От редактора:
Это заключительная часть документальной книги "Вира якорь!", автор которой - мой папа, Егоров Владимир Николаевич - штурман дальнего плавания, капитан-лейтенант запаса, в советское время ходивший на Кубу, в Индию, Африку, Сирию и многие другие страны, переживший такие приключения, по которым можно снимать блокбастеры, спасший за годы своей работы множество жизней и неоднократно спасавшийся сам.
Средиземное море. Часть 18
В один из солнечных дней мы стояли на якоре и передавали остатки груза на «Ашхабад». Я поднялся на мостик поболтать с четвертым помощником и радистом. Сел на крыле мостика на ящик от своего секстана. Ребята тоже присели рядом на солнышке. Мирно разговариваем.
Тут из ходовой рубки на крыло выходит капитан Кузьмин в расстёгнутой рубашке и босиком. В демократическом, так сказать, виде, с явным намерением поговорить по душам. Нам, конечно, по всем правилам, следовало встать и поздороваться. В другое время мы бы так и сделали. Но в этот момент мы, не сговариваясь, остались сидеть и даже никто из нас не сказал «здрасьте».
Капитан молча потоптался по деревянной палубе, понял, что задушевного разговора не получится. Я его спрашиваю: «А, что это вы босиком, Алексей Дмитриевич?». Он так благодушно отвечает: «А я вот, как Иисус Христос, решил босичком погулять», — и направляется к трапу.
Я подумал, что просто так его отпускать нельзя: «Алексей Дмитриевич, а вы не забыли, что потом случилось с Христом? Как его евреи продали?».
Кузьмин замер на месте. Через секунду его лицо выразило недоумение граничащее с испугом. Кажется, только сейчас до него дошло, что всё его окружение — одесские евреи.
Я встал и подошёл к нему на короткую дистанцию для добивания: «Алексей Дмитриевич, вы можете приказать, чтобы ваши подчинённые по ночам мне спать не мешали? У меня нервы расстроены!» — «А кто вам спать мешает?» — «Да вот вчера 4-й механик Вусатый разбудил среди ночи и плакался за жизнь. Всё спрашивал, что же будет теперь, когда придем в Новороссийск. А сегодня ночью 3-й механик Маслов скулил под дверью. Надоело, не могут, что ли, до прихода в Новороссийск потерпеть?».
Это был последний удар. Практически нокаут. Ревком стал разваливаться на глазах. Федор Романович стал очень вежливым и иногда пытался поговорить со мной по душам. Но я разговаривал с ним только на «вы» и только на служебные темы. Остальные члены как-то исчезли из виду и старались вместе не собираться. Решили, кажется, что лучше спасаться поодиночке, чем тонуть всем в одной шлюпке.
Через пару дней, когда мы уже шли прямиком на Новороссийск, капитан попытался сдаться мне в плен.
На ботдеке носовой надстройки я упражнялся с боксёрским мешком. Это обычная ежедневная разминка. У меня была такая странная привычка: когда я приходил на другой пароход, то первое, что я делал, это мыл с мылом всю каюту от подволока до входной двери, а затем брал у боцмана кусок новой толстой парусины, гардаман и шил парусной иглой большой боксёрский мешок.
Капитан несколько минут стоял в сторонке и смотрел, как я отрабатываю на мешке прямые удары. Видимо, ждал, когда я подустану и остановлюсь.
Не дождавшись передышки, стал туманно высказываться. Сначала восхищенно отозвался о моём здоровье. Я промолчал и продолжал избивать условного противника.
Затем Кузьмин высказал такую смелую мысль, что, хотя я уже неплохой штурман, но он ещё мог бы многому меня научить, если бы мы продолжили вместе плавать на этом пароходе. (Интересно, чему он собирался меня учить?) И вообще, он относится ко мне как отец.
Вот в этом месте я не стерпел и ответил, что, спасибо, не надо. У меня уже есть отец, и я им очень доволен, другого мне не надо.
Я продолжил гимнастические упражнения, а «папаша» уныло побрёл в свою каюту.
В Новороссийск мы пришли в конце февраля. Нас поставили на якорь на внешнем рейде. Не успели мы заглушить главный двигатель, как к борту подошёл рейдовый катер полный людей. Это оказался полностью укомплектованный подменный экипаж, жены наших моряков и, между прочими, двумя подтянутыми мужчинами средних лет, в серых плащах, в серых шляпах и с серыми глазами. Как оказалось, это были два майора КГБ.
Один из них пошёл в каюту замполита, а второй постучался в мою каюту. Зашёл и представился. Я ему говорю: «Вам, видимо, к капитану нужно. Я всего лишь третий помощник». — «Нет, капитан мне не нужен. Мне нужно поговорить с вами, Владимир Николаевич».
Мы присели, и он продолжил: «Мы получили ваш рапорт, который вы передали с Подпориным. И сам Подпорин кое-что рассказал. Нам потребуются свидетельские показания и некоторые судовые документы: судовой журнал, книга приказов по судну, протоколы собраний, например. Поможете? И скажите, пожалуйста, кому из экипажа можно безусловно верить?» — «Да всем можно верить, кроме капитана и этих четверых».
В этот момент открывается дверь и заходит мой отец, а с ним несколько наших молодых моряков. Я, конечно, не ожидал, что отец приедет. «О! Папа!» — мы обнялись. А майор встал и протянул отцу руку: «Здравия желаю, товарищ полковник!». Отец удивлённо поднял брови: «Откуда меня знаете? Вы кто?» — «Я майор КГБ», — и назвал фамилию. Отец кивнул: «Понятно».
Майор извинился: «Мне нужно поговорить с Владимиром Николаевичем с полчаса, если вы не против». Мои матросы уже успели познакомиться с отцом. Двое из них предложили ему, пока есть время, показать ему пароход, и они ушли.
Остальные моряки остались стоять в дверях и говорят майору, что тоже хотят побеседовать с ним. Майор охотно согласился: «Заходите, рассаживайтесь. Секретов нет».
Только мы начали беседу — опять открывается дверь и появляется бородатая голова капитана: «Здравствуйте. Я капитан. Пожалуйста, пройдёмте в мою каюту». Майор даже не привстал: «Нет. С вами мы потом побеседуем». Дверь закрылась.
Пока мы с майором проясняли детали этого несчастного рейса, капитан, непонятно зачем, взял журнал приказов по судну, включил судовую громкую связь и хриплым голосом на весь пароход стал зачитывать все подряд свои приказы о снятии с должностей, выговорах и т. д. Это уже была агония. Майор прислушался: «Это что?» — «Капитан книгу приказов по судну читает». — «Понятно. Выключите, пожалуйста, динамик. Эту книгу мы тоже заберём».
После получасового разговора с нами, майор сказал, что этого достаточно. Попросил меня завтра прийти в транспортный отдел Новороссийского КГБ.
Подменный экипаж без всяких формальностей заступил на вахту, а мы все катером съехали на берег и пошли в разные гостиницы. Причём ревком с капитаном предусмотрительно этим катером не поехали. Задержались на пару часов на пароходе, чтобы случайно не оказаться один на один с моряками на берегу.
Так бесславно закончилась мини-революция на одном отдельно взятом пароходе.
Мы с отцом пошли ночевать в гостиницу «Черноморец», отец там снял трехкомнатный люкс.
Не успели мы устроиться, как кто-то постучался в наш номер. Открываю: стоят несколько мотористов и матросов из наших комсомольцев. В руках бутылки и пакеты с закуской.
«О, привет ребята! Что, уже соскучились? Только я не пью, вы ведь знаете».
«А мы, Николаич, не к тебе. Мы с твоим папой хотим посидеть, поговорить за жизнь». Они, оказывается, успели с папой познакомиться на судне и решили зайти к нему в гости.
Моряки с отцом стали накрывать стол, а я так устал, что извинился и пошёл спать.
Ночью по морской привычке просыпался несколько раз. Через приоткрытую дверь спальни слышно было, как в гостиной шёл разговор «за жизнь». Сначала моряки возбужденно рассказывали отцу события последнего рейса. Потом к утру слышу уже разговор пошёл о том, как и где отец воевал. Море и война — обе темы неисчерпаемы. Потом я уже по-настоящему заснул, а они всё беседовали с отцом до утра.
Утром надо было зайти в КГБ. Это на той же улице Советов в двух шагах от гостиницы. Небольшое, кажется в три этажа, серое здание. Во время войны, кстати, здесь размещалось немецкое гестапо. Но сейчас тут были наши.
Здесь я познакомился с полковником Евгением Петровичем Поповым. Молодой офицер, лет 40, спортивного вида, рыжий и очень умный. Доброжелательно меня встретил. Сразу сказал, что в курсе наших дел. Нужно только уточнить некоторые детали. Сказал, что начальник рации Володя Подпорин сам приходил к нему, передал мой рапорт и подробно рассказал, что там делается на судне.
Разговор у нас с полковником был недлинный. В конце он сказал так: «Владимир Николаевич, вы действовали правильно. Нам бы, конечно, следовало сразу отозвать судно в Новороссийск. Но оперативная обстановка на эскадре не позволяла. Хорошо, что вы выдержали всё это. Мы знаем, кто вы такой, и про отца вашего всё знаем. Капитана и его людей вы на судне больше не увидите. Вы, сейчас, видимо, в отпуск пойдёте?» — «Да. Нам уже подменный экипаж прислали». — « У меня к вам сеть предложение. Не хотите ли перейти к нам на работу? Сейчас не надо отвечать. Отдохните в отпуске, подумайте. Мы никого не уговариваем и не настаиваем никогда. Просто предлагаем людям, которые нам подходят».
Это было неожиданно: «А какого рода работу я могу у вас исполнять?» — «Подробно не могу говорить. Но вы бы продолжали иногда ходить в рейсы помощником на тех судах, куда мы вас направим. И выполнять кое-какие задания в иностранных портах».
Я обещал подумать.
Сдал дела на пароходе подменному третьему помощнику и поехал домой в Сочи. Отец поехал к себе в Краснодар. На прощанье коротко мне сказал: «Хорошие ребята у вас на судне! Они мне рассказали, что там происходило. А ты молодец! Да я от тебя другого и не ожидал». Мне, конечно, это было важно. Каждому ребенку приятно, если его папа хвалит. Даже, если ребёнку 27 лет и он штурман дальнего плавания.
В отпуске отдохнуть не удалось. Мой первый и тогда единственный четырёхлетний сын серьёзно заболел. Весь отпуск прошёл в больницах и поликлиниках. Жена настойчиво требовала, чтобы я бросил плавать. Её можно было понять. Но, что я буду делать на берегу, если с семнадцати лет я ничего, кроме моря, не знаю? Мне тогда сухопутные люди вообще казались какими-то неполноценными. Даже общаться с ними было трудно.
Через пару месяцев наш «Красноводск» возвращался в Севастополь. Надо было ехать на работу. Расстались с женой плохо. С очень тяжелым камнем на душе поехал «Кометой» в Севастополь через Новороссийск. Ехал и думал: что дальше делать? Оптимизма у меня в связи с этими последними событиями, особенно из-за болезни сына, значительно поубавилось.
В Новороссийске зашел в Отдел Кадров пароходства, встретился с Юрием Ивановичем Афанасьевым. Мы с ним плавали несколько лет назад на «Ленино», он был там старпомом. А теперь он был зам. начальника Отдела Кадров пароходства и старшим инспектором по вторым и старшим помощникам. Хороший был кадровик и моряк настоящий.
Юра рассказал мне, что капитана Кузьмина попросили написать заявление об увольнении из пароходства и он пошёл работать в порт инспектором портнадзора. Больше плавать и портить кровь морякам не будет.
Начальник рации Володя Подпорин уволился. Сказал, что с него моря хватит. Это жаль.
4-го механика Вусатого наши мотористы хотели сильно побить, когда встретили у кассы в расчётном отделе. Но он убежал и на следующий день тоже уволился.
Что делать с 3-м механиком Масловым, никто не знает. Все старшие механики и капитаны категорически отказываются брать его в экипаж. «Хотим попробовать последнее средство — вернуть его на „Красноводск“ на исправление. Если он сможет упросить капитана Савина простить его. Не простит — придётся ему уволиться». Я засомневался: «Вряд ли это получится».
Юра что-то вспомнил и засмеялся: «Когда Кузьмин увольнялся, здесь в ОК, я с ним побеседовал. Знаешь, что он сказал о тебе? Если, говорит, придётся вам когда-нибудь встретиться с Егоровым, знайте — это страшный человек!».
«Как думаешь, Юра, я могу это расценивать как похвалу?».
«Конечно! Услышать о себе такое из уст Кузьмина — это огромный комплимент. Ты должен гордиться».
«Буду гордиться. Вот сейчас… уже начал».