Любочку по-другому никто и не звал – Любочкой она и была – веселая, мелко-кудрявая, с белоснежными сахарными зубками в улыбке – она как раз закончила школу, когда началась война, а спустя пару месяцев в город на реке Белой потянулись эвакуированные.
Среди них было и секретное НИИ, в котором работал Лев Соломонович. Они познакомились случайно – столкнулись в дверях – он входил, она выходила, хотела устроиться секретарем, но не приняли, - ох, ах, извините! – и кто-бы подумал, что с этого момента закрутится вся последующая жизнь, ну вы меня поняли.
И с тех пор – и на всю жизнь – их так все и звали – Любочка и Лев Соломонович, хотя разница в возрасте не была особенно большой: ей – восемнадцать, ему – тридцать два, бывает и больше.
Лев Соломонович, молодой ученый, специалист по радиочастотам – так, во всяком случае, представляла себе поле деятельности мужа Любочка, – эвакуировался в составе спецгруппы, работавшей по особому заданию, она не вникала.
Когда поженились, даже не возникло вопросов о том, как распределятся семейные обязанности: он, конечно же, добытчик мамонта, она – хранительница очага, больше ведь ничего и не умела. Да, честно говоря, и не хотела, очень уж ей нравилось, чтобы дома было все накрахмалено, обед на столе, улыбка на лице, не жена – мечта.
Лев Соломонович, хоть и человек был хороший, но иногда капризничал, то ли настроение не то, то ли на работе не ладится – про работу Любочка его вообще никогда не спрашивала, понимала своим женским чутьем, что не надо, не скажет все равно, а дергать лишний раз мужа не следует.
Левочка ведь и так был раздражителен – под настроение. Мог и накричать иногда. Упрекнуть, что деньги нерачительно тратит. Потом, правда, мягчал, обнимал, говорил: «Любочка, ну ты же умница, понимаешь, что я неправ». Любочка, хоть и была готова обидеться, в эту минуту таяла, думала – ах, ну к чему мелочиться, пусть.
Дети родились уже после войны, погодки, мальчик и девочка. Оба, говоря честно, не очень удачные – куда что делось: ни Любочкиной красоты-милоты, ни стати и ума Льва Соломоновича они не унаследовали. Часто, глядя на тощенького лопоухого Витюшу и болезненную бледную Ларочку, Любочка не понимала, почему у них получились такие дети.
Главным, все же, для нее был муж. Хоть и приходил иногда мрачный, молчал, хоть и не делился никогда проблемами – просто не имел права, Любочка всегда понимала, гладила по волосам – то пышным, то начинающим редеть – жалела. Так и жили.
В начале восьмидесятых дети уехали на историческую родину – сначала Витя с семьей, потом, полгода спустя, Ларочка – искали себя. Что родители пожилые уже, здесь одни остаются, - как-то не подумали. Видно так воспитали, что нужно думать о себе, это главное.
Писали оттуда редко, скупо. Кто знает, времени ли не было, или сказать нечего было. Все нормально, пока не устроились – вот суть писем. Витя работой брезговал, ждал, что получше, чтобы обязательно по специальности – тоже радиочастотами занимался, работала его жена – кем придется: полы мыла, сиделкой горшки выносить, на рынке овощи перебирать, ничего не боялась. Ларочка темнила, чем подрабатывала – не писала, то ли стеснялась, то ли мать не хотела расстраивать.
Лев Соломонович – давно уж на пенсии – живо интересовался жизнью в той стране, он вдруг на старости лет почувствовал связь с историей, народом, раньше никогда об этом не думал, был как все – «новая историческая общность советский человек». Потому в письмах детям сначала намекал, а потом уж напрямую стал просить, чтоб пригласили хоть одним глазком взглянуть на святыни-памятники: Стена плача, священный город – временами казалось, что нельзя умереть, не повидав их.
Стал много читать об иудейской истории, Любочке даже вслух зачитывал, она слушала, кивала, изображала интерес. В конце концов Ларка откликнулась – ладно, говорит, папа, приезжай, встретим. Не взыщи, правда, будет скромно, денег нет – примем уж как есть.
Лев Соломонович с того дня расцвел. Пока документы оформляли, ни разу Любочка от него не слышала, что сердце болит или печень тянет. Даже бабки на лавке у подъезда стали замечать, что Соломоныч-то вежливым стал, без поклона мимо не пройдет, не то, что раньше, все задумчивый ходил, через раз здоровался.
Накануне отъезда ночью не спалось, все думал, какой он этот Иерусалим. Любочка тоже спала вполглаза – вроде задремлет, а как Левушка вздохнет, так снова просыпается. Расставались всего на неделю, а как-то ей было не по себе, не хотелось отпускать, хотя все прекрасно понимала, что нужна ему эта поездка. Она бы и сама с удовольствием на детей хоть одним глазком взглянула.
Самолет посадили в Вене. От командира поступило сообщение, что у пассажира было плохо с сердцем, что могли – сделали. Соседка по креслу потом рассказала, что пожилой мужчина был сначала очень возбужден, все рассказывал, что летит к детям. Столько лет не видел, соскучился. Потом погрустнел как-то, сник, вроде заснул.
Дети на похороны в Москву не приехали – денег нет. Любочка понимала – ну нет, так нет. Даже и не думала в тот момент, на что жить будет – ведь не работала ни дня, все семья да семья – накормить, постирать. Хорошо, что дети есть.
Поплакав над мужем, Любочка стала прикидывать, что с собой взять, когда к детям поедет. Конечно, многое придется продать – только где и как, этого Любочка не умела. По соседям спросить – пожалуй, так. С этими мыслями набрала Ларочке в Эйлат, телефон не сразу соединился:
- Мама, ты? К нам? Боюсь, не получится. У нас негде. Да и работы пока нормальной нет. У Витьки то же самое. Мама, ну ты должна понять, ты же умница.
Рассказы из жизни разных людей можно почитать здесь: #рассказы рт
Любочка, ну ты же умница. Вторая попытка
Третья часть, где они оба будут живы. История Лары
Буду признательна за Ваши лайки, комментарии, подписку на канал