Это было лучшее из времен… (Ч. Диккенс)
Мне пять, и я с родителями на море. Ну, почти: сегодня мы отсюда уезжаем и уже с ним попрощались. Папа разбирает палатку, мама режет колбасу и помидоры, а мне скучно: ни к подружкам пойти нельзя, ни даже на площадку, где мастерят беседку и в клевере валяются кудрявые стружки. Надо просто стоять и ждать, потому что вот-вот мы поедем домой.
Я кручу руки-ноги пластмассовой кукле Вале (они у нее на резинках), ем колбасу и поминутно спрашиваю: «Ну, скоро поедем?» Мама дает мне помидор, и я его солю. И еще солю. И опять солю. Очень соленый получился, но с колбасой есть можно. Только скучно очень, и я ною.
Мама значительно говорит мне: «А знаешь…» — и я недоверчиво прислушиваюсь: ну, что такого интересного она сообщит? «А ты знаешь, что однажды (может, через 20 лет или даже через 50!) ты поймешь, что вот эти минуты — это лучшее, что было в твоей жизни?»
Я разочарована и оскорблена. Вот эти жалкие, нудные, долгие минуты? Это они будут лучшими В МОЕЙ жизни? В моей жизни будет обязательно любовь (я знаю, за кого хочу замуж, но это секрет: взрослые не одобрят), слава (я же буду космонавтом, причем не на Луне какой-нибудь, а на других планетах), всякие награды и удачи! Да я и не вспомню про эти минуты, про эту пластмассовую Валю, у которой уже одна рука оторвана, и про пересоленный помидор! Помню, на всякий случай я посмотрела на небо — вдруг там что-то необыкновенное (инопланетная ракета, например). Нет: ветки деревьев, пара птиц, пара облаков — ничего особенного. Ну, вот, собственно, и всё. Сели и поехали домой.
…И вот прошумело, как дождь по клеверу — и в моей жизни, наверное, «еще не вечер», но уже определенно сумерки. Было и хорошее, и удивительное, и всякое, но если спросят про лучшие минуты в моей жизни, я не задумываясь назову те самые: мне пять, рядом мама и папа, кукла, которую не жалко, и далеко — не дотянуться! — небо и море.