Стук в дверь.
- Кто там?
- Это я, добрая фея.
- А почему с топором?
- Да что-то настроение не очень…
Анекдот.
- …В общем, кроме Тойво, штурмовать Зону со мной пошел ещё только один персонаж - Козлотур.
- Погодите, - удивилась малость отдышавшаяся я. – Что ещё за Козлотур… Кликуха, что ли, такая странная?..
- Ну почему странная, нормальная, - пожал плечами гость, - на вкус и цвет… По мне, так Мандалай не лучше. Но с этим мужиком и правда произошла интересная история.
Берт покивал сам себе, задумчиво глянул на собак, и присел опять к столу.
- Насчет Конца Пути я знаю. И про Дорогу кое-что. Но вот про Козлотура как раз никак не скажешь, что его Дорога привела – с точностью до наоборот: он, можно сказать, просто-таки взял Дорогу за пуговицу, и…
Козлотур (тогда ещё не имевший столь экзотического прозвища) родился в забубенном юнийском портовом городишке, немногочисленными достопримечательностями которого являлись крошечный порт с щелястыми доками, консервный заводик, упорно бедствующее и пьянствующее население, и регулярные жесткие драки в портовом кабаке – всех, с кем придется. Его отец и мать потонули в особо неудачную путину, когда с отчаянных долгов рискнули ставить сети на смертельно опасной, всеми местными рыбарями проклятой банке, а внезапно налетевший шквал поставил в невезухе последнюю точку. Козлотур с младенчества жил у дяди, материного брата, и с детства же мечтал разбогатеть, - но обязательно вдруг, не особо напрягаясь, каким-нибудь непременно сказочным образом. Следуя заветной мечте, он с грехом пополам кончил местную среднюю школу и презрительно отмахнулся от предложения продолжить семейный бизнес рыбаком на шаланде; однако, сидеть на шее дяди тоже не захотел, и промышлял, чем придется. Приходило по-всякому, но редко с серьёзной удачей: он что-то перекупал, что-то перепродавал, где-то подворовывал… Собственно, как подавляющая часть местной молодежи. И случилось ему от какого-то боцманюги с сейнера, штормом загнанного в бухту, услышать про Страну. Не он один слушал - команда, пока чинили лайбу, в полном составе отиралась в портовом баре, пропивая аванс, и заливала о небывалом всем, кто не затыкал уши.
А вот Козлотур вдруг россказням поверил. Поверил сразу, слепо, вопреки всему своему здравому смыслу, опыту и цинизму. Дорога его позвала, что ли…
Короче, он попросился на лайбу, чтоб докинули хоть до границы волшебной страны, где золото валяется под ногами, не говоря уже о самоцветных камушках, где таскают с моря тоннами белого северного краба и навагу, где нерка тучами нерестится по горным речкам, и черную икру едят суповыми ложками… И где не воруют.
- Понимаете, мэм… - Берт даже руками взмахнул, как будто сам до сих пор удивляясь тому, о чём говорил, - икра, камушки… Эти темы привычны в портовом кабаке, о таком все морячки любят сказки рассказывать, таким в приморском городе никого не удивишь. Разве только координаты меняются. Захожий рыбачок тоже назвал точные координаты – Крыша Мира, Конец Пути, Порт, причал номер пять… Но!
Разошедшийся Берт на сей раз не замахал руками, а хлопнул настойки, но оставалось в стаканчике несколько больше, чем он ожидал, так что пришлось вытаращиться и быстро втянуть в себя побольше воздуху:
- Ох-х-х… ёлкин же корень…
- Берт, погодите. Вы так хлопаете… Собственно, я тоже… Нет, давайте, я сейчас компоту открою, для запивки – из актинидии, хороший, не очень сладкий.
- Да, - неожиданно хриплым пиратским басом сказал гость, - чего-то я…
- Чего-то мы с вами волнуемся, - всех и дел.
Я сбегала… м-да. Собственно, я сходила в холодную кладовую и принесла трехлитровую банку компота; фисташковый цвет взвара даже на вид успокаивал нервы.
- Вот… И рассказывайте, рассказывайте.
- Ф-фу, о чем я… да, так вот, Козлотур задал рассказчику каверзный вопрос: а что ж ты, мил человек, по морям шастаешь, приключений ищешь себе на… голову, когда рядом такое счастье… И – представляете? – морячок сплюнул сквозь выбитый зуб, и говорит: «Я бы со всей моей охотой, только есть одна незадача. Говорю же, в той стране не воруют, - а я так не привык, не могу… Не принимает меня та земля, хоть тресни. Я же пробовал…»
- Ничего себе, - сказала я, - однако, и репутация у нас…
- А что, неправда? – усмехнулся Берт, - ладно, дальше слушайте… Вот на чем Козлотура переклинило на самом деле! Сколько наслушался в том кабаке баек – и про залежи философского камня, и про молочные реки с кисельными берегами… А вот про места, где не крадут, не слыхал ни разу, - не готов оказался к такому, и купился, как пацан.
…Уговорил капитана лайбы взять его с собой, не задаром, конечно, - залез к дядьке под матрас, пока тот спал пьяный, вытащил тишком деньги, накопленные на ремонт катера, - и рванул в страну, где не воруют.
Интригу чувствуете?..
Рыбачки, починившись, отплыли восвояси, и первая их стоянка была как раз у нас. Там Козлотур их покинул незаметно, и незаметно оказался в Городе. Дальше - мистика, или, если хотите, Дорога: в Городе нет чужих, тут нельзя затеряться, вы знаете, и не потому что «не положено», а потому что погибнут дураки: ни один местный мимо не пройдет, любой полицейский дернется, любой спасатель, пусть даже в отгуле – слоны в городе… Понятно, тут и в городе в одиночку не прожить. Так ведь он ещё и осенью приперся, баран…
Берт опять замолчал и шибко почесал в затылке:
- Леший его знает… Как документы выправил, как зиму пробедовал – думать боюсь, то ли миф о подвигах Геракла, то ли сказка про Красную Шапочку: и понёс девицу бес с пирожками через лес.
Я развеселилась:
- Так он мне просто собрат по несчастью. И что же с ним было?
- Он сам рассказывает иллиады с одиссеями, путается в показаниях, но факт - выжил, и здоровья не потерял. Клянется, что сам по себе, мол, в порту перекантовался. В каком порту, кому он бы там сдался… Скорее, пригрел кто-то до весны, а весной он уже нанялся разнорабочим в геологоразведку. И – представьте? - с первых же денег отправил перевод дядьке – всё украденное, и с процентами. Так и зажил здесь…
- Нет, а Козлотур-то почему?..
- Да потому что чудной он, ни рак, ни рыба - о нем самом уже через год анекдоты рассказывали. И йети он видел, и с лешим бодался, и с кикиморами чаи варил на Гнилом болоте… И один шейп знакомый ему карту опаловых месторождений подарил, только сказал, что не откроется ему место, пока не женится… Одно слово – мифологический персонаж, вроде единорога. Ну, наши остроумцы и окрестили.
Кроме того, он обожает рассказывать анекдоты. Откуда их берёт, понятия не имею, но все абсолютно местные и очень актуальные. Вообразите: не успел я с ним переговорить, договориться - куда идем, когда, сколько денег… а он уже меня за пуговицу держит, и чешет: - «Начальник, я с тобой уже ходил, я тебя знаю. С тобой хоть Забедовую падь, хоть в Зону, хоть куда… Слушай, чего было:
Поймал как-то ведьмак странника, тарка и геолога.
И съел всех!
Голодный был очень, не до разговоров было…
…Ранним весенним утром они вышли в маршрут. До того места, где начинался нужный склон, ведущий вверх, к первому на пути водоразделу, их подкинули на тяжелом потрёпанном внедорожнике Департамента, с роскошным песцовым хвостом и висюлькой из необработанного граната на зеркале заднего вида. Водила-странник помог выгрузить снаряжение, пожелал «дойти туда, куда идут», сдержанно газанул и исчез в рассветном тумане, выползавшем, как опара из квашни, из ущелья по другую, провалившуюся в пропасть сторону дороги. Нагрузив на себя припасы, инструменты, палатку и прочее, начали подъем по противоположному склону, - крутому, поросшему пихтой, сосной и лиственницей; выше маячили гольцы в венце кустарниковых берез, караганы гривастой и низкорослого можжевельника. Ещё выше и дальше, за озёрами тумана, над вершинами сопок, вставали кручи Большого хребта. Клочья тумана лезли в лицо, путались в полах курток; легкий отвальный ветер доносил сверху запахи прошлогодних листьев, юной зелени и проснувшегося весеннего зверья.
Только что наступило предлетье. Оно длится в горах всего пару декад, это время первых безморозных ночей, полного развертывания листа у лиственных пород и разгар цветения трав и кустарников – купальницы, касатика, черники-брусники, черемши-кислицы. Лес звенел птичьим гомоном: барабанили дятлы, свистели иволги и дрозды-белобровики, малиновым звоном разливались зяблики. Остро пахло смолистым скипидаром – пылили все зимнезелёные хвойники. Почти неслышно, но именно этой опаской неслышностью склеивая весну с летом, суетились по всем этажам леса и гор хорьки, горностаи, норки, барсуки, выдры. Глубоко в чаще кто-то обиженно тявкал - то ли лисица, то ли белая куропатка…
Несмотря на то, что поначалу склон был весьма крут и идти было тяжеловато, Козлотур болтал без умолку: про новое строительство на Лысом плато, куда его звали разнорабочим за серьёзные деньги, но он эту халяву в гробу видал; про то, что на него навесили самую тяжелую часть снаряжения, но он не в претензии, потому что привык; про хорошую вдову, на которой непременно женится, как только вернется с маршрута и получит обещанные премиальные, и чьими лучшими в Городе пирожками с черёмухой непременно угостит всех присутствующих, дала бы Дорога вернуться; и что лично он Зоны боится до смерти, и ни в жисть в саму Зону с ними не пойдет, подождет в базовом лагере особо отважных, кому жить надоело; остальные помалкивали. Козлотур, сопя, карабкался в хвосте маленького каравана. Не дождавшись комментариев на свои высказывания, он немного помолчал, и поведал о транспаранте, который вывесили спасатели на фронтоне своего Управления: «Герои – это клиенты. А мы простые работяги».
Тойво был как никогда хмур. Только сказал Козлотуру:
- Слушай, загадка природы, ты со своими анекдотами попридержись. Маршруты разные бывают, так вот этот - не смешной.
Работяга только плечом подёргал. Но из уважения действительно примолк ненадолго.
До Реки ходу тогда было три дня, и дорога не слишком трудная – два водораздела, одна сопка, один хребет, а там уже и Река. И с погодой повезло, - ни буранов, ни особых морозов, – подумаешь, утренники с инеем! Пару раз припускал дождик пополам со снежком, ну и туман обязательный, утром и вечером, и всё. Шли не особо торопясь; Берт по привычке внимательно осматривал окрестности (не случалось раньше здесь бывать), прикидывал верхние и нижние границы сомкнутых древостоев, отмечал направления вертикальной поясности разных пород деревьев, биохоры и биотопы многочисленной и разнообразной таёжной живности.
Тойво шагал сосредоточенно, осторожно, но уверенно - похоже, дорога была ему известна. В первый день перевалили через ближнюю сопку, спустились на речную аллювиаль, пробрались по скользкому, в прошлогодней растительной дряни наносу среди редких куп ивняка и поникших кустов спиреи, ещё не вполне пришедшей в себя после весеннего паводка; поднялись повыше, на взлобье крутояра с елово-пихтовым лесом, и здесь остановились ночевать.
Козлотур наладился было рубить ельник на подстилку под палатку, но Тойво его остановил:
- Эй, ну первый раз в лесу, что ли? Или задница лишняя имеется? Пихтовый лапник руби, с мягкой иглой.
Натаскали валежника, разожгли костер. Склон довольно круто сваливался к ручью, даже деревья и камни цеплялись за землю из последних сил; в одном месте корень – и не разобрать уже было, чей, - захлестнул выступ громадного валуна, и растёкся по нему, образуя как будто морскую звезду. И камень, и корень начал затягивать мох-усомёт, так что совсем сделалось не понять: то ли из камня народилось дерево, то ли дерево вдруг снесло каменное яйцо.
Установить палатку на крутизне не получилось – кое-как приладили навес над размытой давно исчезнувшим ручьем полупещеркой. Оставаться внизу у речушки, которая по весне превратилась в неистовый поток, да так и не собралась вернуться в прежнее состояние, было бы верхом легкомыслия: на вершинах продолжал таять лед, и уровень воды мог, пока все спят, слизнуть лагерь начисто.
Когда разобрались с костром и палаткой, приладили котелок и сели ждать ужина, Берт решил, что пора посовещаться, и окликнул Тойво:
- Старик, надо поговорить.
- Надо, так поговорим, - отозвался проводник, следивший за варевом.
- Ты знаешь, куда мы идем? Ты там бывал?
- Это тебе не поможет.
Берту мгновенно припомнилось, что у коренного населения Страны своя особая, веками выверенная, манера отвечать ( а точнее – не отвечать ) на вопросы: постоянное чувство ответственности за ближнего заставляет их не столько выдавать запрашиваемую информацию, сколько экстраполировать причину, по которой она понадобилась. Поэтому зачастую в Городе, поинтересовавшись у какого-нибудь аборигена, как пройти на, скажем, кладбище, рискуешь услышать в ответ решительное: «Тебе туда ещё рано».
Ходила байка, как однажды в Город приехал негр – кто-то из дипкорпуса. Разминувшись по глупой случайности со встречающими, он чуть не сутки пытался попасть в Министерство иностранных дел, потому что все местные, к кому он обращался, приглядевшись, решительно направляли его в городские бани.
Берт плюнул бы с досады, но плевать на святую землю Страны считалось святотатством, поэтому он только посопел, посчитал в уме до десяти, поминая в душе недобрым словом упрямство шейпов и все местные святыни заодно, и продолжил почти спокойно:
- Отлично. В конце концов, мое дело маленькое: пришел, увидел, откартировал… Я-то в эти зоны абсолютно не верю.
- Ты что, начальник! – тут же влез Козлотур, - как можно не верить, их же тут как грязи.
- Ну, ври давай, прям – как грязи…
- Я тебе говорю! Да что я – все говорят! Как где на объекте возникают всякие непонятные аварии одна за другой, или травматизм у работяг повышается вдруг – всё, хана! Значит, на Зоне объект стоит…
- Положим, повышенная хана у работяг я знаю, когда случается - после получки. И что касается аварий, то известен мне один деятель… У него как проблемы, - сей час начинается вопёж о геопатогенном влиянии. Вот ведь здорово - и винить некого, и делать ничего не надо… Впрочем, он уже не работает. – Берт смотрел на Тойво, но тот сосредоточенно помешивал ложкой в котелке, и казалось, ничего больше его не занимало и не трогало.
На лесистый склон, каменистый пляжик и бедовую речушку пала глухая ночная тьма. В корнях вековых сосен шуршала какая-то проснувшаяся от зимней спячки живность – может, норка в чужом дупле заночевала, а может, слышалось дыхание барсука или выдры, чьи невидимые выходы из многокоридорных и многоэтажных апартаментов могли случиться совсем рядом. Зловеще поухивали в чаще оголодавшие за зиму совы; где-то ниже по течению, в зарослях прибрежной черемухи, не помня себя, заливался соловей.
- Синий, - прислушавшись, сказал Берт, - синий соловей.
- Чё, правда синий? – заинтересовался Козлотур, - вот не видал никогда…
- О, их тут немало, они до самой верхней границы леса водятся. А гнёзда у них у самой земли, под кустарником, из травянистой ветоши с осокой… Не видел? – да копнушка такая, знаешь, из травяной трухи, под чего-нибудь припрятанная, и вход боковой…
- Это как у стиральной машины? – догадался Козлотур.
Тойво расхохотался и сказал:
- Ужин готов.
Берт очередной раз подивился, как ловко он снимает с огня горячущий котелок, просто фокусник: ухватил голыми пальцами, поддёрнув рукав, чтоб огонь не прихватил материи, тут же перекинул в другую руку, с толстой щепкой наготове, - и всё так легко, играючи будто, - перенял, вынес с огня и опустил мягко на мох, не пролив ни капли.
Сели есть.
Ароматную похлебку из консервированной тушенки с перловкой сдобрили молодой черемшой, и ещё Тойво набрал из болотистого аласа по дороге какие-то похожие на артишоки клубни, которые тут же в костре и запекли. Козлотур, притомившись следовать строгим предупреждениям, начал подводить разговор под очередной анекдот.
- Начальники, - сказал он, грея руки о кружку с чаем, - ну ладно, Зона. А вот вы мне про ведьмаков скажите…
Тойво даже ухом не повел, а Берт рассердился:
- Какие ещё ведьмаки, ты сдурел от сытости?! Только ведьмаков нам сейчас и недостало. Ну, что ты ересь несёшь, - чечако, то ли?! Нету никаких ведьмаков, байки все…
- Не скажи, - задумчиво и очень серьёзно перебил Козлотур, - я и сам думал – байки… А мне один тарк рассказал: идёт он как-то по святым местам и думает: неужели правда ведьмаки все мысли читают? Тут вылезает из кустов ведьмак, и говорит, грустно так: - Ну, кто тебе такой бред сказал?!
Берт и не хотел, а захохотал, и с ближнего куста с возмущенным писком вспорхнула прикорнувшая мухоловка. Тойво, не обращая внимания, проверял лямки поясных мешочков, в которых хранил всякие хитрые смеси: какие-то травы, корешки, минералы, соль - от простуды, ран, ожогов, обморожений, болотной лихорадки, от лихого человека… Берт глядел с любопытством – про эти шейпские мешочки досужие болтуны чего только не плели.
- Слушай, - сказал он, осторожно тронув плотный замшевый кармашек на тесёмке, - а тут у тебя что? Если не секрет, конечно.
Тойво хмыкнул:
- Надо же, какой тактичный. Нет, не секрет. Радиола розовая у меня там.
- Чего розовая? – немедленно заинтересовался Козлотур.
- Золотой корень, - пояснил Тойво.
- Почему - розовая?
- А понюхай.
Берт вместе с рабочим послушно склонились над мешочком… Оттуда несильно, но явственно веяло розовым маслом.
- Ух ты, – уважительно покивал Козлотур, - и чего тебе эти духи? Спирт настаивать?..
Тойво посмотрел на Козлотура с искренним и чуточку жалостливым интересом, помолчал и сказал:
- Тундра ты, тундра лысая... Да по нашим поверьям, кто отыщет золотой корень, проживет здоровым и счастливым 2 века. Раньше места, где это растение водилось, скрывали, как опаловые месторождения, и секрет передавался от отца к сыну, не иначе.
- Да ладно, ладно, - заторопился Козлотур, - чего ж я, не понимаю. Так для чего эта штука-то, а?
- А для всего. Отвар корней тонизирует, снимает нервное напряжение, повышает работоспособность и выносливость. Мы его всегда берем в длинные маршруты. Из радиолы и варенье варят, и пастилу, - детям дают, если слабенькие. Или после тяжелой болезни… При ранениях, обморожениях, лихорадке - усиливает действие других трав, если добавить в лекарственные сборы… А, да, чуть не забыл. Противокомариные сетки вам теперь без надобности.
Берт с Козлотуром дружно посмотрели сначала на Тойво, потом друг на друга. А потом – наверх. Действительно, над каждым толклось по плотному облачку гнуса, но на очень почтительном расстоянии.
- Дрова вроде есть такие, - с сомнением сказал Козлотур.
- Есть. Но из чего те дрова, то здесь не растет.
Берт думал сосредоточенно:
- Это те самые клубни, что ли?..
- Тю! Саранка простая, болотная лилия. Вкусно, конечно – но комары тут не при чем.
- А что тогда?
Тойво тоже немножко подумал, и решительно помотал головой:
- Нет, не скажу, не проси.
- Почему? – удивился Берт.
- А вот так. Вредность на меня напала. Мальчика нашли – всё вам объяснять. Возьмете, и уважать ещё перестанете, причем не меня, а шейпов… Так что поживите чуток в невежестве.
- Ладно, поживем, что нам сделается, - засмеялся Берт, переглянувшись с Козлотуром, - а потом скажешь? Ну, когда пройдет острый приступ вредности?
- Потом скажу, - кивнул Тойво, опять берясь за мешочки.
В лесу, в самой чаще, кто-то громко и вызывающе захлопал в ладоши. Козлотур дернулся, чуть не пролил на себя чай:
- Фу ты… Который раз меня пугает, зараза. А Мика ещё ржал, дурак – это, говорит, твой двоюродный братец - козодой…
- …Ну хорошо, - сказал Берт, поворачиваясь к костерку другим боком (от речки здорово тянуло стылостью), - давай, Тойво, всё-таки вернёмся к нашим баранам. Ты сам-то в Зону веришь?
Тойво глянул на него, пожал плечами:
- Чего мне в неё верить - не верить. Ты же рассказывал – помнишь? – про одного знаменитого европейского ученого, у которого в лаборатории всегда подкова висела.
- Ну?
- Что «ну», сам рассказывал… что спрашивали люди, мол, что ж это вы, профессор, неужто в суеверия впали…
- Не помню, - соврал Берт. Козлотур слушал, замерев с недонесенным до рта квадратиком рафинада, на который для вкуса навалил хрустких стебельков гусиного лука.
- Ну, тот профессор и говорит: видите ли, голубчик, я слышал, что подкова приносит счастье вне зависимости от того, верят в неё, или не верят.
- Тойво! Ёлкин же корень, ты издеваешься?! - нам не байки травить, нам работу сделать надо! Есть зона, нет, - мы куда вообще идем?!
- Тебе же в Управлении всё объяснили.
- Ай, да они сами себе не верят. Могли и напутать что-то, а?
- А тебе очень хочется, чтоб напутали?.. Ладно. Своим ты не веришь, понятно. А зверюшкам поверишь? Зверюшки баек не плетут, отчетов не составляют, им не до того… Так вот, в Зоне зверюшки с птицами не селятся, стороной обходят.
- Мало ли… - Берт упрямо цеплялся за свой скептицизм, - ну, пусть обходят… Зверюшки умнее людей, в опасное место не попрутся. У них ни страхового полиса, ни надбавки за опасность. Опасные места тут действительно на каждом шагу… А вот эти за разговоры дурацкие, что люди там пропадают…
- Почему же дурацкие.
- Да потому хотя бы, - Берт уже начал горячиться, хоть и обещал себе сдерживаться, - что «пропавшими в Зоне» называют группу Юхана, а я-то точно знаю, что ребята просто припозднились до снега, и зазимовали на заимке охотничьей, вот и вся пропажа. Как тропы открылись, они вернулись все как один, с классными, кстати сказать, материалами, да ещё собольих шкур приволокли мешок. Ты же их знаешь, как лупленых, у них ни сезона без скандала…
- Ну, знаю.
- А они ни к какой Зоне близко не подходили, они по платине работали…
- Знаю.
- Ещё бы ты не знал! И про экспедицию на Медвежью Гарь ты знаешь, а их тоже поминают, как съеденных Зоной. Просто-таки эпидемия какая-то в Городе – чуть что, сразу Зона… Ну, потерялись мужики в пургу, ну разнесло их по разные стороны гряды, ну – вернулись порознь, и не совсем в срок…
- Нет, там все в срок вернулись, кроме этого их красавчика, да ты знаешь, как его… Мика.
- Так у них половина – Мики!
- Нет, нет… Ну, тот возмужалый бог, которому Фрэнк грозился морду набить…
- Это петрограф их, что ли?
- Да. Вот он действительно только в мае в Город вернулся. Зато – с женой.
Берт засмеялся, вспомнив памятную историю. Красавчик-петрограф у многих женщин в Городе вызывал нежные чувства. А у мужчин – непреодолимое желание начистить ему экран. И вот женился наконец…
- Всё-таки, удивительно, - сказал Берт, подкидывая в костер новое полешко, - ладно раньше, когда вся страна была – три деревни, два села, и в каждой деревне половина мужиков Юханы, а половина – Мики. Так нет же: полвека прошло, столько народу из заграницы понаехало, городов понастроили, а всё равно, если крикнуть в Городе – «Мика!» – пол города сбежится…
- Традиция, - сказал Тойво, - тяжелое наследие прошлого.
Помолчали. Кто-то прошел тяжелым шагом по зарослям волчьей ягоды выше по склону, в лесу; фыркнул издалека на костер и так же тяжело, неспешно и укоризненно удалился.
- А вот мне ещё один братан рассказывал, - задумчиво, почти нараспев, проговорил Козлотур, - приехала как-то мама к сыну-студенту в Город, навестить. А сами они из Юны. Смотрит, а у него на столе сидят два симпатичных бурундука. Мама удивилась:
- Сынок, что ж это у тебя тут, крысы?!
- Нет, мама, просто тут зимой очень холодно - это такие местные тараканы в шубах…
…На второй день пришлось пробиваться через бурелом, да ещё в горку; моросил дождь. Берт шел как-то безрадостно, отчего-то настроение минорило – даже странно, обычно первые дни в поле он чувствовал подъем и радостное нетерпение. И вдруг над головой, в асфальтово-серой от густой облачности листве, мелькнул яркий проблеск сине-черного с белым и рыжим; Берт замер, а через минуту разглядел сидящего на пальце мутовки старой ели каменного дрозда, и услышал громкий, хорошо поставленный печальный посвист. Не обращая внимания на человека внизу, дрозд раздувал горло, приспускал крылья и приподнимал голубые перышки на голове, а потом издал неожиданно скрипучее щебетанье и умолк. Берт попытался воспроизвести услышанное, но дрозд сначала вскрикнул от удивления, потом оскорбился до печёнок, и, шумно всплеснув крыльями, улетел. Однако, настроение немножко поднялось: во-первых потому, что каменные дрозды довольно редко встречаются, а во-вторых, во флейтовых переливах мощного голоса Берту всегда слышались отзвуки хоралов Баха, которые он очень любил; он решил счесть дрозда хорошим предзнаменованием.
К вечеру ближе Тойво сказал, что где-то рядом бродит рысь, и дальше шли с максимальной осторожностью, то есть пристально вглядываясь во все деревья вдоль тропы. Как-то некстати было бы получить тяжёлым зверем по холке… Вторая речка оказалась абсолютно непроходимой там, где ожидал проводник: она яростно билась подхваченным в верховьях мусором о подмытые берега и выступающие островки, щетинилась пенными гребнями и злобно ворочалась между торчащими из воды верхушками кустов и камней. Пришлось идти в обход по неверной каменистой осыпи, а потом через каменный лес карстовых останцев – кабы не проводник, заблудились бы насмерть; Берт заметил внизу, в зарослях облепихи, голубую сороку – реликтовую птицу, занесённую в Красную книгу, и, немножко подумав, тоже занес её в личный список добрых примет.
Потом долго карабкались на кручу, поросшую кривыми деревьями, до того перевитыми актинидией и диким виноградом, что кое-где над обрывом висели настоящие зелёные гамаки.
– Гляди-ка, три сестры! – Берт махнул рукой на пару громадных сосен, между которыми втиснулась мосластая ёлка.
- Ага… - отозвался Козлотур, - две родные, и одна двоюродная… - и зачем-то полез туда.
- Осто… - голос Тойво потонул в сочном хрусте обрывающихся лиан, вопле Козлотура и треске ломаемого подлеска. Внизу под кручей ревел вспухший талыми водами поток, ворочая подмытые стволы и вывороченные из берегов каменюки; Берт с Тойво, не сговариваясь, бросились на помощь, и тут всё внезапно стихло, но вместо финального страшного всплеска послышался голос:
- Эй… тут я…
Слава Богу, он застрял в камнях над обрывом высотой в семиэтажный дом. Когда остекленевшего от ужаса мужика втащили на безопасный уступ, он долго икал, а потом, в ответ на настойчивые расспросы – не сломано ли у него что-либо, не вывихнуто ли, и где рюкзак, - вдруг перестал икать, и очень внятно произнес:
- Помни, Дорога всё видит… Живи так, чтоб ей было интересно.
Тойво только глянул на него, и весь остальной день Козлотур молчал - то ли от пережитого, то ли осознав наконец серьезность ситуации. Рюкзак нашли быстро, сразу на старте внезапного слалома. К вечеру вышли к широкому распадку, где трава уже вымахала по пояс, и, сминаемая ногой, одуряющее пахла сенокосом. Над головами, резко подергивая в полёте хвостами, метались пестрогрудки, стрекоча, как кузнечики… С темнотой посвежело, ветер стих, на небе выглянули звезды. Ночь обещала стать морозной, поэтому отдохнуть получилось не сразу – пришлось заготавливать дрова.
Последняя ночевка перед выходом на Зону прошла неразговорчиво.
…Берт отплюнул налипшую на губу сухую хвою, прислушался, как ворочается в непролазном сухостойном подлеске Козлотур, и спросил Тойво, который невозмутимо прорубался саперной лопаткой сквозь вставшие чащей клубы малины и шиповника:
- А вот ты мне скажи, сусанин, как будем на ту сторону Речки перебираться. Вряд ли для нас мост припасли.
- Там брод есть, почти всегда.
- Ага, значит, хаживал всё-таки за Реку, а?
- Не совсем.
- Тойво, ходил – или не ходил? Что ж такое, в самом деле, да или нет нельзя просто сказать?! Опять играешься в старые традиции?
- Ты двигайся, двигайся. Придём – поговорим.
- Да куда двигаться, пришли уже - вот тебе поляна. Ты и тут будешь голову мне морочить? Что за драгоманские приёмчики – «немного таинственности не повредит»… Или осерчал, что я в Зону не верю?
- Ты и в Хохочущую бездну тоже не верил, пока своими глазами не увидел.
- То есть, будешь морочить голову.
- А чего тут говорить… - Тойво сунул лопатку за пояс, за спину, чтоб не мешала ходьбе, оглядел поляну и вдруг усмехнулся:
- Кстати о «драгоманских приёмчиках». Знаешь, как шейпы отличают новичка от опытного?
- Ох, не зря Козлотур у нас молчит последние несколько часов… Не к добру. Ну, давай, хоть ты байку расскажи…
- Ладно, слушай, только это не байка. Чтобы отличить новичка-шейпа от мастера, надо показать незнакомый, но очень опасный лавинный склон. Новичок скажет: «Сейчас посмотрим…» Опытный прищурится: - « Ну-ка, малой, сбегай посмотри…». А мастер-шейп кивнёт, только глянув: - «Да какого лешего там делать…».
- Эй, Козлотур, - окликнул Берт, почесав в затылке, - кончай придуряться, у тебя справа на два часа проход чистый. Будем привал делать.
- Так бы и сказали, начальники, - прохрипел Козлотур откуда-то слева, - ща, момент… - и категорическим императивом, как кабан через подлесок, продрался к поляне, на которой Берт уже подтёсывал колья для палатки.
Следующим утром все проснулись ни свет, ни заря. Берт с Козлотуром нервничали, по Тойво, как обычно, было непонятно. Поели наскоро и без аппетита. Залили костерок, двинулись вниз по пологому, едва ощущаемому склону, поросшему брусникой; прошли мимо странноватой гряды, - как будто специально сложили из дикого камня невысокую ограду у круглого озерца, выбитого небольшим водопадом в серых лишайниках поляны - Тойво сказал, здесь тропа, тарки по святым местам ходят; опять углубились в лес, спугнули нескольких тетеревов с токовища… Вечный, отовсюду в Стране видимый окаем горных вершин сиял снежными шапками, над перевалами висела белесая дымка, а на востоке из-за пика Корневой Вершины выползала черная туча с разлохмаченными краями. Берт остановился.
- Что? – спросил, подходя, Тойво.
- Да вон, - Берт кивнул на тучу, которая явственно увеличивалась в размерах, - эта со снегом, точно. Не накроет?..
- Нет, - отозвался проводник, приглядевшись, - её сейчас на юг завернет, через Хребет ей не перебраться, не беспокойся.
А где-то через час оказались в месте, о котором Берт не то чтобы не слышал до сих пор, но даже представить себе что-либо подобное не мог, хотя до Зоны было ещё далеко.
…Смешанный сосново-буковый лес, по которому шли легко и без приключений (Тойво, ко всеобщему удивлению, набрал весенних сморчков на обеденное жаркое), оборвался неглубоким оврагом, поросшим подобием ржавой колючей проволоки. Берт чуть спустя определил растение, как прошлогоднюю ежевику, только уж больно здоровенную, и абсолютно дохлую: не иначе как что-то совсем вредное размыл бурный поток в недрах оврага. Продрались сквозь колючки, выползли на другую сторону; увязавшиеся было за отрядом скандальные сойки, устав вопить, отстали; за невысоким кустарником проглядывал густой старый ельник. Обобрав с себя дюймовые иглы и убедившись, что разбойница-ежевика не прикарманила под шумок ничего из снаряжения, Берт перескочил заболоченную канаву, легко миновал низкие заросли жимолости и вошёл следом за Тойво в лес. И остановился.
- Ёлкин пень, - тихо ахнул он.
- Вперед, вперед, - негромко, но решительно скомандовал Тойво, - потом будете варежки разевать, когда выйдем.
Вековые поднебесные ели стояли не слишком густо; под ногами пружинила вековая же подстилка хвои; а на расстоянии десятка метров друг от друга двух–трех метровыми курганами возвышались гигантские муравейники, и ничего другого живого на взгляд вокруг видно не было, ни птиц, ни зверья; только, если прислушаться, слышен был неумолчный тихий-тихий гул, как будто парочку высоковольтных линий закопали в мертвую хвою. Глаз не замечал ни малейшего движения, но спинным мозгом Берт чувствовал, что всё здесь живет и движется непрерывно – в неторопливом, не агрессивном, но смертельно опасном для чужака водовороте своей, ни на что другое непохожей жизни.
Шли жесткой цепочкой, как по минному полю, стараясь ступать след в след Тойво, хотя это уже было, конечно, излишней предосторожностью – в этом месте до незваных пришельцев до поры, до времени никому не было дела. В какой-то момент Берт оглянулся на Козлотура, замыкавшего шествие. Шаги его Берт слышал отчетливо, особых причин волноваться не было, но что-то всё-таки дернуло…
- …Понимаете, мэм, - говорил мне Берт, даже пальцами прищелкнув в мучительной попытке подобрать верные слова, - наш рабочий никаким особым героизмом никогда не славился. И не особым не славился, а если честно – трусоват он, только держится всегда неплохо, - а тут… Вообще тот страх, который навалился лично на меня, природу имел явно иррациональную: ну да, приятного мало, конечно, но не погонятся же за мной все эти полчища, как в глупых триллерах. Во мне трепетало что-то атавистическое, рептильное, и, положа руку на сердце, стоило большого труда не ломануться, как вы говорите, опережая звук собственного визга, чтоб только подальше отсюда… Но Козлотур шел совершенно иначе.
Нет, он не насвистывал и не шваркал ногами. Просто выражение лица у него было… как бы сказать… Такое доброжелательно-приветливое, как будто топает он по узкой улочке хорошо знакомого поселка, где давно не бывал. Он был абсолютно спокоен, понимаете, как будто откуда-то точно знал, что ничего плохого здесь с ним случиться не должно и не может, как со старожилом бандитского района, в котором родился. Я ничего тогда не спросил, а потом не до того уже стало… Когда вышли, вообще было такое впечатление, что прошло несколько часов, хотя там и километра-то не будет… За муравьиным лесом перед нами открылся спуск к Реке, а за ней уже лежала Зона.
…Они прошли немного вдоль Реки к броду, который знал Тойво - в быстрой, но прозрачной воде виднелось дно - косо уходящие в глубину плиты гранитного сброса; в воде ярко отражался берег, поросший ивняком. Выбрали место на поляне, в берёзовой рощице, под каменным уступом, рядом с веселым ручьем, резво скачущим маленькими каскадами в реку, рассыпаясь на множество рукавчиков среди замшелых валунов; стали обустраивать основательный – на несколько дней, - базовый лагерь… И вдруг услышали, как Козлотур говорит тихо, каким-то непохожим на себя, ласковым голосом:
- Ох, дурашка, куда ж тебя занесло-то… Отобьешься от своих, смотри, худо будет…
Тойво с Бертом с любопытством оглянулись на рабочего. Тот, сидя на земле, только что стянул сапог, чтоб снять промокший носок, да так и застыл – с сапогом в руке, и обращался, похоже, к нему же.
- Алё, гараж, - осторожно сказал Берт, - ты сейчас с кем разговариваешь, а?
- Да во, смотри! – Козлотур улыбался, и тыкал сапогом Берту под нос. Берт отмахнулся озадаченно, и Козлотур пояснил наконец:
- Да мураш, дурашка, залез в сапог! Покататься решил, чудила… Я счас, момент… - и, одной рукой натащив неловко сапог на ногу, а другой держа что-то бережно в пригоршне, вскочил и унесся оленьим галопом вверх по склону.
- Он с ума сошел? – только и выговорил Берт.
- Оставь его, пусть, - невозмутимо ответил Тойво, - сейчас вернется, куда он денется. У нас с тобой свои дела.
И почему-то именно вот в этот момент наконец заговорил о главном.
- Вот что… Ты в Зону пойдешь один.
- Как – один?! – совсем очумело спросил Берт, всё ещё оглядываясь в ту сторону, где исчез Козлотур.
- Так надо. Сам увидишь. Двоим там делать нечего.
- Да почему? Нет, ну не смешно… Что я там, интересно, буду делать один? Инструменты, палатка…
- Плюнь на инструменты – они там не работают.
- Теодолит не работает?..
- Ничего не работает. Там вообще проблемы со светом – все видится как сквозь пленку. Или как через чужие очки, то слишком близко, то слишком далеко. И тени неправильные.
- Это какие неправильные?!
- Ложатся произвольно, независимо от источника освещения. Двигаться могут… Твоя собственная тень может исчезнуть.
- Однако… Красиво жить не запретишь… Этот всё?
- Если бы. Ещё меняются понятия о времени и пространстве. Часы или спешат, или отстают - время как бы теряется. Ночь может не настать, так, сумрак какой-то, и все… Имей в виду: в Зоне всё иначе, там окружающий мир говорит с человеком другим образом. Не через привычную физику – верх, низ, упасть, отжаться, - а через некое информационное поле, которому плевать на языки и диалекты. Оно будет говорить с тобой напрямую, через ощущения, данные непосредственно. Может быть, именно там именно Дорога и говорит с человеком… В зоне можно заболеть, можно вылечиться. А можно просто стать другим.
- Каким другим?.. – спросил Берт, с удивлением чувствуя, что отчего-то совершенно не хочет услышать ответ. И Тойво явно не рвался продолжать. Но всё-таки договорил неохотно:
- Ты спрашивал, был ли я в Зоне…
- Ну?
- Был ли я в Зоне.
- Ну?!
- Быть-то был. Только, видишь ли…
- Да не тяни ты уже яка за хвост, говори! Что, слов нет на человеческом языке?
- Отчего же, есть, и вполне внятные. Только ты мне не поверишь. Мне-то плевать, по большому счету, - тебе идти.
- Так… Вчера с подковой ты меня практически убедил. Ну?..
- Хорошо. Конечно, я был в Зоне… Только я из неё не вернулся.
Берт, хоть и привыкший в Стране к таким неожиданностям, которые в других местностях никому и в кошмарах не снились, то есть был человек подготовленный, - всё-таки, услышав такое, стремительно отплыл к мутным берегам Поехавших Крыш. Но научный склад ума тут же заставил волю взять эмоции в крепкие руки, и кое-как вернуться на стезю разума. Правда, это заняло некоторое время, так что внимательно смотревший ему в лицо Тойво увидел то самое, что ожидал увидеть, и, кивнув сам себе, ушёл к костру. Где-то в глубине леса ухнула сова, и некто мелкий – может, хорёк, может, ласка, - испуганно шуганулся в кустах…
- Козлотур, - бормотал Берт зло, туго-натуго затягивая ремень заплечного мешка, который, собственно, собирался открывать, - ещё один… Навязались на мою голову, помощнички… гансы христианы стругацкие, чтоб вам всем пусто было…
Тут, как услышав, что его поминают, появился Козлотур, причем уже с охапкой нарубленного сухостоя; с облегчением сбросил охапку у костра и весело спросил:
- Чего сердитые, начальники? Неужто золотую россыпь нашли и не поделили?
- Да иди ты…
- Не, а чё, тута в Реке, говорят, самородки находили…
- Кончай врать, - сказал Тойво, тоже подходя.
- И не вру ничего, я ж не говорю, что сам находил. Люди говорят… Ладно, слушайте тогда историю.
В Войну юнийцы поймали как-то тарка, начали допрашивать. Он молчит. Они разозлились, связали его, подвели к колодцу, окунули туда и спрашивают:
- Нефть, камушки, золото есть?
- Нету.
Опять его башкой в колодец кунают:
- Есть?!
- Нету!
Опять кунают… Тут он не выдержал, и говорит:
- Мужики, вы или опускайте поглубже, или держите подольше – дно мутное, ни хрена не видно!
(продолжение следует)