Сколько сказано, спето и написано о любви… А тема по прежнему таинственна, загадочна и неисчерпаема. Многие пережившие ее называют любовь «ураганом». Так о ней можно судить только «после», анализируя упрямое безумство своих поступков. Я думаю, что самое лучшее определение для любовного переживания – это «наваждение». Очень напоминает загадочного паразита, переносимого кошками. Поселившись в мозгу человека, он изменяет его мировосприятие. Заставляя видеть все, что связано с кошками в восторженно-умилительных тонах. Подавляет волю и рациональность. И вот уже человек заводит себе вторую кошку, третью… двадцать третью. И вонь дома уже и не вонь, а новый аромат Kenzo? Просто не всем доступный.
Любовь – это наваждение, которое управляет нами во имя великой цели продолжения рода человеческого. Чары ее сильны, неожиданны, но не безграничны.
В 6м классе я вдруг с удивлением для себя отметил, что смотрю в одну точку. Точка эта перемещалась, обладала темно-каштановыми волосами, бескрайне-бездонными глазами и улыбкой с нервнопаралитическим действием. У нее было прекрасное древнее имя Анна. Аня, Анечка – звучало чарующей гармонией высших сфер и захватывало воображение без остатка. Совсем не то, что моя младшая сестренка – Анька, от которой одни проблемы и накапливающееся раздражение. Тут и писать нечего, - у кого были сестры, тот знает. А другим и рассказывать бессмысленно.
Со своей гармонией трех букв (Аня, а не Бог, хотя разницы тогда я не ощущал) я мог засыпать и просыпаться. Строить далекие жизненные планы, драться во имя и погибать со сладкой мелодикой имени на устах. Непрерывный поток образов и игра воображения перегружали неокрепший и неготовый мозг. Феромоны атаковали меня с неистовой силой и в ее присутствии я замирал, тупел и превращался в истукана с острова Пасхи. Принцессу моих грез сначала это забавляло, а со временем начинало сердить. Потому что было заметно окружающим и становилось предметом насмешливой зависти со стороны подруг.
Мне же любые ее слова и жесты казались воплощением ума и просвещённости, походка – олицетворением грации, а мимолетно оброненный взгляд – многозначительным обещанием. Власть химии гормонов и мистики первой влюбленности была абсолютной и ниспровергаемой.
И вот ЕЕ День Рождения. Центральная дата года. И я в списке приглашенных к ней домой на праздник. Нескладная одежда в попытке выглядеть взрослее, неместные прыщи и осколки надежд вперемешку со страхами в юной восторженной груди.
Искаженное и истонченной бессонной ночью восприятие превращало обычную советскую провинциальную «трешку»-квартирку в храм для посвященных. Разговоры взрослых были умны и многозначительны, кошка вышагивала с леопардовым достоинством, а герань – благоухала. А она… Она была центром, осью и смыслом вращения этого мира в голубом платье оттенка недосягаемости и поклонения. Пепельноокая принцесса небесных чертогов.
Там же я познакомился с ее братом., который был старше нас на пару лет. И, завидуя ему, думал, какое же это несусветное счастье – находиться каждый день рядом с предметом моего обожания, понимать и быть частью ее внутреннего мира. Он был взведен в ранг первосвященника моего Божества. «Везет же людям с сестрами...», - не выходило у меня из головы. Не то что мне, досталась, странность какая-то.
Но сверкающие одежды брат примерял недолго.
- «Какая она, твоя сестра?» - спросил я вкрадчиво, стараясь сохранить в тайне причину своего очевидного вопроса. Что такое «секрет Полишинеля» мне тогда еще не было известно.
- «Да дура она и задавака!», - изрек первосвященник, скривившись и рухнул падшим Ангелом. А взрывной волной от удара и потрясения основ небесных сфер меня от него откинуло.
Оставалось бродить по комнатам, не находя ни места, ни занятия, разглядывая запыленные собрания книг, признак интеллигентности того времени.
И тут мое имя произнес Голос. Мелодика небес, мягкая гармония Вивальди. Она стояла в окружении двух ближайших подруг и улыбалась. Улыбалась только мне и одной из тех улыбок, в которую хотелось нырнуть и раствориться без остатка. Жить в ней властителем глубин, подобно Ихтиандру или Моби Дику.
- «Конфету будешь?»
Разве можно отказаться от таинства причастия? Я развернут ее и залихватским движением отправил в рот. И тут объективная реальность рациональным многотонным поездом воткнулась в стену моей тупой одухотворенной влюбленности. Воткнулась и сокрушила ее, разнеся тщательно подогнанные кирпичики иллюзий. Конфета была с секретом, а секретом была обильная перечная начинка красного перца. Я все понял. И в поисках сострадания смотрел на нее. Но она смотрела на подруг, а те пялились на мою реакцию.
Я считал себя сильным. И уже знал, что «мужчины не плачут». А если и плачут, то «внутрь себя», не показывая виду. Я улыбнулся, но слезы предательски хлынули из глаз. Это были не слезы обиды или унижения, горя или отчаяния. Это были слезы освобождения, естественная реакция организма на пожар, бушующий в глотке, опускающийся лавиной огня в пищевод. Это был не пот или испарина, а были капли очищения и искупления на лице, ни единый мускул которого не подернулся судорогой. Мальчик становился маленьким мужчиной. Жизнь повернулась к нему своей несправедливой стороной, но он смог ее за это поблагодарить. Пожар любви замещался пожаром перцовым, а химия любовного увлечения вытекала жемчужинками слез. Чувства остыли, вырос и я.
Кстати с ее братом мы дружны до сей поры. И в справедливости его мнения я ни разу не имел возможности усомниться. У него божественный дар видеть людей насквозь, до самой серцевины их глубинных намерений.
И когда на одном из Дней Рождений моей сестры мы с ним увидели молодого парня, смотрящего на нее во все огромные, подернутые поволокой глаза, Брат-Друг мне кивнул и коротко усмехнулся.
- «А какая она, твоя сестра?», - спросил вновь обращающийся, мысленно облачая меня в одежды первосвященника.
- «Она офигенная…», - неожиданно перебив, сказал Брат-Друг. Да, он определенно разбирается в людях!.