают написанное гораздо дольше, чем люди писали написанное. В самом деле, даже если это труд всей жизни, как у И. В. фон Гёте с «Фаустом», даже если прочесть один человек эту книгу может за неделю или две, всё равно повторное обращение его к этой книге этого человека, а также первичное и последующее чтение этой книги другими людьми, должно быть суммировано по времени, так что в итоге получится, что «Библию» хоть и долго писали, но читают её гораздо дольше и время её чтения всё увеличивается и увеличивается… Как с «Библией», так и с Гомером, так и с Платоном, так и с Гёте, так и с Марксом. Названные авторы, как и авторы «Библии», конечно, не могли предположить конкретных условий обращения к их произведениям через много лет или даже много веков после их написания. И в этом сказывается уникальность чтения, распространяющего традицию, связывающую думающих людей друг с другом, на такие гигантские временные масштабы.
4. Конечно, К. Г. Маркс мог представить, что его «Капитал» будут читать немецкие рабочие. Хотя уже в этом представлении много действительно иллюзорного. Но что его будут читать русские рабочие, что его «Капитал» переведут на русский язык и это будет первым переводом на иностранный язык с немецкого, такого сюрприза от ненавидимой и презираемой им России К. Г. Маркс не ожидал, хотя и помогал консультациями Г. А. Лопатину, который старательно под наблюдением автора переводил «Капитал», но потом воспылал идеей организовать побег Н. Г. Чернышевского из сибирской ссылки и бросил сырой свою идею перевода «Капитала» на русский язык. «Капитал» всё-таки перевели на русский язык. И экземпляр первого тома даже добрался до Вилюйска, места ссылки высокочтимого К. Г. Марксом экономиста Н. Г. Чернышевского. Но, говорят, Н. Г. Чернышевский отнёсся к книге без должного уважения: мастерил из её страниц бумажные кораблики и пускал их по весенним ручьям Вилюйска. И так романтически-сочно и небережливо можно отнестись к сухой экономической науке.
Ещё веселей с Гомером. Он, конечно же, не ведал, что его будут переводить с греческого на русский Н. И. Гнедич и В. А. Жуковский, а его греческие оригиналы будут зубрить русские гимназисты. И тут возникает вопрос.
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает.
Прошло столько лет, культурная ситуация совершенно изменилась. Мы — другие! Почему же прочитанное у Гомера или Шекспира нас так задевает, вызывает порой даже слёзы?
5. Если исключить чисто технические обстоятельства общности читателя с текстом, — (1) знание оригинального языка и чтение оригинала или (2) знание родного языка и чтение перевода на родной язык, — то для адекватного восприятия старого текста, — а текст всегда старый, старее читателя, — или чужого текста,— а текст, пока его не прочтёшь, всегда чужой, — текст должен содержать и нести читателю нечто общее у писателя с читателем. Мы можем назвать это человеческим, специфически человеческим, можем уверить себя, что автор и читатель — существа одной группы крови и даже одного резус-фактора, хоть это и роднит писателей и читателей не только между собой, но и с макаками, однако это лишь обозначит общее место, никак не позволяя покамест познать общее более специфично и точно.
6. (1) Привходящая общность будет у читателя с писателем тогда, когда читатель начнёт интересоваться, постепенно или сразу — не важно, тем, что создал писатель. Никогда не интересовался бабочками, только бабами, и вот те на — читаю книгу о бабочках. А всё потому, что ценю В. В. Набокова.
(2) Привходящая не-общность будет у писателя с читателем тогда, когда писатель создаёт нечто интересное ему, писателю, без заботы о круге своих читателей, даже без приблизительной ориентации на читателей и их вкусы.
Разумеется, писатель может создавать свои тексты на потребу ширящейся публики, но такое практическое душеведение обычно если и даёт некоторый заработок и звонкую славу, но деньги проедаются, а слава быстро отзванивает, как библейская медь звенящая да кимвал бряцающий. Всё это потому происходит, что произведение подстраивается писателем под восприятие, а самому предмету изображения или описания не уделяется должного внимания. В результате получается, что читательское восприятие пускай и раздражено должным образом, а вот смысла излагаемого предмета до читателя не доходит, ибо этого смысла нет и не было и у писателя, не было ни в замысле, ни в осуществлении, ни в последней редакции, то есть писатель выступил чистым импрессионистом. Так высококлассные инженеры человеческих душ не поступают. Они работают с предметом, реконструируя его в слове и доводя его до восприятия, а не с восприятием, заливая глаза и уши читателя потоком слов.
Меня правильно поймут, если скажут, что в стандартной модели общения читателя и писателя общность возникает усилиями (1) читателя, а не (2) писателя. Для писателя формировать свою общность с читателем — уже отход от стандартной модели. Это приемлемо, если писатель — футуролог. Предсказывая будущее, такой субъект созидания текстов предскажет и свои отношения с читателем, сформулирует, а потом и сформирует свою общность с читателем. Это, в общем-то, не выход за пределы стандартной модели, просто предмет описаний диктует копаться в будущем, трогать за вымя неосуществимое. Если в этом благородном деле будет учтён читатель, никакого нарушения принципа внимания писателя к своему предмету не случится.
(3) Третьей эссенцией, извлечённой из парной оппозиции «общность — не-общность» будет безусловная общность. Она не формируется на стороне читателя и красноречиво не зияет отсутствием на стороне писателя, она пребывает в мире и существует независимо от них. Боже мой, успокойтесь! Это не материя по В. И. Ленину или Ф. Энгельсу. Но это, к примеру, «вечная женственность» Вл. С. Соловьёва и А. А. Блока. Или «вечно бабье» в В. В. Розанове. Локализация такого предмета, к которому приобщаются и писатель, и читатель, не так уж и важна, хотя важно, конечно, определить где конкретно тот или иной предмет этого типа находится при конкретном его изучении. «Вечно бабье» располагалось в В. В. Розанове. Но бытовало оно в нём вполне объективно, сколько бы он ни проявлял его, сколько бы ни обсасывал. А «вечно женственное» располагалось вне Вл. С. Соловьёва и вне А. А. Блока. Это не мешало им даже более выразительно представлять «вечно женственное», чем В. В. Розанову удавалось своей личностью и поведением, телом и мимикой, творчеством и застоем выражать своё «вечно бабье».
(4) Четвёртой эссенцией, извлечённой из парной оппозиции «общность — не-общность» будет безусловная не-общность. Это то, что не даётся ни исследовать, ни выдумать писателю. Это и не то, чем удаётся заинтересоваться читателю и тем самым вроде как сформировать общность. Это область неизобразимого, непознаваемого или хотя бы не вмещающегося в жанр. Хорошо об этом писал в своём «Лаокооне» Г. Э. Лессинг. Действительно, имеются предметы, к которым более причастна поэзия и она, изображая эти предметы достигает удачи. Но имеются и предметы как бы предназначенные для живописи и скульптуры, удачи с которыми поэзии не достичь. Доведите эту относительную неудачу до предела и вы получите абсолютную эстетическую разобщённость писателя и читателя, художника и зрителя. Артист, специализирующийся на абстракции, например Е. В. Бриммерберг, как раз стоит на пути эксплуатации изображения неизобразимого и общения посредством разобщения. Это паразитизм на негации.
Таким образом, нужную нам общность создаёт (1) привходяще и условно читатель, или вообще восприемник произведения искусства, но также эта (2) общность существует безусловно и не зависит ни от писателя или художника, ни от читателя или зрителя, но, хотя и по-разному, всем им интересная.
7. Таких безусловных вечных тем, способных создать вечное содержание произведения искусства и вообще человеческой деятельности и ума, не так уж много.
(1) Мир в целом.
(2) Мир — состояние мира в целом или его части.
(3) Война — состояние мира в целом или его части.
(4) Человеческое общество в целом.
(5) Отдельные части общества, как делённого в целом обществе на народы, племена, сословия, классы, группы, семьи, отдельные индивиды и т. п., так и отдельные части мира занимаемые частями общества в целом, то есть страны, регионы, области, районы, города, деревни и т. п.
(6) Вселенная как разность от вычитания людей из мира.
(7) Природа в целом как разность от вычитания из вселенной частей, не прикосновенных к людям. Часть вселенной, с которой взаимодействуют люди познавательно и деятельно, есть природа.
(8) Части природы.
8. Условно значимые темы, способные наполнить содержанием то общее, которое возникает по причастности читателя к тому, что создаёт писатель «как бы для себя» формируются на основе всё тех же безусловных тем. Безусловные темы общности отличаются от условных только тем, что условные — эмпиричны, ибо ни писатель, ни читатель не могут объять необъятного. Но они к этому стремятся каждый по-своему И промежуточно образующиеся эмпирические общности, в которых субъектом является читатель, а субстанцией и субстратом — писатель,и есть отражение и реализация безусловного в условном.
9. Пишите семейные драмы, как Л. Н. Толстой свою «Анну Каренину». Не ошибётесь. Вечная тема.
Читайте «Войну и мир» Л. Н. Толстого. Не ошибётесь в выборе. Вечная тема.
Исследуйте «Капитал» К. Г. Маркса. Не ошибётесь в актуальности темы исследования. Капитал и капитализм рассыплются в прах и развеются ветром, а «Капитал» будет жить, будет актуален как памятник гениального ума.
2021.06.02.