(начало)
Старенький сарайчик под одной с домом крышей, перекинутой через двор. Он начинался там, где заканчивалась правая створка ворот. Точнее, столб самой створки был угловым столбом сарайчика, и продолжался, пока его высота не опускалась до двух метров вместе с крышей. Видать хозяева были не так велики ростом.
Старенький, но ровный забор огорода тянулся от угла сарая до соседнего участка - это метров десять. А дальше - пустой соседский участок, с ещё меньшим покосившимся срубом в самой его глубине.
Улица длинная, хорошо местами засыпанная, толи мелким гравием, толи пеплом из печей, тянулась вдаль и там же исчезала, вместе с заборами, кустами, домами и деревьями.
Вдоль улицы стояли высокие деревья с голыми ветками, местами, лежащими на крышах пустых домов или электропроводах, нитками тянущихся от столба к столбу, вглубь когда-то, по всей видимости, довольно активно живущего посёлка.
Да, глушь есть глушь.
Лёша закончил осмотр, присел на корточки, прямо здесь же под воротами и о чём-то очень глубоко задумался. Было, даже невооружённым взглядом заметно, как он постепенно всё глубже и глубже погружался в какие-то, только ему одному известные мысли. Больше он никуда не смотрел и не произнёс ни слова.
Постепенно вся очередь растворилась, машины разъехались, люди разошлись, двор опустел.
Вечернее осеннее солнце залило всё вокруг красно-оранжевым прохладным светом. От этого света листья на деревьях стали ещё ярче, ветки, на которых ещё трепетали эти листья стали чёткими, как нарисованные. Тени стали более плотными и ещё более насыщенными и тёмными. Они лежали, как железные толстые плиты и никакая сила не смогла бы их поднять.
Всё вокруг погрузилось в какую-то, только самому Создателю понятную грусть, которая проникала в самые сокровенные и давно никем не посещаемые места в этом, сейчас совершенно глухом уголке, когда-то живой и облачённой покровом радости и счастья стороне.
***
Маленькая комната с одним окном в левом углу, у которого стоял квадратный деревянный стол и два старинных деревянных стула из тёмного дерева. В противоположенном углу - широкая, но короткая, деревянная кровать с тремя большими подушками. Кровать укрыта плотным пуховым одеялом в плотном тёмно-синем пододеяльнике.
Справа от входной двери, под стеной - старинный, деревянный шкаф без одной дверцы. В открытой части висел кожаный плащ, над ним - большая чёрная, фетровая широкополая шляпа. Внизу стояли кожаные сапоги "Казаки" на плоской подошве.
Сразу за шкафом - дверь в соседнюю комнату - кабинет хозяина и за ней - красный угол, в котором на деревянном, украшенном резной накладкой из тёмного дерева уголке, стоял большой раскладной триптих из икон с тремя ликами.
Перед иконами, на высоте, чуть ниже середины ликов, на цепочке висела, закреплённая на вмонтированном в угол крюке, горящая лампадка, и освещала все три лика своим тёплым светом.
Комната казалась очень светлой за счёт отсутствия потолка, потому что стена плавно переходила в крышу. Всё вместе и стена, и потолок были окрашены белой матовой краской и смотрелись, как огромное полотно. Тёмная мебель торжественно контрастировала с ним, ставя на нём свои контрастные акценты.
Во всём этом контрасте, за столом, украшая своим присутствием интерьер, сидел пожилой мужчина, лет восьмидесяти пяти, в длинном, стёганом жилете поверх синей баевой рубахи в большую белую клетку. Тёплые джинсы завершали кожаные “Казаки” на плоской подошве. На носу у него очки – “Капли” с жёлтыми стёклами.
Длинные, седые волосы, толстыми вьющимися, седыми локонами спадали на его ещё крепкие плечи. По периметру головы они были стянуты, чёрной вязаной сплошной неширокой полоской.
Его отрешённый взгляд проходил куда-то далеко сквозь прозрачный пар, поднимающийся над большой чашкой горячего чая, стоящей перед ним на столе, плотным, длинным облаком и совершенно бесследно растворяющийся в воздухе, не оставляя даже памяти о себе.
Дверь в комнату открылась и вошла пожилая женщина, примерно такого же возраста, что и мужчина. Она была в тёплом, длинном платье и такой же, как и у мужчины, только приталенной стёганой жилетке. Испод плотного платочка, завязанного в старинном стиле назад и прикрывающем лоб, были видны не длинные пряди седых волос. А её ноги грели тёплые замшевые чуни с большими синими лепестками.
- Ну, что, сильно устал? - с глубокой заботой в голосе прямо с порога спросила она.
- Да есть немножко – тяжело выдохнул мужчина.
Она зачем-то поправила висящий в шкафу плащ.
- Сегодня людей-то как много было! – посетовала женщина, подходя к столу. - Ты чайку-то попей, отдохни. Может, что покушать хочешь?
- Нет, спасибо, милая, не хочется – сказал мужчина. - Ты бы сама отдохнула.
Мужчина привычным жестом откинул свисающие локоны волос назад, развернулся в её сторону и, подняв голову, посмотрел ей в глаза.
- Целый день на ногах - и в доме, и в огороде, и со скотиной, и со мной. Сама присядь, отдохни.
- Хорошо, хорошо – успокаивающе сказала женщина. - Конечно, отдохну. Вот сейчас сяду, возьму одну из твоих папок и буду читать и отдыхать.
- Что ты там возьмешь? – Мужчина, как будто вынырнул из небытия.
- Там нечего читать.
- Ну почему - нечего? Ты много написал, вон папок сколько. Вот возьму одну из них, и глядишь, чего-нибудь почитаю.
- Ну и ладно - как-то обречённо выдохнул мужчина.
Он сделал глоток чая, поставил чашку на блюдечко и погрузился в свои мысли, уставив свой пронизывающий взгляд сквозь клубы испаряющейся влаги, поднимающейся над чашкой, и над ней же исчезающей в никуда.
Женщина прошла в соседнюю комнату.
В комнате, у окна, стоял довольно старый, но ещё достаточно крепкий и очень удобный одно тумбовый дубовый стол. Его покрывало, местами протёртое до дыр, но аккуратно заглаженное заподлицо сукно. На нём возвышалась почти такая же старая, керамическая настольная лампа, занимающая хорошую четверть стола.
Рядом со столом, стояла высокая деревянная этажерка с большим количеством книг и папок. С одной из полок этой этажерки, женщина взяла толстую серую папку и положила её на стол. Аккуратно отодвинула стул и сама села за стол. Она бережно открыла папку, зачем-то рукой прогладила первую страницу рукописи и принялась читать.
***
Яркое красно-оранжевое солнце через небольшое окно, заливало комнату своими, несущими последнее тепло лучами. И вот сквозь этот свет, полностью заливший комнату и придавший ей какой-то непривычный, но довольно таинственный окрас толи в её сознании, толи наяву, проявилось помещение какой-то часовенки.
Помещение часовенки светлое и казалось очень просторным из-за больших арок по бокам и окрашенных белой светоотражающей краской стен. Они светились от солнечных лучей, проникающих сквозь большие окна в верхней части зала.
То, что часовенка находилась в стадии строительства, совсем не смущало собрание прихожан, присутствующих на службе. Все с большим вниманием слушали, о чём читал батюшка, потому что, читал он не на древнеславянском, никому не понятном, а на русском языке. Поэтому, все присутствующие, полностью прониклись его чтением, и на их лицах отражалось понимание и сопереживание всему тому, что они слышали из прочитанного текста.
Храма здесь испокон веков не было и всем приходилось ходить или ездить несколько километров через лес, в ближайший город. А в последнее время, деревня почти совсем опустела от того, что большинство стариков перевезли в город, оторвав от родной земли. А оставшимся, кто не хотел соглашаться с переездом, и остался на родной земле, и ходить-то было некуда. До города не дойти. Всем им так не хватало этого светлого и до глубины души проникающего и укрепляющего Слова Божьего.
А с постройкой часовенки всё коренным образом изменилось. Люди ожили и как-то приободрились. А когда начали возвращаться те, что уехали, тут и совсем на душе у всех стало светло и радостно.
Поэтому всё понимали, что часовенка обязательно построится, не сегодня, так завтра. А, если что нужно, любой из присутствующих не только, готов помочь в своё свободное время поднять, укрепить и украсить это здание, но и что самое важное - абсолютно бесплатно.
***
Прекрасным летним утром, лес играл всей полнотой своих многочисленных красок, вынужденно пропуская сквозь густые ветви яркие, вездесущие лучи солнца. Ещё влажный воздух, плыл в утренних лучах, то там, то здесь отсвечивая радужными кольцами.
Маленькие капельки росы, не успевшие испариться в тёплом летнем воздухе, искрились всеми искрами драгоценных камней на листочках и на плотных паутинках, разбросанных тружениками–пауками, в им одним известном порядке. Лес просыпался и каждой травинкой радовался новорожденному дню, как бы поздравляя его с Днём рождения.
И вот, среди всей этой красоты и одухотворённости, по лесной дороге, раздуваемая от гула сабвуфера, через ухабы и торчащие из земли корни деревьев неслась изрядно потрёпанная и местами проржавевшая “Девятка”. Из салона на весь лес гремел какой-то восточный рэп.
На каждом ухабе или ямке из машины, на колёса и просто на землю, сыпалась ржавая пыль и труха. И, как не прискорбно, всё это, и лес, и солнце, и прекрасная погода, а тем более ржавчина, совершенно не волновали молодого хозяина машины, бывшего судимого блатного по кличке Бурый, порядка тридцати лет от роду.
Истинный “пацан”, в пёстрой от пальм и попугаев, расстёгнутой до самого живота рубахе, с парой цепочек из, так называемого “медицинского золота” и с несколькими перстнями на обеих руках из того-таки “золота”, как из девяностых.
Однако вся эта пестрота и «богатство» не в состоянии затмить его примитивную тупость и жадность. И уж точно не в состоянии остудить его горячности и тем более не могут скрыть его трусости.
А, его пассажира Мишаню, упивающегося своей крутизной из-за приближённости к одному из руководителей района. Точнее, он даже не приближённый, так, седьмая, точнее -“шестая”, вода на киселе, что, в общем-то, не мешало ему пениться подобно перегретому пиву. А, от роду, всего-то лет двадцать мять, и это всё, что отличало его от Бурого.
А в остальном различия почти не заметны. Такая же, только, на этот раз, в солнышках и зонтиках, пёстрая рубаха. На шее, правда, только одна, но толщиной с мизинец, цепь, из того же “медицинского золота”. И на пальцах по паре “шайб” из того таки металла.
(продолжение)