В метро увидела пару отца и дочку. Эскалатор нёс нас навстречу друг другу: их вверх, меня вниз.Девочка на плечах отца качалась в такт движенью, и, как флажок на мачте, порхала над морем голов ее шапка с помпоном.Она не была принцессой, она была друг маленький друг большого мужчины, и всё у них было общее: одна на двоих конфета, один на двоих мир.Эскалатор развёл нас, конечно, навсегда, но я до сих пор бог его знает зачем о них помню. Вера! Ну ты же девочка! Не лезь к отцу, дай ему делом заняться!
Да ладно, пусть поможет.Папа терпеть не мог, когда мама решала за него, поэтому и позволял подавать гвозди из банки. Он подновлял обивку на кресле. Гвозди были крошечные, как булавки, он держал их губами, вынимал по одному и вгонял маленьким молотком в обивку.Я тоже пробовала. Ничего, конечно, не получилось: гвозди гнулись, вязли в ткани, не войдя в дерево Папа, раздраженно ответил: Ну, ты же девочка. Зачем оно тебе? Пойди, вон, маме с посудой помоги.Слёзы жгли глаза: была бы я сыном, ты бы меня любил. А так будто стыдишься: ну ты же девочка!.. Раз так, я тебя тоже не люблю!Но он приходил вечером, приносил ёлку с базара и пах упоительно вкусно: морозом и городом. Пап, а ты научишь меня водить машину? Ой, дочь, зачем оно тебе? Ты же я же девочка, знаю. А девочка не человек?В четырнадцать я не вылезала из джинсов и чуть не научилась куить: хотелось стоять с отцом в подъезде, говорить про футбол и держать ладонь ковшиком, оберегая пламя от сквознякаДевочка на плечах отца разглядывала рекламу: мужчин, женщин, детей, мультяшных персонажей. И всех ему называла чтобы он ничего не пропустил и всё обо всём знал. Так ведь и полагается друзьям, правда?..На выходе из метро я сняла перчатку. Было ветрено, но пальцы горели как будто их обожгла некстати догоревшая спичка. И я не сразу вспомнила, что курить так и не научилась Папа был бы рад.