Выставка о русском и немецком романтизме в Новой Третьяковке напоминает о роли поэтов в политике и роли географии в толковых словарях, а также утопизме военного мышления.
Едва ли не самым неожиданным на выставке «Мечты о свободе» оказался раздел, посвященный декабристам. Какая, казалось бы, связь между крестьянскими идиллиями Венецианова, библейскими видениями Александра Иванова, ночными пейзажами Каспара Давида Фридриха – и героями Сенатской площади, пытавшимися придать ускорение затхлой политической системе России? Как бы ни были умны вожди декабристов, их утопический план был обречен на поражение: политика не терпит наивности, Пестелю и его друзьям не хватало цинизма. Но сама готовность конвертировать опыт заграничных походов во время войны с Наполеоном (архивные материалы о декабристах выставлены рядом с его ботфортами) в попытку переустроить Россию – из числа восхищающих. Заодно эта попытка оказывается частью давней загадки – что же такое романтизм, как и бидермайер, стиль или направление? Конечно, направление, elan vital, «жизненный порыв», как говорят вслед за Бергсоном французы – но при этом и стиль, замешанный на театральности особой пробы. Понять эту сцену духа можно через игру света и тени, драматические картины природы, через композицию и специфические позы персонажей, не говоря уже о портретах властителей дум – их хватает на большой выставке «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии». Третьяковская галерея давно готовила ее вместе с дрезденскими музеями, открытие несколько раз переносили с прошлого года, но двум городам в итоге удалось противостоять ковиду, и выставку, как и собирались, сперва показывают в Москве.
Среди изображенных много самих художников – автопортретам отдан особый раздел на Крымском валу. Но много и литераторов, от Людвига Тика до Нестора Кукольника, от Гоголя до Гофмана, от Лермонтова до Новалиса. Много внимания здесь уделено фигуре князя Владимира Одоевского, русского шеллингианца и «любомудра», по-прежнему недооцененного историей русской литературы, многие его тексты так и лежат без движения в архивах. А первое место среди пишущих по частоте «визуальных напоминаний» на выставке занимает Жуковский. Василий Андреевич оказался сегодня если не иностранным агентом, то уж точно агентом влияния. Он много времени проводил в Германии, дружил с живописцами и литераторами, выстраивал их отношения с Петербургом – то Пушкину перо от Гете в подарок привезет, то больному Фридриху пенсию из российской казны выхлопочет – собственно, благодаря поэту тот в свое время и стал популярен в России, говорят, благодаря царским закупкам у нас второе по величине собрание его работ в мире.
Жуковский воспитывал наследника престола, будущего императора Александра II. Возможно, поэту Россия во многом обязана освобождением от рабства. Закончено ли начатое Жуковским дело? На видео Андрея Кузькина «По кругу» (2008] запечатлен человек на веревке, месящий бесконечную грязь. Хронологическая таблица в каталоге (она же воспроизведена и на выходе с выставки, хотя, возможно, ею стоило бы открывать экспозицию) напоминает о разнице в понимании свободы - слова, важного для эпохи французской революции и Гегеля, не зря его интерпретации в эпоху романтиков была посвящена философская дискуссия в рамках сопроводительной программы к выставке (видео размещено здесь) Пока в России обсуждали условия освобождения миллионов из рабства, наделение их гражданскими правами и приняли в итоге наименее удобный для крестьян вариант, в Германии уже пробовали жить при Конституции, парламенте и без цензуры. Так значение слова зависит от места его произнесения, география влияет на толковые словари: свобода здесь и сейчас для одних кажется другим далеким маячком, разделенные временем значения могут однажды совпасть, а могут и нет.
(...)
Антон Иванов ("Голубой"). Остров Валаам при закате солнца. 1845. Москва, ГТГ.
(...) Многие сегодня обозначают непрерывность в искусстве соседством работ прошлого и наших дней. Кураторы выставки на Крымском отказались от резервации для современного искусства, они разместили его посреди старинных экспонатов. В итоге выиграли все, даже если работы наших современников сохраняют визуальную независимость, как выдающийся «Номер восемь» голландца Гвидо ван дер Верве – на десятиминутном видео 2007 года художник идет к камере по льду Ботнического залива перед движущимся за ним ледоколом. Как снят перформанс, понять трудно, похоже на незамысловатую иллюстрацию к «Фантазиям об искусстве» того же Вакенродера: «О, сколь счастлив этот художник, который здесь, в одиночестве, среди прекрасных скал, среди могучих деревьев, ожидает своего вдохновения, который далек от мелочных человеческих занятий, который живет лишь ради своего искусства, только его видит глазами и душой». Идущий на фоне то взмывающего, то падающего ледокола выглядит воплощением ищущего духа, мятежным и отважным ангелом посреди ледяных пространств, где острие ножа материализуется в виде поспешающего за ним корабля.
Конфликт и боль, уродство и одиночество, химеры и смерть – пространство романтической географии не окинуть одним взглядом, оно простирается от конкретных точек на карте (для немецких романтиков это часто «Саксонская Швейцария», горы между Дрезденом и Чехией) до языка как страны без правителя, но с обозначенными законами. Воображаемой карте соответствует дизайн выставки, сложный, едва ли не запутанный, и при этом интуитивно понятный и даже в чем-то простой: автор здания Еврейского музея в Берлине Даниэль Либескинд построил на Крымском валу настоящий лабиринт, где невозможно заблудиться, но можно счастливо блуждать.
До 8 августа.
На сайте ГТГ можно скачать буклет к выставке, включающий в себя и план залов. Осенью ее покажут в Дрездене. Каталог включает в себя статьи российских и немецких специалистов.
Полностью https://morebook.ru/tema/segodnja/item/1622378529717