Мастер сделал меня и отставил к стене.
Из моих пор еще выступала смола, но я уже не был сосной, поэтому не помнил ничего из своего лесного прошлого. Я был совершенно новой вещью, и будущее лежало передо мной, чистое, как бесконечная гладкая доска. Теплый луч вечернего солнца падал на меня из небольшого окна, будто благословлял на что-то — но я не знал, на что.
Первым моим человеком и первой любовью — светлой, неожиданной — стала дочь мастера. Я так и не узнал ее имени. Помню, я стоял в мастерской, готовый, но еще не покрашенный, когда она вошла и села на меня. Между нами был лишь тоненький слой ткани. Она была большая и мягкая, я запомнил ее запах — свежести и молока. Это была моя первая и последняя любовь.
К сожалению, больше мы не встречались. Мастер выкрасил меня густой синей краской и отнес в другое место. Это была бакалейная лавка «Колманович и сыновья». Мне определили место за прилавком, в углу, чтобы не мешал. Обычно, если в лавке не было покупателей, на мне сидел приказчик. Иногда меня предлагали важным гостям и старикам.
В пятницу бакалейная лавка закрывалась рано, а по субботам вообще не работала. Хозяева относились ко мне хорошо, берегли меня. И вообще, я чувствовал себя здесь равноправным работником, у меня даже был настоящий выходной! Этой субботы мне как раз хватало, чтобы отдохнуть и соскучиться по шарканью ног и человеческим голосам.
Как-то раз Колманович запер свою лавку гораздо раньше обычного, хотя это был обычный день, а не канун субботы или какого-то другого священного праздника. Вечером перед лавкой собрались люди. Сначала они кричали, всё громче и яростнее, а потом зазвенело разбитое стекло. Догадавшись, что им ничего за это не будет, люди вышибли дверь и разнесли нашу бакалею. Не тронули только меня.
— Вишь, табурет! — сказал кто-то из погромщиков с уважением.
— Не ломай его, эта мебель тоже бедный пролетарий. Пусть существует!
Так я узнал о пролетарской солидарности и о том, что случилась революция. Прежний хозяин в свою лавку больше не вернулся, и она несколько недель пребывала в беспорядке и запустении, поскрипывая незапертой дверью. Потом какая-то добрая женщина взяла меня из заброшенной лавки и отнесла к себе домой.
Там я прижился. На мне сидели, стирали в тазу одежду, на меня вставали ногами, чтобы вкрутить электрическую лампочку (это когда провели электричество). От постоянной работы моя краска вытерлась до самого дерева, но мне было хорошо. Я был нужен людям! Летело время, и я, подхваченный потоком одинаковых дней, тоже летел куда-то, не задумываясь о том, что будет завтра.
Но однажды всё изменилось. Выцвело лето и затих, сжался дом. Хозяйка подвинула меня к человеку в форме. Он сказал что-то на незнакомом языке и уселся, скрипнув ремнями портупеи.
От немецкого офицера несло гарью. Он поселился в доме вместе с другими военными людьми, я всё никак не мог привыкнуть к звукам чужой речи и дробному топоту чужих сапог.
Как-то раз меня вынесли из дома и поставили в мокрый мартовский снег под странным деревянным сооружением. Была оттепель, и снег быстро таял. Ко мне подвели мужчину, усталого и босого, а потом помогли ему взобраться на меня. Офицер произнес речь и толкнул меня ногой, а мужчина, не успев сойти, остался висеть в воздухе. Он висел, а с его босых грязных ног капала вода. Потом меня подняли и снова отнесли в дом, наскоро обтерев тряпкой.
Так было, но всё вернулось на круги своя.
Не сразу — некоторое время дом дрожал от громовых ударов. Это была очень сильная гроза, но когда она закончилась, в дом пришли другие люди. От них тоже пахло гарью и кровью, и они тоже скрипели портупеями, но руки их были шершавые и теплые, совсем родные, как у столяра, который изготовил меня много лет тому назад. И снова мне стало хорошо и спокойно, и снова время слилось в одну бесконечную полосу.
Когда прежняя краска на мне окончательно облупилась, меня выкрасили заново. Я вдруг почувствовал себя молодым, но вещи и люди вокруг меня постарели бесповоротно. Вскоре в доме воцарилась тишина, как когда-то по субботам в бакалейной лавке «Колманович и сыновья». Я понял, что иначе уже не будет, что время остановилось. Мне осталось только бесконечно ворошить то, что было раньше, выбирая из опилок времени события и разглядывая их с разных сторон. Долгими ночами под треск оседающего в прошлое дома мне снились нечеловеческие сны.
В одну из таких ночей мой дом вдруг загорелся. Сам по себе или с чьей-то помощью, я не знаю.
По бревенчатым стенам бойко побежало вверх веселое пламя. Вещи ожили и пустились в пляс, и я плясал вместе с ними. В восторге огненной пляски я понял вдруг, что сам становлюсь легким, как пух, и поднимаюсь с клубами горячего дыма куда-то вверх. Туда, где парит над землей босой человек.
---
Друзья! Знайте, что для меня важен каждый ваш лайк и каждый комментарий. Нужен ваш отклик на то, что я делаю.
Другие рассказы:
- "Черный Мазай"