Сегодня в традиционных «Литературных прибавлениях» к июньской статье "Однажды 200 лет назад" у нас не совсем июньский рассказ... Вернее – совершенно не июньский. Скорее – рождественский. И – в отличие от ранее предложенных в этом цикле, в нём нет никакой мистики. Более того, подобная история запросто могла произойти на самом деле. В любом случае, надеюсь, что читателям канала понравится, за что и признателен авансом.
Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.
И чудо свершится. Зане чудеса,
к земле тяготея, хранят адреса,
настолько добраться стремясь до конца,
что даже в пустыне находят жильца.
А если ты дом покидаешь -- включи
звезду на прощанье в четыре свечи
чтоб мир без вещей освещала она,
вослед тебе глядя, во все времена.
(Иосиф Бродский)
Маленькая Танюша с братцем Митенькой жили у деда в старом флигельке рядом с дровяным сараем - в доме богатого и знатного барина, фамилию которого она не могла выговорить, и на улице, название которой выговорить она могла, но всё время её забывала. Поэтому дед, служивший истопником в барском доме, строго-настрого запрещал обоим уходить далеко со двора.
- Вот заблудишься – мигом вас заберут! – стращал он, хмуря клочковатые седые брови.
- А кто заберет, деда? – замирая от страха, спрашивала Танюша.
- Известно кто, - неопределенно хмыкал дед. – Царь увидит, что вы без дела по городу шастаете, и заберет.
- А куда заберет? К себе? – радовалась Танюша.
- Эк сказанула… к себе! – возмущался дед. – Нужны вы ему больно! Отдаст вас в сиротский приют, а там по головке никто гладить не станет. Оденут в дерюжку, кормить будут осьмушкой черствого хлебца в день да воды ржавой стакан – небось, не возрадуетесь! А после в монастырь какой-нибудь дальний отошлют. Попомните тогда – что дедушка вам наказывал!
- Деда, деда, а царь – он какой? – Танюша почему-то вовсе не испугалась грозных дедовых обещаний, наверное, потому что не поняла, что такое «осьмушка», да и слово «монастырь» не произвело на нее особо мрачного впечатления. В монастыре она была на Пасху: очень красиво, всё вокруг сверкало золотом, правда, чуть ее не затоптали, хорошо, дед на руки подхватил. Если в такой монастырь царь сошлет – то ладно, всё время поют, у всех благостные лица и все говорят «Христос воскрес!», а другие отвечают «Воистину воскресе!», а после целуются. Нет, хорошо в монастыре, наверное! У деда, конечно, тоже хорошо, тепло, да сытно, но скучновато иной раз…
- Царь-то каков? – задумался дед Ефим Иванович, откладывая в сторону пропитанную варом дратву, которой кожаную подошву к валенкам Танюшиным подшивал. – Царь, он, Таньша, большой такой, огроменный. И глаз у него – строгий, он им всё наскрозь видит. Вот едет он по улице, заметит какого-нибудь прощелыгу, прищурится так и спросит: ты, мол, такой и разэтакий, отчего не на службе как все дельные люди? Отчего бок грязный как у борова? И всё: тот может что хочешь выдумывать, изворачиваться, да без толку это… Царь уже сам всё наперед знает, так-то!
- Ах, вот бы хоть разок, хотя б одним глазком-то царя повидать! – вздыхала Танюша. – А во что он одет?
- Хм, одет-то? – снова хмурился Ефим Иванович, правда, на этот раз больше от смущения. Сам он царя никогда не видал, ни этого, ни прежнего, а из именитых персон как-то раз довелось ему во время войны с французом узреть генерала от инфантерии Дохтурова – да и то очень издалека. Случай этот дед, однако, вспоминать любил, причем всякий раз живописуя его всё красочнее и по-разному, неизменно начиная «… вот как-то раз мы с Его Высокопревосходительством генералом Дохтуровым…» или даже «…подхожу я к Его Высокопревосходительству Дмитрию Сергеевичу…» Если же кто-то по незнанию указывал ему на некоторые несоответствия рассказа сегодняшнего с давешним, Ефим Иванович страшно сердился, обижался и даже, бывало, ссорился насмерть с таким. – Да одет, Таньша, известно во что: в мундир. Царь же – главный генерал, генералиссимус то есть, вот и ходит в мундире, только орденов у него – вся грудь увешана, и погоны – здоровущие.
- Красиво! – зачарованно шептала Танюша, еще больше укрепляясь в желании увидеть этого огромного человека, всего увешанного сверкающими наградами и золотом погон. – А где он живет?
- А неподалеку! – уверенно отвечал дед, ибо это знал точно. – Во дворце своем. Как от нас выйдешь, так за воротами – сразу направо, а опосля – снова направо, и так до самой до Невы. А тебе зачем про то знать?
- Посмотреть хочу…, - Танюша округляла и без того круглые глаза, и даже рот бубликом делала.
- И я! – гордо подхватывал помалкивавший до того Митенька - тремя годами младше сестренки.
Дед сердился, стучал палкой и кричал, чтобы без его ведома никто никуда и носа высунуть не смел.
- Я вам розог пониже спины так пропишу – не то, что про царя, как сидеть забудете!
Частенько во флигелек к Ефиму Ивановичу заглядывал его приятель лакей Потап Николаевич – такой же старый, как и дед, с такою же прямою спиной и пышнейшими седыми бакенбардами, которые Митеньке по малолетству дозволялось трогать и даже теребить. Потап Николаевич охотно поддерживал деда, косноязычно пугая Танюшу:
- Царь-то? Ого-го! Куды там! Царь – он того…
- Слышишь, что говорено? – подхватывал Ефим Иванович. – То-то! А то - ишь чего удумала – посмотреть, говорит, хочу…
Впрочем, он больше строгости напускал, жалея внучков. Мамка-то их, а его дочка Анна, два года уж как померла в деревне, Ефим Иванович упросил барина забрать детишек к себе, барин – человек жалостливый – согласился, но с тем условием, чтобы не озоровали, по дому не бегали, а коли будут себя хорошо вести – со временем, как подрастут, поступят в услужение. Дед-то, конечно, пообещал, к ручке надушенной на радостях приложился, да как за пострелятами углядишь? Он только на службу – пока зимою всё протопишь, а они – шасть со двора, да и гадай потом – куда их нелегкая занесет. Хорошо, коли лошадьми не затопчут или лихие люди к себе не уведут! Нынче детишки в цене: попадут в полон к варнакам каким, те их сажей перепачкают, одежу изорвут – и на мороз к Вяземской Лавре погонят, христарадничать, да не сбежишь – присмотр больно крепкий! Не было печали у Ефима Ивановича на старости лет – так дочь родная, покойница, подкинула.
А блажь про царя так у Танюши из головы и не шла!
Хорошенечко она дедовы слова про «направо, а после – еще направо…» запомнила, и как-то раз, улучив момент, когда дед отправился в господский дом, наскоро одевшись сама и одев Митеньку, выскользнула со двора, да и направилась – куда дед неосторожно подсказал. На улице было студено: пар так и валил изо рта, редкие прохожие кутались в воротники, приземистая извозчичья лошадка, стоявшая неподалеку в ожидании седока, казалась странно голой и ее хотелось во что-нибудь закутать.
- Дядечка, а к царю во дворец куды иттить надо? – на всякий случай решилась спросить возницу Танюша.
- Вона как! – тот всхрипнул из тулупа мерзлым жеребцом и даже нос высунул наружу от любопытства. – А тебя что же – ждут там?
- Может, и ждут, - с достоинством по-взрослому отвечала Танюша. – Иттить-то, спрашиваю, куда?
- Ну, раз ждут…, - извозчик выпростал из тулупа варежку такого же сизого как и нос цвета и указал ею перед собою. – Вона, пигалица, дом синий видишь? Там направо поворотишь, и так до самой Невы топай, всё прямо и прямо. «Право»-то знаешь где?
- Знаю, не маленькая чай, - Танюша улыбнулась счастливо и, подхватив Митеньку за руку, заспешила к синему дому.
- А ну-ка, залазь…, - раздалось у нее за спиной. Это извозчик, подумав, тронулся вслед за нею. – Так и быть, подвезу, а то вас конями очень даже запросто затопчут, на Невском-то прошпекте то исть.
Сильные руки подхватили обоих и усадили в сани.
- Полостью-то укройтесь, мороз вишь какой? – пробурчал извозчик. – Небось, раньше не каталась?
- Не-а! – Танюша даже зажмурилась от удовольствия, когда дома вокруг нее замелькали вдруг быстрее. – Только, дядечка, у меня денышков нету.
- Нету, говоришь? – расхохотался извозчик. – Вот я опростоволосился-то, дурень старый! Да ладно уж, так довезу, всё одно мне тут седоков не сыскать, даром только полдня простоял. Барин один – дождись меня, говорит, а сам так и пропал. Двугривенный обещал, эх…
Сани тем временем доехали до синего дома и резко, с хрустом, повернули направо. Это была какая-то незнакомая Танюше большая широкая улица, и народу всякого здесь было несчитано: и такие же сани, и богато разукрашенные экипажи, и верховые офицеры, и просто праздно прогуливающиеся парочки, и торговцы всякою всячиной. Всё это хрустело снегом, шумело, кричало и двигалось – аж в глазах зарябило.
- Пади! Пади! – раздалось у Танюши прямо над ухом, и что-то огромное и быстрое пронеслось мимо нее, только белая пыль завихрилась.
- Чертяка! Фельдъегеръ… – уважительно и с завистью протянул извозчик. – Эка же и лошадки у них – не то, что моя Катька. У тебя, пигалица, до царя-то – что за дело?
- А посмотреть на него охота, хоть бы издали! – призналась робко Танюша, испугавшись, что извозчик - так же как дед - осерчает и закричит: глупости! Ишь чего выдумала!
- И только-то? – усмехнулся извозчик. – Да я, бывало, сколь разов его видал. Он, пигалица, частенько на санях своих катается. Богатые сани, чего там…
- Да ну, дядечка? – охнула Танюша. – И какой он?
- Царь-то? – Возница подумал немного, не зная, как описать виденного им царя. – Чистый генерал, вот какой. Спина прямая, глядит строго, усы. И лик такой – иконописный. На меня глянул – аж мураши по спине пробежали. Ну вот, пигалица, и приехали. Слезай, и во-он туда прямиком ступай. Нева, видишь? Там и стой, может, повезет.
- Как звать-то тебя, дядечка? – спросила Танюша, бережно ссадив лупавшего глазенками от морозу и от никогда не испытываемой им доселе быстрой езды Митеньку.
- Демьяном Макарычем! Н-но, пошла…, - донеслось до нее, и сани, повернув куда-то, исчезли в пару и метели.
- Добрый дядечка, - пояснила Митеньке Танюша, поправила на нем сбившийся старый маменькин платок и захрустела снегом - куда показал Демьян Макарыч. Ой, чего только вокруг не было! На огромной площади точно посередине стояла колонна – высоты невиданной и красоты сказочной, вокруг нее - как и на прошпекте - все время перемещались люди, всадники и экипажи. Дом, как бы окаймлявший площадь, тоже был чудной – со множеством окон, длинный-предлинный и приятного глазу желтовато-песочного цвета. Вдоль него беспрестанно сновали во все стороны военные в разноцветных мундирах, а двое – возле полосатой будки – наоборот, стояли, вытянувшись, недвижимы – будто изваяния какие.
- Домой хочу! – захныкал вдруг Митенька. – Зябко мне.
- Да погоди маненько! – принялась успокаивать его Танюша, присев возле братца на корточки и принявшись растирать его красные – словно грудка у снегиря – щеки. – Вот ужо сейчас царя дождемся – так сразу и пойдем.
Кое-как насилу успокоив Митеньку и пообещав ему свистульку, которую тот давно у нее выклянчивал, Танюша побрела дальше – к дымящейся широкой белой низине, которая, наверное, и была Невой. За низкой оградой, что отделяла Танюшу и Митеньку от Невы, тоже было интересно: ездили сани, навроде тех, что у Демьяна Макарыча, люди ходили, а один возница грузил на розвальни здоровущие, аккуратно вырезанные, прозрачные глыбы льда. Танюша разок видела такие же – привозили как-то барину в их дом, она еще подумала – зачем это барину лед посередине зимы понадобился, вот чудак какой? Значит, точно что-то с ним делают – верно, не одному их барину нужен! На другой стороне туманной белой пропасти виднелся еще один дом – с будто воткнутым в серое небо золотым шпилем и окруженный высокой стеною без окон. «И зачем такой странный дом надобен?» - подумала Танюша. – «Красиво, конечно, но уж больно мрачно! У деда спрошу: и про лед, и про дом без окон!»
Пока осматривалась, совсем Танюша забыла – зачем пришла, тут и Митенька снова раскапризничался, да и сама она озябла. Снова присела возле братца, снова стала уговаривать, да только тот уже вовсе в голос стал кричать.
- Ну всё, идем, идем, горе ты мое! – чуть не плача, согласилась Танюша, подняла глаза кверху да так и замерла. Прямо над нею нависла огромная караковой масти лошадь, смотрела карим глазом и строго спрашивала:
- Дети, вы что тут делаете?
Моргая от страха, Танюша поднялась с корточек, и тут только увидела, что лошадь запряжена в небольшие, похожие на сундук, сани, в которых сидел бородатый возница с медалью на широченной груди, а за ним – человек в шинели и странной шапке с золотым шишаком. Он-то, а вовсе не лошадь никакая, наклонившись сверху к Танюше, и спрашивал:
- Вот обмерла. Замерзли?
- Немножко, дядечка, - кивнула Танюша. – Я-то еще ничего, а вот братец – вовсе закоченел.
- Ну-ка, полезайте ко мне! – строго велел человек в шапке с шишаком. – А то и впрямь замерзнете.
Танюша вздохнула, хотела было отказаться, да Митенька бойчее оказался – вырвался, да и в сундук первым полез. Бородатый возница кнут подмышку засунул, подхватил братца и назад ловко как кулек положил. «Эх, ладно уж, в следующий раз царя дождусь!» - решила Танюша и быстро вскарабкалась за Митенькой. Внутри в сундуке всё было устлано красными коврами и было еще вроде как одеяло – меховое, толстое, Танюша с Митенькой туда нырнули, и стало так тепло, будто дома у печки.
- Как до дома ехать – знаете? – Человек в чудной шапке глянул на них сверху: он был очень высок, усы имел ухоженные, лицо – белое, гладкое, а глаза – голубые, выпуклые. – Живете, говорю, где?
- Я показать могу, тут рядом! – Танюша совсем осмелела, и, выпроставшись из-под меха, уселась повыше – рядышком с добрым дядечкой. – Вона, туда на большую улицу, да мимо столба огроменного, только не поворачивать, а всё прямо ехать.
Человек, ни слова не говоря, усмехнулся и кивнул ожидавшему знака бородатому вознице с медалью. Сундук так быстро рванул с места, что Танюша вдруг подумала – а не тот ли это «чертяка», лошади которого так позавидовал извозчик Демьян Макарыч? Он еще обозвал его каким-то непонятным словом, «фигерь» навроде. Стало быть, этот фигерь, наверное, и кричал – «Пади! Пади!..»
- И что же тебя с братом в такой мороз на Неву понесло? – строго спросил человек, прижимая одной рукою Танюшу к шинели. – Ведь насмерть замерзнуть могли.
- Царя хотела посмотреть, - обреченно призналась Танюша, заранее уж зная, что наверняка ее или осмеют, или обругают.
- А зачем же тебе царь сдался? – не заругался, а напротив - удивился человек в шапке с шишаком.
- Дед сказывал – уж очень он красивый, - застыдилась Танюша и спрятала лицо в складках шинели. – И Потап Николаевич. И Демьян Макарыч давеча – тоже…
- Эхма…, - крякнул спиною бородатый возница, повертел толстой шеей, но, словно поймав на себе строгий взгляд человека в шинели, замолчал.
- Вона синий дом, нам, стало быть, туды надобно! – Танюша чуть не пропустила единственное приметное ей место на, как его назвал Демьян Макарыч, «прошпекте». Возница снова покачал головою, но коня с сундуком поворотил, хоть и остановиться для того пришлось, и даже торговца сбитнем чуть не зашиб, да тот и сам, правда, ойкнув, в сторонку отскочил.
- С дедом живете? – неопределенно спросил человек в шинели.
- Ага, с дедом, с Ефимом Ивановичем, - радуясь, что скоро окажется дома, и что так счастливо всё закончилось, кивнула Танюша. – Вот и наш дом. Спасибочки вам, дядечка!
Танюша сама выпрыгнула из сундука, приняла Митеньку из рук человека в шинели и, помахав на прощанье варежкой седоку, вознице и караковой лошади, забежала в ворота, а там уже, ох, Господи, - дед Ефим Иванович с Потапом Николаевичем, раскрывши рты, посередине двора стоят: точно, браниться будут!
- Стой, девочка! А ну - вернись! – строго окликнул ее человек в шинели.
Танюша подбежала к сундуку, а оттуда, наклонившись, добрый дядечка ей что-то протягивает:
- Деду скажи – пусть не ругается. Так и передай – царь велел! – и умчался, будто и не было ни его, ни сундука, ни сердитого кучера.
- Царь? – не поняла Танюша. – А где – царь-то?
Разжала варежку – а там чудо невиданное: конфекты! Сами огромные, обертки на них – золотые, птицы орлы нарисованы двухголовые - как живые. Вот повезло-то! Теперь и коли дед браниться начнет – не жалко. Вот только царя так и не повстречала – ну да ничего, в другой раз как потеплее станет – тогда точно дождется!
Предыдущие статьи цикла «Однажды 200 лет назад...», литературные прибавления к нему, а также краткий гид по каналу «ЛУЧШЕЕ» - ЗДЕСЬ
С признательностью за прочтение, не болейте и, как говаривал один юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ