Осень пришла рано, принеся не только заморозки, но и неблагоприятные осадки. Почти все жители небольшого поселения где-то на территории Россиюшки поспешили на огороды, как можно быстрее собрать плоды да спрятать их куда подальше, где влага не застанет их.
И это было почти жизненно необходимо. Плодородный чернозем не только кормил жителей, но и позволял излишки отвозить на базар, где каждый мог окупить свои труды звонкой монетой.
Осенний базар бы по-настоящему прекрасен. В первую очередь, своей величиной. Десятками стекались торговцы со всех ближайших деревень. Нередки и дальние гости. Черноземный урожай был известен до самых окраин необъятной родины. Однако, всё равно больше всего было покупателей. Крепостные крестьяне, торговцы, казаки и прочий люд обходил прилавок за прилавком, рассматривая и проверяя, что может бесчестный продавец всучить зеваке. Несмотря на заметное похолодание, всегда в таких местах было тепло. То ли это одежда так согревала, что никто не мог и подумать о первых осенних холодах, то ли это большое сборище людей в одном месте так дружелюбно делилось теплом, чтобы никто не мог замерзнуть и поспешить быстрее домой.
Куда ведь приятнее было полюбоваться на плоды очередного работяги с его поля, на котором он проработал всё лето.
Однако чем больше осень вступала в свои права, затягивая тучами бескрайнее небо, тем тяжелее приходилось жителям. О дорогах никто и мечтать не мог – приходилось рассчитывать лишь на своих двоих. Обувая что-нибудь, что не развалится в ближайшей луже, крестьянин выходил на улицу.
Осень в краях черноземных, неблизких к Москве, была тяжелым испытанием. Постоянные дожди не только призывали крестьянина быстрее собрать урожай, но и почти полностью отрезали поселение от остального мира. Можно было зимой запрячь в сани лошадь, да двинуться в город, закупать соль, которая так была необходима для мяса, ибо оно быстро портилось.
Но то была зима, а до зимы еще дождить надо.
Вот и жил народ, не жалуясь. Может быть, потому что некому было, может быть, попросту боялся, что дадут разок другой плетью, и все проблемы простого мужика вмиг развеются, словно и не были никогда. А может быть, уже все привыкли, и каких-то перемен вряд ли ждал глаз человеческий. Лето – прекрасное, а осень – так сиди дома, разгибай уставшую спину да заготавливай дров на зиму.
И, если простой люд на черноземной земле жил спокойно, ибо видел всю жизнь такую картину, то гостям было нелегко. Особенно каретам, что изредка, да могли проехать близ домов, не обращая внимания ни на детей, что заигравшись, измазались в грязи и теперь боятся, что мать даст оплеуху, да и на люд простой внимания никто не обратит. А зачем?
Вот и ехал царь Петр Алексеевич по тем дорогам. Ехал он спокойно, изучал какие-то бумаги, делал пометки чернилами, что-то шептал себе. Занимался делами государскими, как и все до него, как и все после него будут делать. Потому как царская жизнь не проста, и требует ума такого, что простой русский мужик не соберет на огороде. Такое семьей приходит, от матери к сыну. Оттого и правит землей семья царская.
А ехал он глубокой осенью. В такое время уже и поедет здесь мало кто, потому что земля вся мягкая, сырая. Точно болото. В такое время не каждый осмелится без причины гулять по улочкам, того и гляди, заведет черт ногу куда не следует, и увязнет, что хоть руби её.
Но откуда ж это знать кучеру, что не всегда и мысли своей имеет? Сказано ему ехать на край земли, так и повезет. А какая там погода, почем знать? Но раз сказано – вези, так и повезет. Так и вез кучер царя по грязной улице, если ее и мог кто так назвать. И под такой дорогой неготовые лошади вязли, фыркали, но, гонимые, шли вперед. И за ними телега тяжелела с каждым аршином, не оставляя и шанса вернуться тем же путем. Авось по весне подсохнет, можно будет ехать.
Царь не жаловался. Он терпеливо ожидал, когда они приедут к месту необходимому. А куда он ехал, так ему одному и известно. И как его затянуло в места грязные, знать мог только он. От того, возможно, и терпел ухабы да измученный скрип грязных колёс да фырканье лошадей.
До тех пор, пока карета не остановилась. Подручные тут же окружили карету, схватили за поводья лошадей, да давай толкать вперед. Кряхтели, шептались, да боялись сказать и слова лишнего, потому что царь в карете, и не нужно ему никакую жалобу слышать – не положено.
Но с каждым рывком карета лишь всё глубже утопала в нескончаемой грязи. Кто-то побежал за помощью у ближайших домов, а кто-то продолжал толкать карету.
Открыв нелегкую дверь, из кареты выглянул царский лик. Зол он был тли удивлен, неясно. Вытянув ногу и испачкав по щиколотку туфлю в грязи, он лишь хмыкнул.
Каждый замер. Страшно было представить, что сейчас прикажет Петр Алексеевич. Побледнев, все ждали царского слова.
- За мужиками позвали? – Спросил царь.
Кто-то сглотнул и едва заметно кивнул. Улыбнувшись, правитель и второй ногой ступил в грязь и медленно побрел к концу кареты. Встав рядом с другими подручными, он с непониманием посмотрел на них:
- Ну и чего вы побледнели? Боитесь, что не вытянем? Давай пробовать. – Царь громко рассмеялся от увиденных мертвецких лиц его подданных.
И те еще долго не моли принять сказанных слов. Им не приказали снести голову, и даже высечь не сказали. Поправив не особо удобные одежды (об этом, разумеется, говорить было не принято), все постарались еще раз вытянуть карету. Раз. Другой. Третий. Безуспешно.
Царь вытер со лба платком пот и положил его в карман. Вскоре подоспели на помощь мужики. По сравнению со столичными они выглядели иначе, в абсолютно чистых, белых рубахах. И смотрели они без особого удивления. Ну вот, застряла карета царская, с кем не бывает то, да в такой местности?
И принялись они вместе тянуть. Как один, и простой мужик, и царь, и все его помощники, толкали карету, пока та не вылезла из грязи. Протолкнув, мужик улыбнулся, вытер рубахой со лба капельку пота.
- Спасибо. – Царь протянул одному из мужиков руку.
Растерявшись, вытерев ее, крестьянин пожал и искренне улыбнулся.
- Скажи, мужик. А как местность ваша именуется-то?
- А никак, царь-батюшка. Живем мы тут, а как зваться, да почем нам? – Он засмеялся, вытирая, выступившие из глаз, слёзы. .
- Ну, так повелеваю я, своим царским указом, что вы боле не безымянные. Так зовитесь же вы Грязями, как и наказано вам сей погодой, да землей.
