1221 год, весна. Вылазка проваливается и вельможи Мерва решаются на переговоры. Заманив правителя, монголы заставляют его открыть ворота, втекая в город пятью потоками. Начинается невиданная резня.
Продолжение. Предыдущая часть и последний бой Мерва, тлеют ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ
Музыка на дорожку
И на старую щуку едоки находятся
Несколько дней и ночей, притихший Мерв оглашался утробным ревом. Это терзали богатых. Начали с них, чему многие были несказанно рады. Слишком уж много бед принесли народу кровопийцы, жируя на горбу и роскошествуя на мозолях.
Семейства уходящие корнями в старину Великого Искандера, потомственные вельможи, торговцы оставившие промысел для покровительства другим. Одно слово которых брошенное мельком, открывало человеку дорогу (в жизнь), или закрывало ее.
Устроители плотин, распоряжавшиеся водой Мургаба, а значит и хлебом, а значит и общей судьбой. Умельцы, создавшие сеть каналов с деревянными перегородками, так что каждый надел получал нужную долю воды, а за состоянием плотины пловцы-водолазы следили даже зимой, натираясь воском.
Владельцы плантаций хлопка и уштургаза (растение, улучшающее сваривание пищи). Зубатая поросль государственных законников, сколотивших состояние на арестах и освобождениях. Вожди воров и султаны улиц. Явные благотворители и тайные заимодавцы.
Все пошли под нож, плавая в собственных бассейнах.
Для многих (соотечественников), первые пять дней монгольского владычества над Мервом, стали откровением. Да грабежи, да постой, да насилие, да всхлипы поруганных. Но какая же все-таки радость, что и на тех улицах плачут (тоже!).
Среди горожан Толуй обрел много ретивых помощников, карателей неправд и ревнителей воздаяния. Вообще, в науке мучений монголы были учениками, уступая представителям обществ цивилизованных, оттачивавших мастерство десятки, а то и сотни лет.
Они то и кромсали своих, задавая единственный вопрос
Где деньги!?
Деньги в те дни погибли и старые, и новые. Уцелели единицы. Те в основном те, кто заблаговременно переместился в пригороды, и десятилетиями не напоминал обществу о себе. Хотя и на них находился зоркий глаз. Ведь даже когда мы сами забываем про свой достаток, сосед о нем помнит.
Терзания шли кропотливо и долго, сопровождаясь выкапыванием кладов и бесчинствами, где свой удивлял чужого изуверствами к своему. Когда же время радости закончилось, наступил черед радующихся, отправленных в тот же ров, и бассейн.
Иные мечты сбываются, потому и страшны.
Хлопковые поля
Четыре дня и четыре ночи из Мерва выгоняли население. Бесчисленные потоки лились на равнины, заранее огороженные частоколом и страхом. Женщин загодя отделяли от мужчин, проверяя покорность последних отрытым бесчестьем. Жену отрывали от мужа, сестру от брата, дочь от отца.
Мерзость творилась здесь же, на глазах родных и любимых. С их согласия, что редко выражается словом, но всегда проявляется бездействием.
Редкий находил смелость или простое отчаяние броситься на насильников с ножом, голым кулаком и зубами. Избавить себя от постыдного зрелища и того недоразумения, что покорность злу называет жизнью.
Отважных рубили, кололи, топтали, кидали в огонь, но не могли убить, как никто не может убить храбрость, и поругать достоинство. Божественные свойства вложенные в человека без ограничений и без условий.
Положив душу за любимых, смельчаки соединялись с ними в вечности, оставляя образец мужчины для всех. Но таких оказалось немного тогда.
Немного их сегодня.
Массы брели в поля мерно и безропотно. Сломленные картинами расправ и поруганий, люди молчали и друг на друга старались не смотреть, разглядывая дорожную пыль, окровавленные обмотки и башмаки.
Опущенная шея стала привычной. Подняв голову человек ощущал тревожность, подступали слезы, горло сжималось в комок, а живот пронзало страхом.
Быстрее, быстрее он сворачивался в свой мирок, затопляемый памятью и потрясаемый ожиданиями. Любой окрик ежил, вжимая в плечи, глубже и дальше от безумного мира ужасных людей. Таких больших и таких всесильных.
В отличие от сломленных, они не прятались. Бесовские голоса с визгливыми выкриками и ругательствами не смолкали ни днем, ни ночью. Гнилые смрадные пасти скалились у костров и глумливо гомонили при (очередном) надругательстве, ехидно подбадривая и поторапливая друг друга. И ведь среди распутников почти не было монголов.
Все это были свои.
Толуй восседал на золотом сидении, прихваченном в одном из разоренных дворцов. Не принимая особого участия в расправах, монголы задавали им направление так, чтобы мысль о непокорстве (не говоря про восстание) потеряла прибежище в самой буйной из голов.
Что до помощников, то зло всегда группируется. Этот процесс естественный как нападение крысы или стригущий лишай.
Первыми казнили захваченных воинов, тех в особенности, кто осмелился на вылазку. У некоторых расправа вызвала слезы, но куда больше (людей) впало в оцепенение, бездумно выполняя любые приказы. Расставшись с жизнью ранее смерти, они брели, садились, ложились, когда надо стояли и когда надо шли. В этой оторопи их и успокоили монгольские мечи.
Сведения о количестве убиенных разнятся.
Джувейни говорит о 1 700 000. С его слов подсчет вел сеид Изз ад Дин Нассаба, проведший (со своими людьми) тринадцать жутких дней и ночей, считая тела.
Ал Асир приводит цифру 700 000, относя ее к монгольскому подсчету.
Абулгази упоминает 100 000 побитых, посчитанных по приказу Толуя непосредственно после резни. Он же пишет о мероприятиях монголов по возвращению города к жизни.
Где кроется истина сказать невозможно, потому как в зверствах она не кроется вовсе. Известно одно, привычной сортировки людей не было. Отобрали лишь 4 000 ремесленников, отдав остальных железу.
Жители Мерва затем были разделены между солдатами и пленными воинами, и, если говорить коротко, каждому из них выпало убить три или четыре сотни людей
Конец они встретили в основном безропотно, как встречает его человек подчинившийся инерции победившего зла. Когда помыслить о сопротивлении больнее ударов угнетателя, а вред себе кажется меньшей бедой, чем ущерб мучителю.
И если на отпор решаются немногие (герои), а достойно проходят сквозь горнило испытаний единицы (Святых), то из состояния покорности злу не выходит никто. Преодолеть его (подчинившемуся) человеку невозможно, хотя.. Признание этой невозможности создает начало и для возможности, оставляя место действиям Другого.
ибо без Меня не можете делать ничего Ин. 15, 5
Да Господи. Без Тебя - ничего.
Так в несколько дней погибло население Мерва, исключая ценных людей (около 4 000 ремесленников), тех кто решился на побег и не пошел на расправу. Ведь от человека иногда требуется немного, просто не отозваться на стук или не ответить на незнакомый номер.
Остальные полегли на бывших хлопковых и хлебных полях. Остались лежать в канавах, доверху наполнив собою овраги. Кто их осудит за безропотность и подчинение худшим?
Тот разве, кто презрев угрозу заступился за товарища, остался верен себе и своим вещам перед лицом грабежа. Выступил против шайки армейских бездельников и их гнусавого предводителя, когда они били сослуживца перед строем. Бросился на скопище тюремных развратников, собранных начальством чтобы терзая десятки, сломать тысячи. Выступил один, не надеясь на помощь и не ожидая ее. Найдутся такие?
Поэтому и судить не будем. Моисей один, а египтян много.
Свобода на баррикадах
Мужская слабость превращает женщин в чудовищ
Завершив с людьми, Толуй приказал прислужникам разрушать город. Забавы кончились пора и поработать. Монголы бдительно следили, как союзники ломают стены, жгут максуру мечети Абу-Ханифа и равняют с землей цитадель.
Но, судя по всему, на тот момент окончательного решения все же не было.
Старому Мерву не нашлось места на земле, но городской тени позволили жить. На условиях покорности новому порядку и пользы его повелителям. Мерилом праведности сделался труд, а страшнейшим грехом недостаточное усердие и отсутствие радости при его выполнении.
Медлительных, рассеянных, не увлеченных (работой) пороли, а иногда рубили. Без добровольных помощников не обошлось и здесь. Среди них оказалось неожиданно много женщин...
Чего только (и кого только) не приходится видеть в жизни. Пользуясь безвластием и крушением (нравов!) на свет повылазили обитательницы мрачных нор и подземелий души, алчные до власти и крови.
Эти к задачам относились с той же ревностью, что их товарки относятся к увлечению (мужчины) собой, не прощая сторонних дел и других интересов. Монголам ретивость пришлась по душе, тем более что добиться похожего усердия от мужчин было невозможно.
То тут, то там они брались за дело, разбавляя общества преступников и площадную плесень, также набранную на службу. Все вместе они изнуряли оставшихся тяжким трудом, где сама работа ценилась больше результата. Общим хозяйством ведали один из бывших (знатных) людей Зия ад-Дин Али и монгол Бармас.
Первые месяцы после Толуя прошли мрачно. Новая власть и особенно властительницы не задумываясь пускали в ход оружие и часто били. Делу они отдавались столь же рьяно, как девица любимому, не терпя возражений. Еще им нравилось унижать мужчин женской работой, и у них редко бывали дети.
Усладой одержимых оставались ночи, когда круговерть истязаний принимала новых страдальцев, а мучительницы похрюкивали от удовольствия.
С мужчинами они норовили быть на равных, для чего усердно перенимали дурные привычки и стараясь обойти в делах. Долго этот типаж не продержался, сгинув в бедствиях постигнувших мервский оазис позже.
Ибо и все описанное лишь начало бед.
Монголы помощниц особо не жаловали, монголки ими брезговали, а свои ненавидели, инстинктивно вытирая руки после вынужденного общения.
Едва Толуй ушел, исчезли и эти. Искать их монголы не стали. Забыв что ты женщина, не удивляйся, что и окружающие про это забудут.
Тип этот знакомый по прокуренной чекистке с исступленным взором или горластой комсомолке в красной косынке набекрень, что руководит горемыками разрушающими родную церквушку, сатана возродит в период Французской Революции и позже.
Поговаривают, настанут времена, когда женщины будут кричать на мужчину (прилюдно!), а замуж начнут выходить, чтобы показать дрессированного мужа подружкам, и маме.
К счастью до этого еще далеко и мы такого не увидим.
Что до Мерва, то как и любой большой город, погибал он долго и страшно, корчась конвульсиями и надрывая сердца попытками встать. Так срубленный пень прорастает побегами, а перекушенный лев кидается на гиен.
Постепенно мервский оазис становился пятном под стать глазам, обезумевшей от блуда и крови женщины-душегубки, с фиолетово-черным налетом мертвой души. Земля гибла, и живого на ней не оставалось.
Кто сказал, что все это не заслуживает еще одной главы...
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Резервные площадки (Телеграмм, ВК, ЖЖ, Телетайп)