От редактора:
Это заключительная часть документальной книги "Вира якорь!", автор которой - мой папа, Егоров Владимир Николаевич - штурман дальнего плавания, капитан-лейтенант запаса, в советское время ходивший на Кубу, в Индию, Африку, Сирию и многие другие страны, переживший такие приключения, по которым можно снимать блокбастеры, спасший за годы своей работы множество жизней и неоднократно спасавшийся сам.
Средиземное море. Часть 21
У нашего нового четвёртого помощника Володи Бутакова случился день рождения — 30 лет. А у него был на пароходе душевный друг, четвертый механик Гриша Адмаев. Гриша был из поволжских татар, очень хороший, порядочный человек и верный друг.
Втайне ото всех Гриша ко дню рождения изготовил для своего друга подарок — большой охотничий нож невиданной красоты. Наборная разноцветная ручка, сталь какая-то особенная, которую Гриша лично подвергал закалке в судовом отопительном котле.
А подарок такой он сделал не случайно. Володя жил в предгорьях Кавказа в небольшом городке Хадыженске и увлекался в отпуске охотой.
Друзья организовали небольшой банкет в каюте 4-го помощника на двух человек и, выпив бутылку сухого вина, позвонили мне на мостик и попросили зайти после вахты. В 16.00 сменяюсь с вахты (я был вторым помощником), прихожу в каюту Бутакова и тут только узнаю, что у Вовы день рождения. Вот черт, а я без подарка, неудобно.
Налили по стакану сухого вина. Володя с гордостью показывает мне подарочный нож. Гриша сияет от радости и тоже гордится, что своими руками сделал для друга такую игрушку.
Выпили по стакану вина. Я попросил разрешения подержать драгоценный нож в руках. Мне великодушно разрешили. Хоть сам без подарка пришел, так полюбуюсь на чужой.
Покрутил нож в руках, рассмотрел и спрашиваю Гришу: «Гриня, а каковы его боевые качества?». Гриша уверенно так отвечает: «Сталь по прочности не уступает лучшим образцам булатной и дамасской стали! Можешь проверить».
Я взял со стола обыкновенный деревянный карандаш, положил его серединой на срез стола и несильно ударил ножом, чтобы перерубить.
Карандаш перерубился только наполовину, а лезвие ножа с резким металлическим звоном разлетелось на две равные части. Гриша перестарался и перекалил сталь.
После того, как звон утих, последовала трагическая немая сцена минуты на две. Гриша с ужасом смотрел на обломок в моей руке и слезы выступили у него на глазах. Володя сидел бледный и не мог произнести ни слова, при этом левой рукой держался за сердце.
Надо было что-то делать. Я быстро соображал, как правильно повернуть ситуацию, пока не случился инфаркт.
Наливаю вино в стаканы и спокойным голосом прерываю это траурное молчание: «А вы знаете, ребята, это хорошо, что нож сломался».
К Грише от неожиданности вернулся дар речи, он возмущенно просипел: «Что же тут хорошего?».
Я невозмутимо глотнул вина и объяснил: «А вот ты представь, Гриша: приезжает твой лучший друг в отпуск в Ходыженск и решает немного развлечься охотой на кабана или на медведя. Ты, ведь, охотишься на кабанов, Вова?» — «Ясное море, охочусь! А что там в Ходыженске еще делать!» — «Ну, а где кабаны — там и медведи. Выходит из ближайшего малинника медведица с медвежонком и замечает Вову. Встает она, как положено у них, на задние лапы и идет на Вову в атаку. Володя парень не из трусливых. К тому же с ним грозное оружие — нож, подаренный ему лучшим другом. Выхватывает он нож и пытается, как положено у них в таких случаях, вспороть медведице живот. Нож, конечно, ломается у него в руке и твой лучший друг погибает в неравной схватке, в последний момент помянув тихим словом тебя и твой подарок».
Эта страшная картина произвела на друзей отрезвляющее впечатление. Действительно, лучше уж сломать нож в этой каюте, чем в поединке со зверем. Слезы на глазах у Гриши высохли, Бутаков опять порозовел. Угроза инфаркта отодвинулась на некоторое время.
Гриша взял в руки обломок ножа с художественной ручкой, повертел в руке и растерянно, но уже спокойно спросил: «А что же делать, Николаич?».
Я ждал этого вопроса: «Казалось бы, с ножом покончено! А между тем, выход есть! Послезавтра мы будем в Гибралтаре. Там за 16 гибралтарских фунтов я куплю в охотничьем магазине отличную заготовку для охотничьего ножа из крупповской, заметьте, стали. Ты, Гриша, обработаешь её, придашь ей соответствующую художественную форму и насадишь на эту же ручку. Таким образом мы убьем сразу трех зайцев: во-первых это будет наш уже совместный с тобой подарок Вове. Во-вторых, Володя получит полноценный охотничий нож с гарантией прочности. И в-третьих, этот нож будет ему символизировать нашу общую морскую дружбу!».
К концу этой речи лица у друзей совершенно просветлели. Володя, обладавший чувством юмора, чокнулся со мной стаканом и произнёс со смехом: «Ура!».
Через день мы зашли в Гибралтар и мы всё сделали, как я предложил. Володя получил от нас полноценный охотничий нож в подарок. День рождения пришлось повторить, и мы продолжили дружить.
Как-то раз в штормовую погоду на переходе из одной точки в другую ко мне на мостик поднялся 4-й помощник Володя Бутаков и говорит мне доверительно: «Николаич! Так дальше продолжаться не может! Надо что-то делать с нашей буфетчицей. Это не Надя, а стихийное бедствие. Страшнее тропического циклона».
Дела было вот в чём: при последнем заходе в Севастополь нам прислали новую буфетчицу под названием «Надя».
До этого все было хорошо. На судне всегда работали 2 или 3 девушки: буфетчица, которая накрывала столы в кают-компании и убирала каюты комсостава, дневальная — то же самое в столовой команды и иногда одна повариха. Впрочем, бывало, что оба повара были женщины.
Все эти девушки заканчивали полуторагодичную школу морского обучения (ШМО) в Туапсе. Там же готовили матросов и мотористов.
Как правило, эти девушки были хорошо воспитаны. Отношения между ними и моряками всегда были дружескими. Никто девушек никогда не обижал, потому, что моряки тоже были воспитанные. Наоборот, моряки старались им помочь, когда было нужно. Все моряки понимали, что девушке работать на судне гораздо труднее, чем обычному человеку. Конечно, часто возникали романтические истории — это понятно, дело молодое. Но, всё бывало в рамках приличий и часто эти истории заканчивались свадьбой и списанием молодой жены на берег, чтоб не путалась под ногами и занималась домашним хозяйством.
Но вот появилась Надя, и мы вспомнили подзабытую примету, что женщина на судне — это к беде.
Надя представляла из себя стройную брюнетку, двадцати лет, и довольно приличной внешности. Но, было что-то в её лице от дикого камышового кота, который вышел на ночную охоту на сусликов.
Со мной она поздоровалась всего один раз, ещё до того, как узнала, что я женат. После чего утратила ко мне всякий интерес.
В кают-компанию она заходила всегда с таким видом, будто все командиры обязаны были домогаться её, а она, принцесса, только что сошла на несколько минут с трона, чтобы по быстрому раскидать тарелки по столу и поставить кастрюли с флотским борщом.
Сначала командиры пытались с ней разговаривать приветливо и даже шутить, как с обычной буфетчицей. В ответ слышалось злобное кошачье шипение и презрительные междометия.
Потом мы решили просто её не замечать. От этого стало еще хуже.
Дошло до открытого мятежа: на завтрак у нас по расписанию была яичница. Надя в буфетной собственноручно колола ножом яйца, жарила их с отвращением и по мере готовности швыряла тарелки с яичницей перед офицерами на стол.
Старший механик, добрейший наш одессит Миша-Яша, не выдержал и на свою беду заговорил с Надей: «Надя, ты что, опять на подсолнечном масле мне яйца поджарила? Я же просил тебя. У меня же изжога будет!» — «Мало ли что вы все просите! Всем так жарю!».
Миша-Яша с силой бросил вилку об стол, опрокинул стул и выбежал из кают-компании. Это понятно: шестьдесят один год моряку, большую часть жизни провел в море, нервы уже не те, и привык общаться только с простыми устройствами: с моряками и дизелем.
Капитан Савин глубоко вздохнул, но делать замечание Наде поостерёгся.
Когда Надя зашла к себе в буфетную, он тихо произнес: «Владимир Николаевич! Вы же у них комсомольский вожак! Сделайте с ней что-нибудь!» — «Юрий Сергеевич, что я могу сделать?.. Тем более, что я женат».
И вот, в тот же день Володя Бутаков поднимается ко мне на вахту и говорит, что он посоветовался со свои другом Гришей Адмаевым и у них родилось конкретное предложение по укрощению этой дикой кошки.
Я наивно спросил: «Решили обсудить её поведение на комсомольском собрании?».
Бутаков безнадежно махнул рукой: «Какое там собрание! Она же всех комсомольцев покусает. Нужны меры более радикальные».
«Да, здесь нужно какое-то более сильное средство. Может подобрать ей жениха из молодых моряков? Дадим кому-нибудь, кто посмелее, такое комсомольское поручение!».
Володя не согласился: «Нет-нет! Жертв не должно быть. Хватит крови. У моряков и так жизнь полная опасностей. Есть другая мысль — надо её перевоспитать».
«И кто же её будет перевоспитывать?».
«Ты, Владимир Николаевич!».
«Что!? Вова, я один раз в Египте зашел в клетку с диким африканским слоном, по глупости. Но второй раз я так бессмысленно своей жизнью рисковать не буду».
Но Бутаков был непреклонен. Он подробно изложил авантюрный план ускоренного перевоспитания принцессы, составленный им совместно с Гришей Адмаевым. План мне понравился своей оригинальностью, и мы тут же приступили к его осуществлению.
Позвали из радиорубки второго радиста Колю и стали подговаривать его на должностное преступление.
Для начала я спросил его, как он относится к буфетчице. Коля вздрогнул при имени «Надя» и вздохнул: «Это катастрофа…» — «Тогда, Коля, давай сделаем так: ты на бланке напечатаешь текст радиограммы, якобы полученной из отдела кадров пароходства. Там будет сказано, что ввиду безвыходного положения и полной профнепригодности буфетчицы Нади отдел кадров даёт добро отправить её в Новороссийск на встречном судне. Дальше будет время встречи с этим судном, координаты точки и все такое. Текст я тебе напишу. Подпись поставишь свою, начальник рации ничего не должен знать».
Коля ужаснулся: «Владимир Николаевич, это же грубое нарушение Устава. Фальшивая радиограмма!.. Хотя… с другой стороны… она и меня уже достала… А капитан об этом будет знать?» — «Никто не узнает, кроме нас троих и матроса Ивана Романовича. Но, он человек надежный, как скала. Если тайна все-таки откроется — валите всё на меня». Коля согласился.
После 16.00 я сменился с вахты и спустился в кают-компанию. Надя уже поставила на столе чай и ушла в свою каюту.
Мы с Бутаковым постучались в её дверь. Надя открыла, и мы с торжественно-мрачными лицами зашли к ней. Я молча протянул ей бланк радиограммы. Надя прочитала и побледнела: «Это что такое! Мне капитан даже ничего не сказал! Я пойду к капитану! Он не имеет права!».
Мы с Володей придержали её за локоточки, чтобы она не выпрыгнула из каюты. Беседа с капитаном не входила в наши планы. Говорю ей: «Надя, ты лучше не ходи. Капитан после сегодняшнего случая с яичницей в ярости. Пойдешь к нему — только хуже будет. Могут вообще из пароходства уволить. Я пытался с ним поговорить — он ничего слушать не хочет. Приказал мне организовать твою пересадку. Ничего тут уже не сделаешь, он даже меня не слушает. Встречное судно будет через 40 минут. Собирайся, мы поможем тебе с чемоданом».
Мне предстояло провести курс перевоспитания по ускоренной программе. За 40 минут я должен был исправить ошибки воспитания, допущенные её родителями и школьными учителями в течение всех её 20 лет жизни.
Погода была штормовая и шёл дождь, поэтому на палубе никого не было.
Через 10 минут мы с Надей и чемоданом стояли на прогулочной палубе у носовой надстройки с подветренного борта и вглядывались в горизонт в ожидании встречного парохода. Волна была где-то балла четыре, ветер, небо закрыто низкими облаками. Брызги от волн летели через грузовую палубу. В общем, мрачный пейзаж. Надя, завернувшись от ветра и брызг в плащ, тихо плакала. Я сочувственно вздыхал. Бутаков строго молчал. Иван Романович делал вид, что готовить швартовые концы и выброску.
Так мы простояли на ветру минут 30. Когда я почувствовал, что процесс перевоспитания идёт успешно, заметил Бутакову: «Володя, по-моему погода ухудшается. Смотри волна какая. Как пересаживать будем?».
«Да, это уже опасно… Может по верёвке её передадим? Хоть какой-то шанс будет её живой перекинуть». Иван Романович с сомнением покачал головой. Надя с ужасом слушала наши морские разговоры, куталась в намокший плащ.
Я ещё раз вздохнул от переживаний и говорю Наде: «Пойду рискну ещё раз поговорить с капитаном. Боюсь, что в такую погоду мы тебя угробим вместе с чемоданом».
Надя попыталась броситься мне на шею: «Владимир Николаевич, миленький, попросите капитана. Вы больше от меня ни одного грубого слова не услышите. Честное слово!».
«Ну ладно. Ждите здесь», — и решительно пошел в надстройку.
Поднялся в радиорубку. Коля сидит за столом у своих приемников и спрашивает: « Ну как обстановка? Перевоспитываешь?».
«Процесс идёт. Мне нужно пересидеть у тебя минут десять. Давай чайку попьём».
Через 10 минут, напившись чаю, возвращаюсь к группе провожающих. Вытираю пот с усталого лица, но при этом сдержанно улыбаюсь: «Ну, Надя, наслушался я от капитана за тебя! Еле-еле успокоил его. В общем, уговорил его оставить тебя на судне. Теперь я отвечаю за твоё поведение. Так что не подведи меня. Я поручился».
Надя бросилась меня обнимать: «Владимир Николаевич, родненький! Спасибо! Обещаю, что всё будет хорошо! Я не подведу вас!».
Ребята оторвали её от меня. «Да, вот еще что: Савин сказал, чтоб об этой радиограмме никому ни слова. Чтобы в экипаже лишних разговоров не было. Я уже второму радисту сказал, чтобы он изъял эту радиограмму из переписки».
Мы взяли надин чемодан и отвели её в каюту.
Должен сказать, что Надя сдержала своё слово. Человека как будто подменили. Обновлённая буфетчица порхала с подносом по кают-компании, улыбалась всем без разбора, вежливо отвечала на шутки и только иногда бросала на меня вопросительные взгляды. Я в ответ незаметно одобрительно кивал с серьёзным лицом.
Офицеры были приятно удивлены, но, кроме Бутакова и второго радиста, никто не понимал, что произошло. Капитан Савин подозрительно поглядывал на меня. Не знаю, о чём он там думал, но через несколько дней, выбрав момент, когда Нади не было рядом, спросил меня: «Владимир Николаевич, объясните, пожалуйста, что с буфетчицей произошло? Подозреваю, что тут без вас не обошлось». — «Юрий Сергеевич, вы сами мне сказали, чтобы я что-нибудь сделал. А просьба капитана — это тот же приказ. Мы с четвертым помощником и вторым радистом поговорили с Надей, как комсомольцы с комсомолкой. И вот результат. Наглядный, так сказать, пример положительного воздействия здорового комсомольского коллектива».
Радист и четвертый помощник утвердительно закивали головами.
Капитан, конечно, не поверил. Но правды он так и не узнал.
Жизнь в кают-компании наладилась. Присмотревшись к перевоспитанной Наде, мы постепенно поняли, что это вполне приличная девушка. Просто, видимо, без привычки нервничала, оказавшись в окружении стольких молодых мужчин.
После этого педагогического эксперимента Надя относилась ко мне, как к своему личному другу. На правах друга я ей как-то посоветовал почаще ходить в кормовую надстройку, где жили, кроме механиков, молодые матросы и мотористы. Многие, из которых, были очень хорошими ребятами и к тому же холостыми.
Надя послушалась меня и через некоторое время по секрету мне сказала, что за ней стал ухаживать один молодой моторист. Этот парень был из Туапсе. Я его хорошо знал, поэтому с чистой совестью заверил Надю, что это стоящий парень.
Дело кончилось тем, что в конце рейса, месяца через два, Надя и этот моторист объявляют, что они списываются на берег и женятся. Я их искренне поздравил. Надеюсь, что они жили долго и счастливо.