Человек молился неистово, его лицо раскраснелось, голос звучал громко, гулко разносясь по пустой церкви. Святые с икон, хмуро взирали на человечка внизу. Один в пустом храме, да ещё и ночью.
Не всякий смельчак смог бы. А тот, кто мог бы перебороть страх, переступить порог, и одиночку, в едва освещённом пламенем маленькой свечи огромном пространстве яростно просить у Бога прощения, делал это не как данность, или обязанность.
О, нет! Это была страсть. В отличие от большинства, приходивших сюда днём. От тех людей с постными лицами, которые хотят показать себя благочестивыми, этот ничего не просил, не требовал и не ожидал. Он только лишь каялся и плакал, стоя на коленях перед алтарём, как раз перед взором давным-давно распятого и воскресшего Христа.
Этот человек не посмел бы войти в храм днём, может быть опасаясь обвиняющих и недовольных взглядов горожан, степенно, словно на работу, хаживавших в церковь, на воскресную службу, как раз в аккурат между завтраком и походом на рынок. Даже нищие, профессиональные, одетые в тряпьё, измазанные грязью, смотрели бы на него свысока.
Этот человек не смел. Он не смел даже поднять глаза, боясь, что увидит осуждение в глазах распятого на кресте Бога. Пусть это только скульптура, строго бдящая за порядком.
Человек каялся. Просил прощения за всё, начиная с момента своего рождения. Список был долгим. Его мысли лихорадочно изливались, очищая душу. Он даже не заметил, как за его спиной, бесшумно, возник сонный пастор.
Пастор, высокий худощавый мужчина, с жилистыми руками. Больше похож был на портового рабочего, чем на работника церкви, смотрел на него, скрестив руки на груди. Он не хотел выгонять этого человека, хотя услышав, что кто-то влез ночью в церковь, он хотел накричать на нахала и выдворить вон. Но едва расслышав то рвение, ту истинную страсть, он передумал.
Каждый может войти в храм, если ему нужно. И вор, и убийца, и добропорядочный бюргер, с такой же толстой и сытой женой и целым выводком детишек. Если могут войти они, значит и он не будет осуждать этого человека.
Церковь не только для добропорядочных христиан, история уже знала примеры, когда самые страшные грешники становились неистовыми воинами Христа, неся благую весть во все уголки мира. В конце концов так зародилась вера.
Услышав шорох за спиной мужчина резко обернулся. Он испуганно и даже затравленно посмотрел на пастора, ожидая, что тот как и все в этом городе закричит на него, и прогонит его, схватившись за что-нибудь тяжёлое. Следы от многочисленных ударов, всё ещё горели огнём на его шкуре, когда он попытался купить кусок хлеба на рынке. Торговцу, равно как и его покупателем понравилось бить его палкой, удары которой прилетали со всех сторон, попадая по всем местам. Больше всего досталось горбу и рукам, которыми он пытался прикрыться.
– Не стоит бояться, сын мой. – Миролюбиво сказал пастор. – Это храм Божий, и всякий нуждающийся может войти в него.
Хотя с такой рожей лучше это делать ночью. – Мысленно закончил он фразу.
Пастор конечно знал и видел как горожане общаются с отверженным человеком. Знал, видел, сочувствовал и ничего не делал, в конце концов, он тоже был причастен к этому. Именно с его лёгкой руки, тогда ещё молодого и дерзновенного служителя Бога, мать и его необычайно уродливое дитя заклеймили служителями сатаны. Пастор получил паству, горожане врага, над которым можно было глумиться и потешаться, а молодой мужчина, которого он видел перед собой... да кто же будет задумываться об одной заблудшей душе, когда он спасает сотни?
В затравленном взгляде мужчины что-то промелькнуло, и пастор отшатнулся. В его голову, внезапно пришла мысль, что этот сгорбленный, словно старик юноша, пришёл отомстить ему.
– Всякий? – Горько спросил он. – Даже такой... – мужчина хотел что-то сказать, но всем тем словам, которыми его называли горожане не было места в доме Божьем. – Такому отродью как я? – Он встал с колен и посмотрел пастору в глаза.
Пастор не мог подобрать слов, глядя в немигающие разноцветные глаза. Конечно он знал, что молодой мужчина стоящий перед ним не был дьявольским отродьем, но его пристальный взгляд бросал в дрожь. Чтобы совладать с собой, он отвёл взгляд, и стал изучать лицо. Даже через рубище, в которое был одет парень, были видны его раны, оставленные добропорядочными христианами.
Нужно будет прочитать проповедь о милосердии. – Мысленно отметил для себя пастор. – Не дело так измываться над ним.
– Я ведь пришёл сюда убить вас... – Неожиданно сказал юноша. Его голос эхом разнёсся по церкви. – Даже нож украл. – Он достал откуда-то из складок одежды плохонький, ржавый нож. – Это ведь вы? – Он не закончил свою мысль, но было всё понятно и без слов.
Пастору стало страшно. Сейчас, одно движение и всё, он будет лежать в храме, истекая кровью, а этот человек просто скроется в лесу, в котором он вынужден жить... В котором его вынудили жить...
– Тогда. – Пастор сглотнул вязкую слюну наполнившую его рот. – Я сначала хотел бы помолиться.
– Я пришёл сюда, в надежде, что застану вас тут. – Юноша не слушал его, слёзы лились из его глаз, рука с зажатым в нём ножом дрожала. – Но увидев его – он кивнул на распятие – я осознал. Я не имею права отнять вашу жизнь. – Слова давались ему с трудом, и больше были похожи на карканье вороны.
Он бросил нож, гулко упавший на пол, прямо у ног пастора. Бросив печальный взгляд на распятие, юноша, прихрамывая, пошёл к дверям. Пастор стоял ни жив ни мёртв, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Я уйду из города. – На прощание бросил юноша, и выскользнул за дверь, растворившись в густой, непроглядной темноте.
Пастор открыл было рот, чтобы окликнуть парня, в конце концов можно было пристроить его и в церкви, но не смог. Он понимал, что его паства не поддержит такого решения.
Христос сурово взирал на него с креста, от этого взгляда, пастору, взрослому мужчине, повидавшим за свои полвека всякого, становилось не по себе. Взгляд жёг не хуже раскалённого железа.
Уважаемые читатели, благодарю вас за уделённое время. Моё почтение тем, кто дочитал до конца. Не стесняйтесь ставить палец вверх, комментировать и делиться публикацией в соц. сетях. Этим вы очень сильно поможете продвижению моего канала, и моих маленьких рассказиков.