— Я не знаю... — мне бы кто объяснил, какого чёрта я здесь делаю. — Не знаю, честно. Никогда не слышал о вашем мальчике... соболезную вам, но что вам ответить — не знаю. Возможно, он скажет..?
— Будьте вы прокляты! — зло бросила мне женщина вместо ответа и дала себя увести. Я не верю в проклятия, но меня аж пот прошиб.
Пока люди сажали маму в машину, Рома занялся мной.
— Искренне прошу прощения. Сами понимаете — нервы... Смерть её сына должна была наступить еще не скоро ну и...
Он запнулся и на его лице впервые появилась растерянность.
— Что «ну и»? — устало спросил я.
— Как желание мальчик просил поездку с мамой в Диснейленд. Но неделю назад, когда пришел новый диагноз, передумал.
Безумие какое-то.
— И вот я здесь?
— И вот вы здесь.
Роман кивнул, внимательно глядя мне в глаза. Я понял, что он тоже уже много раз задавался тем же вопросом, что и я сейчас. Наконец, фальшиво улыбнулся, ободряюще хлопнул меня по плечу и подошел к двери.
— Зал пуст, там будете только вы и мальчик. Как войдете, идите налево. Марат за столиком у пальмы. — Рома щелкнул замком, пустил меня вперед и закрыл дверь. Еще раз щелкнул замок.
Полумрак. Запах печеного теста, жаренного оливкового масла, специй, хорошего пива, мяса... Здесь ели простую еду, но эту простую еду делали из высококлассных продуктов, поэтому место нравилось как ресторанным ценителям, так и простым, но обеспеченным людям. Первые приходили сюда за изысканной простотой, устав от бездушного выпендрежа в духе молекулярной кухни и фуагра с икрой летучей рыбы, вторые — видели здесь понятные им блюда, но без изъянов в духе просроченной рыбы, сыроватого теста или пережаренного фарша. Словно повар ресторана «Мишлен» собрал всю посредственную кухню забегаловок и закусочных России и ближнего зарубежья и приготовил каждое блюдо — по стандартам высокой французской кухни.
Вкусный образ самобытного ресторана выстроился у меня в подсознании за доли секунды, зацепившись за самые тонкие детали аромата.
А потом в один момент рухнул! На самой высокой точке вдоха, когда я почти почувствовал сорт сыра, которым посыпали фирменные местные хачапури, в нос залетела тонкая едкая нотка говяжьего доширака. Словно посреди стройного ряда белых красивых домов в стиле «хай-тек» затесался гнилой вонючий деревенский сортир.
От неожиданности я открыл глаза. Вкусный аппетитный образ рассыпался и теперь я стоял и таращился на шершавые доски стен, на которых висели грубые подделки известных картин и помятый ковролин, который уходил направо и налево по длинным коридорам.
Ну ладно. Где Марат? Как сказал Роман — слева от входа, за столиком у пальмы? Что делать то? Начать шутит? Он же за этим меня позвал — как стендап-комика?
Я осторожно зашагал по мягкому ковролину, мимо квадратных столов, вокруг которых стояли диваны — каждый такой стол стоял внутри собственной «ячейки», отделенный от остальных тонкими деревянными перегородками. Такие ячейки, рассчитанные на компанию в пять-восемь человек располагались справа и слева от стола, а официанты, очевидно, сновали по коридору, записывая заказы и разнося блюда.
Почти дошел до пальмы, как вдруг споткнулся на ровном месте — в ноздри ударил резкий запах лекарств. Сделав пару медленных вдохов, я подошел к столу...
На меня смотрел маленький тощий пятилетний пацаненок с лысой головой и крупными голубыми глазами на тощем белом-белом лице — он сидел прямо напротив меня. Я видел, что оттуда вынули диван, заместо него поставили медицинское кресло — оно поддерживало спину мальчика, локти, подбородок. Справа от мальчика стояла капельница с длинным катетером который уходил под белую медицинскую рубашку.
Запах больницы жег ноздри.
— Марат? — спросил я, сухо сглотнув.
Он не двинулся — я видел, что тонкая шея не способна даже поднять голову. Мальчик моргнул, кивнул на кресло справа от него.
Прежде чем молча сесть, я увидел, что на столе стоит полный набор для традиционной китайской чайной церемонии — Гун Фу Ча.
Большая Чабань на половину стола — чайная доска из темного дерева, с широкими щелями, на которой стоял
Посередине чайник из глины — размером с крупное яблоко. с иероглифами на боку. Совсем небольшой, на две кружки.
Чахе — посудина для сухого чая, накрытая крышечкой.
Заварочный чайник — аккуратный глиняный сосуд с точеной ручкой и носиком в форме хобота слона.
Две китайских чайных фарфоровых пары — ПиньМинБэй — маленькая пиала и ВэньСянБэй — тонкая узкая башенка. Чай наливался именно в «башенку», потом накрывался пиалой и переворачивался. Вынимаешь из пиалы башенку — переливаешь в неё чай.
Чайник для кипячения — литровая емкость с носиком, под которой горела обычная свечка-таблетка. Половинка емкости, которая возвышалась над водой, была запотевшая, на донышке и стенках чайника маленькие пузырьки воздуха — вода горячая и готова к завариванию. Слабовато для крепкого пуэра, но самое оно для некрепкого улуна — порядка 70-75 градусов.
И все. Набор-минимум. В чем хранить, в чем вскипятить, в чем заварить, из чего пить, на чем пить.
— Ты хочешь, чтобы я провел церемонию? — осторожно спросил я.
Мальчик не ответил. Он просто сидел и таращился на меня, а мне все больше становилось не по себе. Я наедине с незнакомым смертельно больным пятилетним мальчиком, в пустом зале ресторана и я не понимаю, чего он от меня ждет.
Чтобы сделать хоть что-то, я протянул руку к чайнику...
Как вдруг Марат резко ударил меня по кисти! Словно линейкой. Я вздрогнул и одернул руку, удивленно глядя на больного слабого ребенка — и не узнал его взгляд. Теперь в нем было что-то иное — не слабость, которая встретила меня, когда я только подошел к столу — но и не сила здорового человека. Словно за этими глазами вдруг встал кто-то другой и теперь строго смотрел на меня, как на нашкодившего дошкольника. В его руке была деревянная мерная ложечка — в жизни бы не подумал, что ей можно так больно треснуть!