Полёты, полёты, полёты… После каждой смены я закрашивал 1- 3 клетки в личном плане подготовки на год, продвигаясь к цели первого года — сдаче на 3-й класс. Групповая слётанность, атаки воздушной цели одиночно и парой. Отметился на потолке самолёта. В лётной книжке стоит высота 16000 метров. Слетал на разгон максимальной скорости: приборной 1100 км/час и числа М — 2,0. Но важным рубежом было начало полётов на перехват с радиолокационным прицелом. Мы становились дольщиками эскадрильской «канистрочки». Прекрасно помню первую запись в ЖПС (журнал подготовки самолёта) времени работы прицела. Мне показалось, что в глазах техника появилось уважение. А может и показалось, что появилось. Хотелось увидеть. И увидел.
А между полётами служба постепенно поворачивалась к нам разными местами. Совсем не медовыми. Нас начали посылать на выходные дни ответственными в казарму срочной службы. Проконтролировать соблюдение распорядка дня, провести политинформацию, сводить в увольнение группу бойцов и т. п. Надзирательские функции. Старшину эскадрильи подменить. Как-то я себя не очень чувствовал в этих функциях. Голос командирский стеснялся подать. Очень не любил себя в это время.
Однажды воскресным днём меня нашёл комэск и отправил в казарму разбираться с подчинённым. А между прочим, казарма на аэродроме была. Несколько километров пути. И никто автомобиль не выделял. Было какое-то сообщение городка с аэродромом. Но связано оно было с нарядами. Вывезти на развод новый, возвратить в городок сменившихся. Попутками надо добираться.
Мой механик вернулся из увольнения пьяненьким. Мне предстояло разобраться с ним. Комэск мне не объяснил как это сделать, а я постеснялся спросить. Не в духе был комэск. Разговаривал со мной так, будто я напоил механика. В училище у меня подчинённых не было. Видел, как с курсантами взводный и ротный разбирались. Вот и весь опыт. Придумаю что-нибудь, пока дойду до казармы.
Нашёл я своего Ваню в казарме. Стоит он передо мной осоловевший, с пьяненькой улыбкой. Улыбка добрая, виноватая. Уверенно стоит. Как его определили, что он пьян? Выпивши человек. Не человек, а — солдат Советской Армии. Как же с ним разобраться? Набрал я в грудь воздуха побольше:
- Что же это вы, гвардии рядовой, дисциплину нарушаете? Вы, что, не знаете…
И тут у меня произошло раздвоение личности. Первая продолжала уверенно сыпать назидательными штампами, которые фонтанировали из какой-то неизвестной области головного мозга без остановки. Будто давно ждали своего часа. Засиделись.
А вторая с ужасом слушала и вопрошала:
- Как? Как ты до этого докатился? Ты же полная копия училищного взводного! Несёшь уставную чушь, от которой тебе было тошно. Ты же обещал себе, что не будешь таким офицером, как взводный!
Механик понурился. Весь вид его говорил, что он не хотел, оно само получилось, виноват, такое больше не повторится.
Мои две личности схлопнулись в одну. Я закрыл фонтан назиданий. Пустая трата времени. Мне было мучительно больно за бесцельно проведённые в училище годы в плане командирских навыков.
Возникла пауза в воспитательной экзекуции. Такая длинная, что механик поднял голову и в его глазах мелькнуло недоумение. Надо было заканчивать эту комедию:
- Ну, что? Будем ещё выпивать?
- Никак нет, товарищ гвардии лейтенант!
- Свободен! Завтра полёты, выспись хорошо.
Солнце уже гнездилось между сопок. Я шёл в городок вдоль зеленеющего соевого поля и думал о своём открытии. Оказывается, мало отрицать методы взводного. Они у тебя угнездились на подкорке прочно. За четыре года. Хотя, ты этому противился. А других у тебя нет. А откуда им взяться? Ведь ты в этом направлении над собой не работал. Грустно, товарищ офицер…
Полёты, служба… А было и свободное время. Мы ватагой съездили во Владик. Так в полку называли Владивосток. Осталось два впечатления.
Первое. Сам город напомнил мне Хабаровск, только вместо реки — море. Удивило совместное расположение морского и железнодорожного вокзала. Неожиданное решение. Хотя, если подумать, кроме берега жд вокзалу места не было. Больно круто сопки спускались к океану. Бухта была замусорена. Много моряков. Солёный ветер. Или йодный? Военные корабли на рейде. Лайнеры. Скромного размера.
И второе: мы отметились в ресторане на въезде во Владик. Там ещё большой якорь стоял символический. Заказали среди прочего мясную нарезку из дичи дальневосточной. Медвежатина и оленина там тоже присутствовала. Не впечатлила. Больше я дичью не интересовался. Может не повезло. Не того приготовления была дичь. Не знаю.
Иногда мы бывали на базаре в Уссурийске. Меня там интересовали пластинки виниловые. Из портов туда попадала всякая экзотика музыкальная. Базар был живописен. Отличался от виденного мною на Западе. Рыба! Разнообразная. Морская и речная. Разного приготовления. Рыба на базаре господствовала. Хотел как-то перекусить беляшом с мясом, а его не оказалось. Пришлось купить с навагой. Вообще не представлял что это за рыба. Но вкус оказался незабываемый. Вот и сейчас слюнки потекли.
А в мае наступал сезон корюшки. Она была в каждом углу базара. Слабосолёная, среднего посола, для пива. Янтарные рыбки размером с четверть. Рубль за 10 штук. В городе эта рыба была чем-то вроде семечек подсолнуха на Западе. Никогда не приедалась. Мне казалось, что все шли по тротуарам с этой рыбой. Чистили и ели на ходу. Парни угощали девушек. Кожа этой рыбёшки валялась всюду, словно шелуха подсолнечника в каком-нибудь хуторе у меня на родине. Только на родине шелуха появлялась массово поздней осенью. А здесь — май.
Кстати, семечек там не было. Были какие-то крупные и серые, полупустые. Шелуха рвала губы. А на мешке чёрных западных семечек можно было озолотиться. Делали на них доход, пересылая с Запада. Забыл стоимость стакана. Деликатесный продукт!
Побывали мы и на берегу океана. Организованный выезд на большом автобусе на целый день. В бухту Лазурную на Шамору. Уютная бухточка в окружении сопок. Песок. Чистая вода. Большое место для купания. Недалеко было каменистое дно, где можно было понаблюдать за обитателями моря. Однако, я быстро смекнул, что здесь легко обгореть. Или получить солнечный удар. Спрятаться от солнца было некуда. Оно жалило сверху и доставало отражением от волн. Только автобус. Но его тени было маловато. Пришлось одевать рубашку. После выхода из воды. А народ удивлялся этому, посмеивался. Но мне приходилось целыми днями бывать в зной в степи. Знал, как спасаться от солнца в голой степи, чтобы избежать перегрева и ожогов. А в понедельник, между прочим, полёты. А военные и их жёны резвились в волнах, словно дети. Раньше всех чета Фоменко стала больше проводить времени в тени автобуса.
Уже ночью понял, что немного обгорел. Припекала спина, руки. А утром, взглянув на своего соседа, обомлел. У него был волдырь на весь лоб. Такого я ещё не видел. Поменьше были на губах. А всё потому, что он перед выездом на море сделал короткую стрижку. И чуб убрал полностью. И у него на лбу образовалась белая полоса кожи. Шириной в три пальца. Вот эта полоса и вздулась. А он этого ещё не видел. Не успел к зеркалу подойти. У него только лоб и не саднил. Но увидев мой обалдевший вид, он бросился к зеркалу. И взвыл! О полётах не могло быть и речи. Предложил ему проколоть пузырь, но он решительно отказался. Хотя я всегда так делал. С трудом одевшись, поплелись на стоянку автобуса.
К доктору первым зашёл сосед. Я услышал из-за двери возглас изумления медика. Когда Толя Кольцов вышел из кабинета, я чуть не рассмеялся от его вида. Лоб зиял красным кровоточащим пятном на всю ширину. А клочок кожи свешивался на брови в виде козырька. Поболее, чем у офицерской фуражки. Это и было юморное. Но смеяться над товарищем было грешно. Доктор вскрыл пузырь и отстранил от полётов.
А я доктора благополучно прошёл.
Летать было мучительно. После закрытия фонаря воздух быстро накалялся в кабине. Кожа начинала гореть с удвоенной силой. А в полёте добавлялся солёный пот. Мы начали летать на сложный пилотаж. Не полёты, а — пытка.
На стоянке наблюдал картину. Однокашник в кабине сверх осторожно натягивает на плечи подвесную систему. Техник за ним с недоумением наблюдает. Вроде систему по размеру установил. А ему туго. Когда дошла очередь до другого плеча, техник решил помочь. Рывком натянул ремень на плечо. И чуть не рухнул со стремянки. От истошного крика лётчика.
- А-а-а! Не трогай!
- Да что такое?
- Обгорел я на Шаморе, будь она неладна.
- Извини, не понял…
Больше на Шамору мы не ездили.
