Россияне в основном считают себя европейцами. Но отношения наши с Европой далеко не безоблачные. И дело не только в геополитических противоречиях, реально обострившихся за минувшее двадцатилетие, и не в том упорстве, с которым европейская бюрократия в последнее время проводит антикремлевскую (по отечественной терминологии – «русофобскую», «антироссийскую») политику. Это всего лишь сиюминутные, конкретные проявления глубинного внутреннего противостояния России с Европой, прежде всего с Западной Европой. Того противостояния, которое обнаружилось практически сразу после появления Российской империи в европейской политической жизни в качестве ее нового, вполне реального, а подчас и весьма активного участника на рубеже XVIII – XIX вв.
Европейцы, несомненно, чисто инстинктивно Россию боялись и до сих пор боятся. Она пугает их своими размерами как территориально самое крупное государство на земном шаре, неожиданно возникшее прямо на их восточных границах, и явным образом представляющее очевидную угрозу их собственному существованию. Не добавляли симпатии к новому соседу и попадавшие в западную прессу сведения о жестокости российского деспотизма, все никак не желавшего отказаться от крепостного рабства, с которым в Европе давно уже было покончено. Все это и предопределило весьма настороженное, если и не открыто враждебное отношение европейцев к россиянам.
Жители России, в свою очередь, платили, да и платят им той же монетой. Признавая качество их товаров («изделье легкое Европы»), и с превеликим удовольствием эти недорогие товары приобретая, мы интуитивно ощущаем, что европейцы для нас в принципе чужие. Возможно, не всегда и не совсем недруги, но никак уж не приятели и, тем более, не друзья, сколь бы широко они ни улыбались нам своими фальшивыми, деланными улыбками.
Однако, пытаясь определить собственную национальную и историческую самобытность, мы при этом противопоставляем себя отнюдь не китайцам, не индусам, арабам или зулусам, а именно европейцам. Таким образом они служат для нас своего рода точкой отсчета, неким шаблоном или ориентиром, сверяясь с которым, мы утверждаем, что русские в целом их лучше: мы не такие прагматичные, не столь расчетливые, мелочные, скаредные и бездушные, как многие представители Европы. Отсюда же происходит и популярная у нас тема особой русской духовности, хотя, конечно же, это – чистый вымысел. История России вплоть до начала Х1Х века не знала столь яростной и столь кровавой борьбы идей, в том числе и в сфере верований и религиозных доктрин, которая в течение многих столетий сотрясала почти всю Европу. Наша «духовность», сплошь и рядом, в особых жертвах не нуждается и вполне может быть охарактеризована как «задушевность», или же как привычка реагировать чересчур эмоционально, а то и излишне демонстративно.
Работая несколько лет переводчиком, я имел возможность наблюдать в поведении европейцев многие вещи, которые казались мне странными, не очень приятными или даже коробящими. Я видел, как очень состоятельный англичанин полез рукой в грязную лужу, чтобы достать выпавшую у него монету; как венгр линейкой замерял длину колбасной палки перед тем, как положить ее в холодильник, приобретенный студентами для своей комнаты в общежитии; как девушка из ГДР, которую ее соотечественник угостил стаканом пива из купленной им бутылки, выяснила стоимость дара и положила на стол 35 копеек. Европейцы считают неприличным являться к кому бы то ни было в гости без предварительной договоренности. Заходить по-соседски у них не принято, и они не спешат выручать знакомых, попавших в беду. Я видел ежедневники нескольких европейских бизнесменов и был потрясен тем, что их жизнь, как правило, расписана на месяцы, а то и на годы вперед: что сделать, кому позвонить, с кем встретиться, где что закупить, сколько надо накопить на оплату кредитов и т.д. Далеко не всякий россиянин будет готов подписаться на подобную каторгу за любые коврижки.
Претензии европейцев к нам не менее многочисленны. Среди них, разумеется, масса субъективного вздора. Но есть и серьезные наблюдения, причем, как правило, далеко не единичные. Многие европейцы, причем не только представители деловых кругов, подчеркивают, что у русских слова и поступки слишком сильно отличаются друг от друга. Видимо, именно по этой причине во второй половине Х1Х века в России появилось фразеологическое единство «купеческое слово», обозначавшее достоверность и надежность этого слова, а также было сформулировано железное, обязательное для предпринимательской деятельности правило: «Договор дороже денег». Октябрьская революция, впрочем, с этими нововведениями успешно покончила и все вернулось на круги свои. Очень много замыслов и проектов в России ушло в небытие, не обретя реализации. Все так и закончилось на стадии разговоров и обсуждений.
Конечно, продвижение инноваций у нас чрезвычайно затруднено. Слишком много начальства, не понимающего суть проблем, и слишком сильно его нежелание вообще предоставлять свободу действия своим подчиненным. Но кроме этих чисто объективных факторов, делу мешает и собственно психологическая готовность россиян ограничиваться разговорами. Обсудили, поспорили, посетовали, возмутились и на этом – дело с концом. Любая попытка осуществить задуманное требует гораздо больше усилий и очень часто заранее обречена на неудачу. И это предопределило серьезный дефект национального менталитета, допускающего значительный разрыв между замыслами и делами.
Не сговариваясь ввиду незнакомства друг с другом, европейцы отмечают и факт экономического невежества россиян. Ну, не может – не должна в соответствии с экономической логикой - минеральная вода стоить дороже бензина, а десяток гвоздик, роз или тюльпанов дороже кубометра деловой древесины. Просто потому, что вырастить цветы – дело нескольких месяцев, а ели и сосны растут в течение долгих десятилетий. На взгляд экономически образованных европейцев в России практически полностью отсутствует экономически рациональная система альтернативных ценностей. Цены в наших магазинах не соответствуют ни реальной себестоимости товаров, ни, тем более, их потребительской стоимости. Что и позволяет торговым организациям лепить эти цены «от фонаря», вступая либо в картельный сговор, либо просто срисовывая ценники своих партнеров и конкурентов.
О чем это свидетельствует? Только о том, что в России до сих пор нет никакого рынка и что экономика как таковая особой роли у нас по-прежнему не играет. Куда важнее факторы чисто политического и административного порядка. В этих условиях развивать систему массового производства товаров народного потребления невозможно, да и нет особого смысла, поскольку это несовместимо с жестким правительственным контролем за финансовыми потоками и хозяйственной деятельностью всего населения. Именно поэтому в России существуют только отдельные отрасли массового производства (например, пищевая промышленность и строительство). Но в целом страна сохраняет хозяйственную систему смешанного типа, для которой абсолютно господствующим представляется сакральный процесс государственного перераспределения. То есть, все деньги, которые приходят извне за проданные ресурсы и экспортируемую продукцию, а также те финансы, что обращаются внутри страны, сначала оказываются в казне, в «закромах Родины» и в различных федеральных фондах, а затем уже начальство распределяет их среди подданных. Всем сестрам по серьгам (хотя и выходит, прямо скажем, не очень справедливо).
Однако именно данное обстоятельство превращает многих россиян в убежденных «государственников» и в социальных иждивенцев, в сторонников централизации во всех сферах, в том числе и в хозяйственной области. Никакой иной экономической системы мы никогда не знали и практически ее себе не представляем. Поэтому мы напуганы «капитализмом» и не жаждем экономической свободы. В особенности после того, как разного рода подонки и уголовники наглядно продемонстрировали всему населению страны прелести бандитского беспредела и куража, которые подловатые «специалисты» и пропагандисты послушно называют «русским капитализмом». Мы со страшной силой боимся перешагнуть из социально-экономической архаики на следующую ступень исторического развития и этим объективно противопоставляем себя всем странам, проповедующим экономическую свободу и с ее помощью развивающим массовое товарное производство. Поэтому несмотря на то, что россияне в целом европеоидны и внешне не сильно отличаются от европейцев, мы все же представляем для них не только реальную опасность, но и являем собой наглядный образец исторической отсталости, а подчас и столь откровенного варварства, что никакие великие достижения русских гениев литературы и искусства нашу международную репутацию уже не спасают.