Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, пламенная гамарджоба, или как вам угодно!
Нынче у нас уже шестой (июнь ведь... раз-два-три... считайте сами) выпуск практически бесконечного сериала под названием «Однажды двести лет назад...» И снова мне придётся, чтобы паззл «июнь 1821-го» хоть как-то сложился, оперировать в основном эпистолярным жанром. Просто как-то не сложился этот месяц в событийном плане... Так, чтобы – ух... вот случилось, так случилось! Ничего не случилось. Разве что Симон Боливар в июне изрядно почистил Южную Америку от испанцев. Но, давайте откровенно... как говаривал персонаж из «Ханумы» - «Где Кура, и где мой дом?» Что александровской России до Боливара, и когда ещё эта новость добредёт до какой-нибудь Пензы?
Вон, в мае 1821-го целый Наполеон умер, а просвещённые россияне о том – ни сном, ни духом... В общем, снова я попал в затруднительное положение, ну да не в первой... выкручусь как-нибудь. Давайте для начала обратимся к переписке вечных моих спасителей – словоохотливых столичных почт-директоров братьев Булгаковых. Они нам хотя бы общую тональность зададут...
Да что ж такое-то?.. Как на грех, именно в июне и Александр и Константин весьма малоинформативны, и пишут всё более о прелестях деревенской жизни... Хотя кое-что любопытное почерпнуть можно. Как раз параллельно нынешней статье я работаю над циклом, посвящённым удивительному персонажу той эпохи – князю П.А.Вяземскому.
Чтобы верно понять переписку Булгаковых, дам вперёд краткий комментарий. Разочаровавшийся отказом от проведения реформ ещё недавно полного либеральных идей Государя, Вяземский, живший до того в Варшаве и несколько лет работавший над конституцией, подает в отставку, отказываясь даже от камер-юнкерства... жест крайне смелый и откровенно вызывающий. Вот, что думает по этому поводу Александр Булгаков.
«... Это не Вяземский! Записка Тургенева очень меня встревожила: я люблю очень Вяземского, он честный и добрый малый, но очень ветрен и неосторожен. Мы были на одном обеде в Варшаве, гости разделились на два мнения и спорили горячо... Мы и тогда говорили Вяземскому, что не место было тут (в трактире) так вольно изъясняться, а он отвечал: «У нас бывает это всякий день безо всяких последствий»... Я надеюсь, что Вяземский воспользуется уроком: могло бы еще хуже это все кончиться. Не ехать в Варшаву – еще беда небольшая, она ему самому надоела, все, может быть, к лучшему; желаю сего, ибо люблю Вяземского, а он предобрый малый и благородно мыслящий, только слишком начитался «Минервы», а она не всегда премудра и рассудительна... Вчера получил я письмо от Василия Львовича Пушкина, и он описывает мне историю Вяземского еще подробнее, сожалея, как и мы все, что это последовало. За Вяземского сердце я поручусь, но голова – дело другое. Я сказал Пушкину, что Вяземский захотел получить свою долю похвал, расточаемых в Собрании депутатов Лафайетом и иже с ним уму и опытности нынешней молодежи...»
Ага, вот и о Наполеоне, скончавшемся месяцем ранее... И что же? Представьте, к 15 июня Булгаковы ещё не знают, что ссыльного Императора, прозябающего на краю света, уже более месяца как нет! Долго, крайне долго путешествуют ещё новости по миру...
«...Теперь и умри бессмертный Наполеон, мало будут говорить; а я помню, что в 1813 году, во время блокирования Дрездена, где он был, писали, что он опасно болен, и это произвело страшную тревогу во всей Европе. Другие времена, другое лечение...»
Ну и, чтобы не впадать в занудство, давайте отметим прелестную бытовую зарисовку Александра из деревенской жизни:
«...Вчера праздновали мы Петров день в Балакове: там был праздник этой деревни. Отобедали мы здесь, а там целым домом отправились туда в трех экипажах. День был теплый и самый прекрасный. Потчевали мы мужиков вином, баб пивом, а мальчикам кинул я на 15 рублей пряников. В шалаше пили мы чай, потом ели ягоды со сливками, творог, простоквашу. Бабы и девки пели песни, водили хороводы, играли в горелки, в коршуна, потом выучили мы их в жгуты и сами тут же играли. Я поколотил своих двух учителей, а они мне отплатили...»
Вся культурная Россия между тем зачитывается карамзинской "Историей Государства Российского". Тот же Александр Булгаков пишет Константину 11 июня 1821 года: "Карамзин не только до меня дошел, то есть девятый том, но я даже и прочел уже его". А Пушкин, правда несколько позднее, отмечает:
"...все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом»
7 июня 1821 года турки разбивают повстанческие отряды греческого патриота Александра Ипсиланти. Чтобы попасть на австрийскую территорию, Ипсиланти объявляет солдатам, что Австрия начинает войну с Турцией, и под предлогом переговоров с австрийскими властями переходит 15 июня границу вместе со своими братьями. Ему вручается паспорт для проезда через Гамбург, в котором Ипсиланти называется русским подданным и богатым купцом. Император Франц соглашается дать беглецам убежище в своих владениях. Но, разумеется, история сопротивления свободолюбивых греков на этом не заканчивается...
А наш ссыльный поэт Пушкин, по-прежнему пребывающий в кишинёвском забвении, вновь попадает в прелюбопытнейшую историю: позволил себе посмеяться над бывшим французским офицером Дегильи, проживавшим тогда в Кишинёве и весьма заметно для окружающих находящимся «под каблучком» у собственной жены. Дегильи в ответ Пушкина оскорбил и, само собой, был вызван на дуэль, но... вызов принять отказался. В письме к струсившему офицеру поэт пишет – язвительно и колко:
«...К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера. Недостаточно быть трусом, нужно еще быть им в открытую. Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта (Дегильи ещё и умудрился предать эту историю гласности – «Русскiй РезонёрЪ») Все то, что случилось, я предвидел заранее, и жалею, что не побился об заклад. Теперь все кончено, но берегитесь. Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете... Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли»
Впрочем, письмо Пушкиным отправлено так и не было... Видимо, поэт посчитал, что Дегильи и так дискредитировал себя в полной мере, адресоваться же – хотя бы и в крайне оскорбительном тоне – к трусу было юи ниже всякого достоинства и совершенно излишне.
К 1821-му году классики русской литературы Гоголь и Лермонтов ещё – сущие дети. Так, в мае 1821-го юный Николай Васильевич Гоголь-Яновский только принимается в нежинскую гимназию высших наук, а в июне держит экзамен и помещается во второе отделение.
Михаилу Юрьевичу же в июне 1821-го и вовсе нет и семи лет, он подрастает в бабушкином имении в Тарханах, уже в этом возрасте обнаруживая в себе слабое здоровье и склонность к мечтательности.
Средняя июньская температура в Москве в 1821 году – достаточно умеренна, всего-то 15.1 градуса (даже на одну десятую ниже майских значений). Впрочем, в Петербурге и того меньше – 11.2 градуса. А мы-то всё ропщем... где лето, где лето? Представляете, каково было разочарование петербургского обывателя? Как метко охарактеризовал это Пушкин: «...наше северное лето, карикатура южных зим...»
А не полистать ли нам между делом "Санкт-Петербургские ведомости", например, от "пятницы Iюня 3 дня"? Ценами интересуемся? Вот, пожалуйста! "... При санктпетербургском порте главнейшие российские товары продавались по следующим ценам: сало ворванное по 13 р. 50 коп. за пуд. Сало свечное 1-й руки по 150 р. за берковец. Поташ лучший по 95 и 94 р. за берковец. Щетина 1-й руки по 80 и 85 р. за пуд" Так, довольно коммерции... Что ещё? А, вот, запоздалые новости: "Минувшего апреля 30-го числа провезено через город БряцлавЪ тело покойного генерал-фельдмаршала графа Ивана Васильевича Гудовича с приличною духовною церемониею и в сопровождении военного отряда в город Киев" Грустная история, да... А вот крайне короткая новость... ну просто короче некуда: "Валахия. От 20-го апреля. Паша Янинский имеет теперь войска 25.000 человек". Прекрасно! С чем Пашу и поздравляем, наверное, он долго шёл к этой цифре... Ну и - давайте узнаем, чем город-то живёт? А разным... но тоже коммерцией, в основном. "На В.О. во второй линии подле торговых бань в доме купца Репнякова, под № 724, у купца Верешнова продаются недавно полученные Архангелогородские полотна, камчатки для скатертей и салфеток, белые полотняные платки и нитки". А что, нитки - вещь полезная.. Что еще? "Продается за сходную цену накидная енотовая шуба, крытая синим сукном, за четыре ста рублей. Узнать о сем можно в Адмир. части во втором квартале по большой Садовой улице в доме Нефедьева, под № 99, у портного мастера Никиты Кондратьева". Ну и цены у вас, батенька! Четыреста рублей!!! Торг, правда, уместен, но всё равно - дороговато!! "Некоторая иностранка желает определиться в какой-либо дом в собеседницы или обучать детей французскому, русскому и начальным основаниям англинского языка, соглашаясь и на отъезд..." В "собеседницы" - это прекрасно, будем надеяться, что у "некоторой иностранки" всё сложилось благополучно!
А 4 июня 1821 года в дворянской семье Майковых – людей артистичных и интеллигентных (отец – академик живописи, мать – женщина образованная, влюблённая в литературу и поэзию) рождается будущий русский поэт и член-корреспондент Императорской Академии Наук Аполлон Николаевич Майков. Столь экзальтированное имя он получил в честь деда – Аполлона Александровича Майкова, тоже поэта и директора Императорских театров. Экое культурное семейство! Впрочем, чего удивляться старомодному эллинскому имени, вспомним хотя бы гоголевских Алкида и Фемистоклюса... (Забегая совсем уж вперёд, замечу, что и одного из сыновей поэта, родившегося в 1866 году, тоже звали Аполлоном... Аполлон Аполлонович. Семейная традиция!) Пройдя в Петербурге семилетний гимназический курс за три года, шестнадцатилетний Аполлон поступает в Московский Университет на юридический факультет, уже тогда изменяя Фемиде с Эвтерпой. Не чуждый и живописи, Майков всё же выбирает поэзию, и в 1842-м году за свой первый стихотворный сборник, удостоившийся похвалы даже строгого Белинского, награждается денежным пособием в тысячу рублей от Императора Николая Павловича. Вот тебе и "солдафон"! Вечный неистребимый миф, накрепко засевший в головах с советской школы.
В разные годы послужив в министерстве финансов и в Румянцевском музее библиотекарем, вторую половину жизни Майков преуспел в должности цензора комитета иностранной цензуры, дойдя до действительного статского советника (IV класс в Табели о рангах). Скончался Аполлон Николаевич весною 1897 года от воспаления лёгких, одевшись некоторым февральским деньком чересчур легкомысленно и несообразно погоде.
Мы же сегодня непременно вспомним хотя бы пару его стихотворений.
Весна! Выставляется первая рама —
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса.
Мне в душу повеяло жизнью и волей:
Вон - даль голубая видна...
И хочется в поле, в широкое поле,
Где, шествуя, сыплет цветами весна!
Во мне сражаются, меня гнетут жестоко
Порывы юности и опыта уроки.
Меня влекут мечты, во мне бунтует кровь,
И знаю я, что всё — и пылкая любовь,
И пышные мечты пройдут и охладятся
Иль к бездне приведут… Но с ними жаль расстаться!
Любя, уверен я, что скоро разлюблю;
Порой, притворствуя, сам клятвою шалю,-
Внимаю ли из уст, привыкших лицемерить,
Коварное «люблю», я им готов поверить;
Порой бешусь, зачем я разуму не внял,
Порой бешусь, зачем я чувство удержал,
Затем в душе моей, волнениям открытой,
От всех высоких чувств осадок ядовитый.
Таким – или примерно таким – выдался этот месяц. До встречи в июле в рубрике "Однажды двести лет назад...", и - не забудьте полюбопытствовать, почитать авторские "Литературныя прибавленiя...", последующие буквально вдогонку сегодняшней статье.
Предыдущие статьи цикла «Однажды 200 лет назад...», а также краткий гид по каналу «ЛУЧШЕЕ» - ЗДЕСЬ
С признательностью за прочтение, не болейте и, как говаривал один юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ