На пороге назревающих больших преобразований в жизни деревни потомки не уважавших когда-то друг друга двух родов – Ширяевых и Беловых породнились семейными узами: зимой 1924 года была отпразднована наша с Глафирой Васильевной свадьба (о непростой семейной жизни Ширяева П. Х. в первом браке, – П. Ш.).
Первый пуд соли. Разные условия воспитания и быта, разные жизненные цели и стремления, разные методы, пути и средства в их достижении не преминули сказаться. Если с моей стороны всё было просто и прямо, открыто высказывалось мнение по любому вопросу и подкреплялось какими-то доводами, соображениями, мотивами, то с ее стороны всегда было только одно – нет!, не так, а вот так, как у людей делается, т.е. так как она считает правильным. Но почему именно так, а не иначе на все мои вопросы был всегда один ответ: «Я тоже не в лесу и не у бродяг росла!». Как ни допытывайся, почему именно так, она наставительным поучающим тоном, авторитетно так скажет: «Вот ведь как это, дорогой мой, делается». А где это так делается и почему – оставалось без ответа. И если я не согласен с такими её изречениями и наставлениями, то я же и виновен. Ну а можно ли было соглашаться с нелепыми мнениями и решениями? Во всех случаях разногласий, а они были на каждом шагу, она не соглашалась даже выслушать мои доводы. Однако никогда не выходила из себя. Спокойно с улыбкой, но оставалась при своём мнении и говорила: Опять не так, ну что с тобой спорить? Бесполезно. И сделает всё по-своему. Настолько я был в её глазах безнадёжен. Главное было не в несовпадении мнений, а в поступках строго, согласно своих понятий. Вначале всё это носило характер дружеских, шутливых и полушутливых споров, как бы по принципу «милые бранятся – только тешатся». Расхождения по мало значащим вопросам оставляли стороны каждую при своём мнении, без попыток добиться единого решения или хотя бы согласия, что не всяко лыко в строку. Не очень заметное, но постоянное накопление осадка разногласий во всём почти когда-то неизбежно должно было перейти из количества в новое качество. Так продолжалось на протяжении первого года. С появлением первого ребёнка – сына, которому все были несказанно рады, разногласия стали принимать конкретную материальную форму. Для ясности приведу два примера. Возвращается она со скотного двора после дойки коров. В руках подойник с молоком, руки мокрые от молока, на плечах рабочая шубёнка с завёрнутыми обшлагами. От соприкосновения с коровами рукава до плеч и весь перёд одежды грязные, влажные, в шерсти. Ставит подойник на лавку, расстёгивает шубу, берёт ребёнка, садится кормить. При этом грязными руками придерживает грудь, касается губ ребёнка, его ручонок, пелёнок... Тут уж не до шуток. Строго говорю: «Надо сначала раздеться, да руки вымыть, а тогда уж и подходить к ребёнку». «Дак он плачет». «Плачет, не плачет, а в одежде со скотного двора к нему не подходи!». Так один раз, второй, третий... Говори, не говори, всё по-прежнему. Не умея понять и объяснить причину такой упорной неряшливости, я терял терпение и всё более настойчиво стал требовать, однако в моем отсутствии, да и при мне, если чем-то или с кем-то занят, снова то же самое, а при посторонних тем более. Уже позднее, продумывая через много лет своё прошлое, дошло до моего сознания, что эта настойчивость была ей нужна для создания видимости большой занятости, о недосуге и хлопотах по хозяйству. Этим же созданием видимости объяснялось и её упорное проявление духа противоречия при посторонних, чтобы при людях её поправили или сделали замечание, а то могут и не обратить внимания на её «чрезмерную» занятость. А ведь, действительно, у посторонних создаётся впечатление такое, если женщина в рабочей одежде нараспашку кормит ребёнка, сидит как на иголках на лавке бочком, как бы спешит что-то доделать. А то ещё словечко вставит о том, как много ещё дел по хозяйству. А каким тоном скажет, артистически! Также обращалась с ребёнком и после мытья полов, после поганых вёдер. На втором году совместной жизни моё терпение и выдержка стали истощаться. Как только стал неотступно следить за всем и делать замечания, она очень скоро стала как-то подозрительно безразлично реагировать на них. Стала принимать личину какого-то отупения или наивности. Хотя наивность и так ей была свойственна. Иногда симулировала сумасшествие. Возил к врачу. Немало пережил с ней стыда за её поведение, тем более в деревне, где слухи распространяются быстро. Осознав её настоящую цену как человека, понял, насколько ошибочным был мой выбор, сделанный в пылу молодости и ослепления увлечением. Стал видеть недостатков за нею всё больше и больше, укрепилось окончательное убеждение в том, что при её самоуверенности, перевоспитать её не удастся. Да и она, видимо, также убедилась в своей ошибке, оставалась неудовлетворённой жизнью и не старалась ни прислушаться, ни приноровиться к совместной жизни со мной, а стала по-своему искать выход из положения… (Дата записи рассказа не известна, П. Х. Ширяев).
* * *
О дяде жены
Аф. Ив. Лихачев говаривал: «Торговля родства не признает!». Когда мы к нему приехали по первости в гости, как молодожены к дяде жены, нас приняли очень хорошо. Был собран богатый стол, а вот «приводной ремень» из яловой кожи выделки своего завода Афанасий Ив. нам не подарил, а продал за деньги по полной рыночной цене. Нам он, этот ремень, был нужен для наконечников к вожжам. Тогда-то он и сказал, как бывало, как бы оправдываясь, что торговля родства не признает. (Дата записи рассказа не известна, П. Х. Ширяев).