В своей книге "Логики миров” Ален Бадью рассматривает реализацию на практике вечной Идеи политики революционного правосудия от древнекитайских «легистов» до Ленина и Мао, включая якобинцев. Революционное правосудие имеет четыре составляющих: волюнтаризм (вера в то, что можно свернуть горы, пренебрегая при этом "объективными" законами и препятствиями); террор (беспощадное желание сокрушить врага народа); всеобщее правосудие (его непосредственное и жестокое утверждение, без внимания к "сложным обстоятельствам", которые якобы убеждают нас действовать поступательно); и, не в последнюю очередь, вера в народ. В отношении последней достаточно вспомнить два примера: самого Робеспьера с его "великой Истиной" ("народное правительство по своему характеру должно верить в народ и быть строгим к себе") и Мао с его критикой сталинских "Экономических проблем социализма в СССР". Мао оценивает точку зрения Сталина как "почти совершенно неверную. Основная ошибка – недоверие к крестьянству".
В современной европейской истории первыми, кто полностью реализовал политику революционного правосудия на практике, были якобинцы во время Французской Революции. В 1953 г., когда Жу Энлай, китайский премьер-министр, присутствовал в Женеве на мирных переговорах об окончании Корейской войны, французский журналист спросил его, что он думает о Французской Революции. Жу ответил: "Пока все еще рано говорить об этом". В некотором роде он был прав: вслед за дезинтеграцией "народных демократий" в конце 1990х, спор об исторической значимости Французской Революции разгорелся с новой силой. Ревизионисты-либералы попытались утвердить мысль, что падение коммунизма в 1989 г. произошло в самый что ни на есть подходящий момент: оно ознаменовало конец эры, начавшейся в 1789 г., и было последней неудачей статической революционной модели, впервые предложенной якобинцами.
Выражение "всякая история есть история настоящего" как нельзя более подходит к Французской Революции: ее историография всегда почти в точности отражала политические зигзаги. Всевозможные консерваторы полностью и единодушно ее отрицают: по их мысли, Французская Революция с самого начала была катастрофой, продуктом безбожного мышления Нового Времени, интерпретировать ее следует как божью кару за грехи человечества, и, таким образом, ее следы должны быть уничтожены насколько возможно полно. Типичная либеральная позиция несколько иная, ее формула – "1789 без 1793". Если коротко, то чувствительные либералы хотят декофеинизированную революцию, такую, от какой революцией и не пахнет. Франсуа Фюре сотоварищи пытаются таким образом лишить Французскую Революцию статуса основополагающего события в истории современной демократии, выдворяя ее в разряд исторических аномалий. Они признают существовавшую историческую необходимость утвердить современные принципы личной свободы и т.д., но, как показывает пример Англии, это можно было бы сделать гораздо лучше и куда более мирным способом... Радикалы, напротив, одержимы тем, что А. Бадью называет "страстью Настоящего": если говорят, что А – равенство, права человека и свобода, тогда незачем сторониться последствий, а нужно набраться смелости сказать, что В – террор, необходимый, чтобы по-настоящему защитить и утвердить А.
То же относится и к воспоминаниям о мае 1968 г. За несколько дней до второго раунда президентских выборов в мае 2007 г. Николя Саркози определил перспективу изгнания духа мая 1968 г. как истинный выбор, стоявший перед электоратом: "На этих выборах мы должны узнать, будет ли наследие мая 1968 г. продолжать существовать, или оно раз и навсегда будет ликвидировано. Я хочу перевернуть страницу мая 1968 г.". Хотя память о мае 1968 г. следует хранить, следует помнить также, что сама по себе эта память – стержень идеологической борьбы. Как недавно указали Даниэль Бенсаид и Ален Кривин, "май есть их и наш". Главенствующий либеральный дискурс утвердил взгляд на события мая 1968 г. как начало конца традиционных «левых», взрыв юношеской энергии и творчества, как «запоздалое вступление в гедонистическую современность». Напротив, для «левых» май 1968 г. был уникальным моментом всеобщей забастовки, которая парализовала Францию и явила спектр дезинтеграции государственной власти. Это был момент объединения студенческих забастовок и рабочих протестов, ставший частью более крупного движения, который охватывал студенческие слои в США, Германии и Италии.
Перевод с английского Юлии Н. Шуваловой
Продолжение следует...
При цитировании и/или перепечатке ссылка на автора обязательна.