1221 год. 17-тысячный корпус Толуя выкатывает к полумиллионному Мерву натыкаясь на 100-тысячную рать туркмен и кипчаков. Нехватка сил запускает волчье решение. Сперва резать, думать потом.
Продолжение. Предыдущая часть и пиршества обреченных, гремят ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ
Музыка на дорожку
Хуже беспорядка только порядок злых
Несчастный Мерв напоминал серну в окружении яростных псов, что в свою очередь охраняют от волка. К очередному мятежу присоединились все защитники города, от туркмен стоящих полевыми лагерями, до мамлюков из цитадели.
Откуда-то взялись арабы и кипчаки, сделавшие разноплеменное становище войском ассирийского царя. Никто не ведал, что иных царей называют Сеннахирим. Незатихающий лагерь гомонил шумом, склоками, поножовщиной и попойками.
Туркмены задирали кипчаков, кипчаки бросались на туркмен. Все вместе посмеивались над халаджами, обидно обыгрывая племенное название (халадж, калаш - беспомощный, потерявшийся в жизни).
Калаш, калаш
Дразнили бездельники какого-нибудь человека (группу людей), изображая изможденность лица или телесную немочь. В ответ халаджи кидались драться, иногда резали. Ссоры улаживали авторитетные люди и примирительные попойки, ради которых все и затевалось.
Арабы в безобразиях участия не принимали (почти), держа себя в стороне и несколько свысока, как полагается родоначальникам религии, и ее хранителям.
Их напыщенность претила суровой простоте степняков с их незатейливыми развлечениями, но как нечто священное ее терпели, и (днем) подчинялись, опасаясь прогневать неизвестное, а значит и страшное.
Ночью все возвращалось на круги своя. К ругани, дракам и пьянству.
Номинально, стотысячную ораву возглавлял упомянутый (в предшествующей части) Ихтиар ад Дин, образец пены, что выносится на поверхность смутой, исчезая как появилась. Бесследно.
Фактически, власть принадлежала племенным вождям, шейхам и тому элементу, что представляя сильных физически и испорченных нравственно мужчин, заставляет с собой считаться. Становясь необъявленной властью и возобновляемым кошмаром.
В стойбище не стихали собачьи бои. Одного возносили, другого свергали, калечили нравственно и (иногда) физически.
Вращение адского колеса наблюдали со стен Мерва, где жаждали исчезновения сборища, и больше всего этого (исчезновения) боялись, страшась остаться с монгольским царевичем один на один.
Внимательно посматривал и он сам, появившийся незаметно. Как иногда на собачью свадьбу, заявляется волк.
Степные пенаты
Слепец видит больше, чем влюбленный родитель.
Толуй рос драчливым, и не вдруг Темуджин заметил, что мальчишка побеждает всех... Нерослый и тонкий в кости, он забарывал увальней и валил коренастых. Противники падали с одного удара, а после второго долго корчились на земле. Одолев ровесников, сорванец принялся за ребят постарше, но и там не нашел себе равного.
Его становление (как бойца) пришлось на пору отцовского возвышения, что немного объясняло победы.
Поговаривали, что давно Степь не видывала такого багатура. Если уже сейчас (когда возраст важен) он побивает старших, то что будет войди он в воинские лета...
Старики присвистывали, старухи охали, а восторженный Толуй донимал братьев и мать своими "победами". Братья отмахивались, а разомлевшая Бортэ лыбилась словно умалишенная (ох материнство..), умиляясь способностям своего младшенького.
Вырасти бы Толую самовлюбленным пьяницей, съеденным лестью и лишенным себя (какими юнцов часто делают матери) кабы не Джэлмэ. Об успехах мальчишки тот услышал от какого-то доброхота и, будучи человеком (действительно) верным - схватился за голову, незамедлительно рассказав обо всем Темуджину.
Родителей «битых» друзей собрали в укромном месте и (на глазах "победителя") от души отстегали плетьми. На каждый окрик и всхлип, отец приговаривал
Этого человека бьет обман
Напоследок выпоротых уверили, что если еще раз драку заменят поддавки, мечи заменят плети.
Желающих польстить "багатуру" больше не обрелось. Толуй приходил с синяками, осознав что боец он, в общем неважный. На упреки и возмущения Бортэ Темуджин отмахивался
Рано или поздно он встретит людей, которые дерутся по-настоящему. Где тогда буду я? И где ты?
Понимая мужнину правоту Бортэ кивала, хотя и плакала.
Год-два прошел, прежде чем Толуй побил кого-то по-настоящему, вернувшись домой с кровоподтеком, взъерошенный и счастливой. Глаза светились как у рыболова, что пойдя за плотвой выудил сома.
Еще, отец научил Толуя не спрашивать можно ли то, можно ли это.
Говоря так, человек уже дал себе разрешение или уклоняется, но ищет на кого скинуть ответственность за поступок либо его отсутствие. Сомневающихся много, судить их строго не стоит, но и ханами им не стать.
На смущенные вопросы мальчишки, как сделаться ханом ему, Чингиз советовал:
уверенно делать вещи, о которых понятия не имеешь. А каков бы не вышел итог, говорить что так и задумывались. Такова тайна власти.
Обнявшись оба смеялись. Счастлив отец, чей сын – сын. Счастлив и сын, чей отец – отец.
Подросший Толуй вел армию на Мерв и, ни о чем не мечтая, на что-то рассчитывал.
Рыбалка на сома
Искусство, не с многим взять малое, но с малым многое.
Вперед Царевич послал четыреста отчаянных, поставив над ними благоразумного командира и рассудительных сотников. Нащупав броды через Мургаб, авангард перешел на враждебную сторону (реки), сделавшись глазами и ушами монгольского принца.
Рассказать было что, и если численность заставляла задуматься, то беспорядок не оставлял места сомнениям. С туркменами следовало покончить, и быстро.
На совете, задумчивый сотник поделился, как еще в детстве (с отцом) они ловили сомов на Ононе. Дело было ночью, за шум отец гнал с рыбалки домой, а свет вредил губительнее шума.
Но то было в Монголии, где сомы маленькие, в сартаульских же странах сомы большие.
Ночью, сотник и его люди подстерегли туркмен у реки. Тьма оказалась кромешной, а рубка скоротечной. Старались не шуметь, сбрасывая убитых в воду. Вскоре показался второй туркменский отряд, разделивший судьбу первого.
Убежденный дельностью замысла, Толуй усилил засаду и, разделив войска окружил мусульманский лагерь. К бродам оттуда то и дело выходили скопища, отправляющиеся грабить единоверцев. Привычка к ночным преступлениям сыграла злую шутку. Выходя на промысел, грабители сами оказывались добычей.
На бродах монголы не били из луков, отдавая дань внезапности и мечу. Мало-помалу реку набили телами так, что береговой камыш покрылся водой, а ниже по течению образовало плотину. В становище до последнего не били тревогу, посылая отряды проведать обстановку. Назад не вернулся никто.
Когда в лагерь посыпались огненные стрелы, здесь царила обычная ночь. Костры, веселье, пляски, заунывные песни у огня. Пронзительные беседы о жизни, ее красоте и несправедливости, которые бывают только в ночные часы между умудренными людьми, когда слабых свалила попойка, а буйных скука.
Залп семнадцати тысяч стрел покончил с плясками и беседами, повторившись еще, и еще раз. Следом в разворошенный лагерь ворвались татары. Первым делом они угнали вьючных животных и скот, вторым рубили всех, попавшихся под руку.
Рухнуло все. Туркмены, халаджи, арабы и кипчаки хватая коней мчались в разные стороны, позабыв соплеменника и оружие. Больше вождя и раба, прислужника и заводилы. Каждый был за себя, и спасался как мог.
Монголы не препятствовали бегству памятуя, что слабый враг лучше сильного, а испуганный полезнее слабого. Долго еще, рассыпавшиеся по Хорасану беглецы передавали друг другу (и населению) небылицы, рассказывая как в стойбище ворвалась сотня тысяч врагов. Все как один на огненных конях, неподвластные мечу и стихиям.
Слухи питали (итак уже сильную) оторопь перед монголами, превращая ее в оцепенение, а их в фатум. Чингизово нашествие воспринималось природным бедствием (и судьбой), отнимая веру в небесное заступничество и собственные усилия.
Пройдет немало лет прежде чем борьба Джелаль ад Дина и победы Бейбарса вернут мусульманам рассеянные надежды. Пока же...
Солнце взошедшее над Мервом оказалось черным, как черным был всадник стоявший напротив ворот.
Разгромив сто тысяч кочевников, Толуй отогнал псов, но он явился за серной. И ее он возьмет.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Резервные площадки (Телеграмм, ВК, ЖЖ, Телетайп)