Серафима села за стол с остальными, подперев рукой голову. Тимур держался обособленно. Сурена почему-то не было, биологички лениво переговаривались. Только Элиза всем своим видом показывала, что не собирается есть в ее присутствии. Эпизод со «слоненком», видимо, сильно ее завел. Резким движением она отодвинула от себя тарелку, рассыпав еду по столу, на пол полетела бутылка с газировкой.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6)
Тимур мрачно стряхнул со штанов тушенку.
— Эй, хорош свинячить. Убирай за собой сама.
— И правда, Элиз, ты же медик, — заметила Инна, — а вечно такую грязь разводишь, как будто специально. Ты должна бороться с вредными микробами.
— Где вы тут вредных микробов видали? — деланно ленивым тоном протянула та. — Я, например, знаю только одного… Точнее, одну…
Элиза явно нарывалась. Внутри Серафимы все клокотало от злости. Она едва сдерживалась от язвительного ответа. «Вспомни, это несчастный человек, нелюбимая женщина», — повторяла она себе, сжав зубы, пока Элиза, плеснув себе виски, отправляла по очереди в окошко консервную банку, пластиковый стакан и наполовину полную тарелку.
Тимур переводил насмешливый взгляд с одной женщины на другую. Серафима усмехнулась. Ну уж нет, господин Балтышев! Элиза хочет скандала, да и ты, кажется, не против. Обломайтесь, господа.
— Приятного всем аппетита, — улыбнулась Серафима и встала.
И у выхода наткнулась на Альбиноса.
— О, Сим, я как раз тебя ищу, — безмятежно заявил Костик, — надо поговорить.
Она затылком почувствовала испепеляющий взгляд Тимура, но кивнула и вышла вслед за Альбиносом.
— Слушай, я в свою палатку завернул, то есть в нашу с Тимуром, тут Костнер меня попросила кое о чем… Там связь сработала, тебя спрашивали… Ждать не стали, через час будет повторная. Я не хотел при всех говорить, слышал уже, что Элиза тебя шпионкой кличет, ну и…
— Ну и теперь у нас два шпиона.
Снова вальяжный голос Сурена! Ничего не отвечая, она повернулась к нему спиной и ушла к себе. Связь… Кто это может быть? Месяц еще не истек, Бастуров не смеет выгонять ее раньше. Кристина? Как быть? Не караулить же у палатки Тимура! Надо попросить его, чтобы позвал…
С улицы донеслись непонятные вопли. Серафима бросилась из палатки. Картинка, прямо скажем...
Элиза, полусогнутая, с бутылкой в руке, истошно орала. И было, от чего. Сурен крепко держал ее одной рукой за волосы, и буквально таскал из стороны в сторону. Лицо его при этом оставалось невозмутимым, словно он проводил сеанс психотерапии, только слова звучали отрывисто.
— Достала. Пьяная. Злобная. Тварь.
С разных сторон появились Тимур, биологички и Костнер.
А у Серафимы перед глазами всплыла картинка: умненькая, одетая с иголочки девочка в кабинете директора... Вот и доучилась в своих университетах! А этот подонок — отыгрывается на ней, что ли?
— Ты, мразь, отпусти ее, — Тимур сделал шаг вперед и попытался освободить Элизу.
Но не тут-то было. Непонятным приемом (при занятой-то руке!) Сурен отправил его на землю, а когда тот встал, то со словами «Пошла вон к своему козлу», — бросил Элизу прямо на Балтышева.
Серафима, не отрываясь, во все глаза смотрела на Сурена. Но то, что она увидела, потрясло ее не меньше, чем таскание Элизы за волосы. Сурен улыбнулся своей широкой, ничего не означающей улыбкой, глядя прямо в глаза Серафиме, и вдруг... многозначительно подмигнул. Это было так страшно, как если бы сам черт улыбнулся и подмигнул ей. А потом — спокойно, вразвалочку, — ушел в свою палатку.
Она перевела взгляд на Тимура. Элиза упала прямо в его объятья и вцепилась в него, рыдая. Серафима не смогла понять выражение его лица. Он не отстранил Элизу, напротив, прижал ее к себе и гладил по спине, голове, утешая, говорил что-то шепотом.
Серафима будто окаменела. Потом повернулась и тихо ушла в палатку. Легла лицом вниз и пролежала, не шевелясь, минут пятнадцать. Все внутри было натянуто, как струна. Она прислушивалась. Ей казалось, что Тимур вот-вот должен войти, что-то сказать. Но его не было, и она поняла, что он не придет. Тогда она села и уставилась перед собой.
Серафима больше не находила в душе ни следа жалости к Элизе. И не только к Элизе. Она вдруг поняла, что ничья судьба на стоянке ее не волнует. Отправят их на Землю, не отправят их на Землю... Какая ей, собственно, разница? Она никого не обязана спасать. И зачем она вообще сюда приперлась? Ей наплевать, на всех наплевать. А Элизу она ненавидит. Действительно, просто злобная тварь… Нет, какая же она дура, что поверила Тимуру! Она же ничего о нем не знает, ничего не знает об их отношениях! Элиза ему не чужая, и между ними давно… Ну и пускай… пускай…
Серафима немного успокоилась, вытерла слезы и постаралась привести мысли в порядок. Она привыкла быть откровенной с собой. Значит, все, чем она руководствовалась, споря с Бастуровым, то, что она говорила про людей, Иклону, шанс, который им надо дать — все это было только из-за Тимура? А без него ей ничего не надо? Без него она никому помогать не станет?
Она поморщилась от презрения к самой себе. Ладно, так еще проще. Чем меньше на себя берешь… Хватит, она больше не в состоянии держать высокую планку благородства! Никакая она не благородная. Надо все бросить и попроситься обратно к Кристине. Пусть скажут: «Ну, мы же тебе говорили». Наплевать. Вот только стыдно перед Таней Костнер. Перед нею одной и стыдно. Дала ей понять, что может быть другая жизнь, а сама расклеилась — причем тоже, из-за мужика.
Снаружи уже совсем стемнело. Серафима встала. Хотелось что-то делать, куда-то двигаться. Интересно, была уже связь или нет? Спрашивать она не пойдет — неизвестно, что сейчас у Тимура в палатке. А ведь она могла бы узнать… как увидеть своими глазами, — стоит только задать вопрос, просто мысленно. Из-за всех сил Серафима старалась вопрос этот не задавать, но соблазн был настолько велик, что ей пришлось впиться ногтями в ладони. Она не имеет права подглядывать! Серафима вылезла наружу и подняла голову к огромной, висящей прямо над головой звезде, стараясь не давать слезам вытекать из глаз.
И тут прямо на нее выскочил Альбинос.
— Быстрее, связь! — он схватил ее за руку и буквально втянул в палатку Тимура.
Элизы в палатке не было. Тимур сидел в глубине, и она не стала смотреть в его сторону. Схватила передатчик. Так она и думала — звонила Кристина.
Альбинос вышел, чтобы не мешать, но Тимур так и остался сидеть где-то сзади, слушая каждое слово.
Голос у Кристины был, как всегда, ласково-спокойный. Но грустный.
— Симочка, детка... Я улетаю. Мы все улетаем.
— Как?! Почему?!
— Мы заболотились. Бастуров закрыл эксперимент. Он сделал доклад, что проживание на планете невозможно. Все покидают Иклону.
— Со всех стоянок?
— А кроме нашей и вашей, почти никакого не осталось. А, кроме нашей и вашей, уже почти никакого не осталось. Многих отправили на Землю еще раньше по программе Бастурова. Эксперимент по изоляции избранных не удался. Ты была права, это очевидно, но Бастуров никогда этого не признает.
— Значит? — мысли у Серафимы путались.
— Разрешено остаться тем, кто желает, но таких очень мало. Бастуров считает, пусть себе делают, что хотят. Если сумеют — пусть выживают, под собственную ответственность.
— Кто-то останется?
— Да. Из твоих знакомых остается Марина. Ивар улетает, Тоня — с Андреем, она слушает только его.
— Кто остается? Художник… Бывший вор…
— Да, угадала. Еще кое-кто, кажется. Лин с мужем улетают со мной, они очень законопослушны. Мы вам все оставим, запасы, лекарства, технику и воздушный катер тоже. Перевезете все, что вам понадобится, только не тяните, пока тут все не затопило. Ваша стоянка — единственная, которая не заболотилась до сих пор. Остальных, — из тех немногих, которые оставались, — подтопило за несколько последних дней.
— Если честно, я и думать забыла про это болото…
— Может быть, у вас подходящая местность. А может, что-то иное, чего нам так и не удалось не понять.
— А может, так просто хочет Иклона… — пробормотала Серафима.
— Симочка, что сейчас спорить? Честно скажу тебе, я рада хотя бы тому, что Бастуров не принял решение всех переместить на твою стоянку, а вас отправить на Землю. Гордыня помешала. И знаешь… — Кристина помолчала, — многих задело именно это… самые активные с экспериментальной стоянки лишились своих способностей. Бастуров не стал разбираться, кто и почему, просто свернул программу.
— И он что — тоже?..
— Не знаю, но... я их лишилась. Наверное, мы действительно превысили свои права…
— Кристина, я думаю, это не важно. Способности — это не главное. Пожалуйста, приезжай… Ты так нужна мне здесь!
— Нет, дорогая, я улетаю.
— Но почему, почему?! Тебе ведь не мешает никакая гордыня!
— Сима, я человек подначальный, обязана выполнять приказы.
— Ничего ты не обязана!
— И еще — мне стыдно перед людьми. Я подвела их.
— Так может, поэтому и надо остаться? С этими людьми?
— Сима, я больше никого не поведу за собой. И к тебе не приведу того, кто не разделяет твоих убеждений.
— Какие еще убеждения! Кристина, я не знаю, как мне быть… Я одна, Кристина. Мне некому помочь!
Сейчас ей было все равно, что Тимур ее слушает. Она боялась только одного — остаться одной. Одиночество на Иклоне.
Или… нет, если прислушаться к себе — нет, не правда. Она не боится. Почему-то больше невозможно бояться. Она не вернется на Землю. Она не предаст Иклону… Даже, если Тимур предпочтет Элизу? Да, вдруг поняла она. Даже если так.
— Сима, прощай. Если вдруг кто из ваших захочет улететь — последний корабль через неделю. К вам завтра прилетят два катера, один привезет вам желающих остаться, другой заберет от вас тех, кто соберется на Землю. И еще… Я желаю тебе всегда жить в мире с собой, по твоим убеждениям. У тебя получается. А для меня это всегда было проблемой.
Связь прервалась. «Для меня тоже, Кристиночка», — подумала она, медленно опуская передатчик на базу.
— Ну, что там? — из угла раздался глухой голос Тимура.
— Не беспокойся, ты остаешься на Иклоне. Никого не отправят насильно, — устало ответила она. — Да, знаешь, собери, пожалуйста, всех. Надо им рассказать.
Через полчаса все сидели на поляне перед зажженным костром. Его свет выхватывал из темноты людей, отражался в их глазах, странно меняя выражения лиц. Элиза села рядом с Тимуром, и Серафима старалась не смотреть в их сторону.
Она только что закончила рассказ словами о последнем катере и о том, что на стоянку прибудут новые люди.
— Я, разумеется, остаюсь, — первым заявил Альбинос.
— Я тоже, — робко заявила Костнер.
— Значит, теперь нас не выселяют насильно, теперь нам предлагают выбор, это прогресс, — раздался басок Сурена. — Лично мне надоело играть в их игры. И здесь основательно надоело. И вы все, милые мои дамы и господа — ну до чертиков надоели. Пора и домой. Диссертация моя вполне готова. Имен обещаю не называть, забавные вы мои персонажи.
— Я тоже улетаю, — глухо произнесла Элиза. — Эта планета для таких, как Гофман. Которые получают все сразу и ни за что, а потом изображают, что лучше других. Да еще остальных «избранных» сюда привезут, вот спасибо! Хотя и на Земле их навалом, но там хотя бы народу побольше, можно каждый день не лицезреть.
— Мы остаемся, — заявила Инна, как всегда, за себя и за Майю.
— Что вы тут делать-то будете? — презрительно хмыкнула Элиза. — Науки тут никакой… Скукотища. Растительное существование.
Серафима хотела сказать, что, если каждый день пить виски и швыряться огрызками, то это уже даже не растительное существование, а свинство. Но решила промолчать.
— Плевать на науку, — отрезала Инна. — Я здесь… отдыхаю… последнее время. Почему-то стало легко и спокойно.
— Можно дышать, — подтвердила Майя. — И… не так мучительно страшно, как на Земле.
— Здесь совсем не страшно, — раздался радостный голос Альбиноса, — здесь нет страха, чуете? Да и изучать Иклону — дохлый номер. Не изучите… Ее можно… эх, как бы сказать-то…
— Познавать? — вырвалось у Серафимы.
Что-то странное витало в воздух. Звучали откровенные слова. Потому ли, что в темноте почти не видно друг друга? Или каждому пора в чем-то признаться?
— А зачем два катера-то? Один бы прилетел и отвез обратно… — недоуменно спросила Татьяна.
— А потом сам бы вернулся, на автопилоте, что ли? Говорят же, один катер нам оставляют на стоянке, — объяснила Инна.
Молчал только Тимур, и от этого молчания все сжималось внутри Серафимы — от страха, которого здесь нет. Но не только она ждала, что он скажет.
— Тимур, а ты? — голос Элизы стал непривычно тихим.
— Мне нельзя на Землю, — коротко ответил он, и Серафима больше почувствовала, чем услышала короткий вздох Элизы.
А её сердце радостно забилось. Элиза уедет, он останется, он останется, а она уедет! Да чему ты радуешься, дурочка? Он останется только потому, что на Земле его ждет тюрьма. И Элиза, кстати, еще может передумать.
Нет, не просто может передумать, заявил мерзкий, противный голос внутри Серафимы. Нет, дорогая, это ты пойдешь и заставишь ее передумать. А иначе для чего ты подсматривала чужую жизнь? Для чего тебе это доверили — для твоего удобства? Серафима закрыла лицо руками. Ну почему она постоянно кому-то что-то должна? Почему она? Ведь в ее сердце нет ни малейшего благородного отзвука на этот призыв... И все-таки она знала, что потащится к ненавистной Элизе. Ох... А кстати, в какой палатке теперь ночует Элиза? Поменяются местами с Альбиносом, перейдет к Тимуру?
— Ну всё, что сидеть? — он поднялся и направился к палатке. Элиза неуверенно проследила за ним взглядом, приподнялась, словно сделала стойку в ожидании — позовет ли хозяин.
— Костик, ты идешь? А то потом припрешься, разбудишь… — бросил Балтышев.
Элиза обреченно села обратно.
— Сладких снов, родные! — пробасил Сурен и тоже ушел.
Все разошлись, и только Элиза осталась у костра, не зная, куда ей направиться. Не в палатку же к Сурену.
Серафима встала, не слишком задумываясь над тем, что делает и говорит, подошла к Элизе.
— У меня свободное место в палатке, идем спать.
Даже в темноте Серафима почувствовала исходящую от Элизы ярость.
— Да я лучше здесь всю ночь просижу, добренькая ты наша! — вскинулась та.
— Не хочешь нормально поговорить?
— С тобой — нет, — отрезала Элиза.
— Только не думай, что я к тебе набиваюсь. У нас все взаимно, — не выдержала Серафима.
— Ну и вали давай, чего тебе надо?
— Да мне ничего… Я должна передать тебе информацию.
— От кого?
— Не знаю. От Иклоны, наверное.
— Бредишь?
— А разве не ты всем внушала, что такие, как я, заодно с планетой, и так далее?
Элиза молчала, всем своим видом показывая, что презирает и Серафиму, и Иклону.
— А информация такая, — продолжала Серафима, — ты должна остаться. На Земле тебе будет хуже. Да и куда ты вернешься? В жуткую свою лабораторию? Расчленять младенцев? Ты с ума там сойдешь, ты должна быть здесь, здесь ты вылечишься.
Серафима знала, что имеет право говорить сейчас откровенно.
— Я так и думала, — прошипела Элиза, — узнала все про меня, да? И теперь используешь? Тимуру, наверное, уже рассказала? Чтобы отворачивался от меня, как от прокаженной…
— Никому и ничего я не рассказывала и никогда не расскажу. Не надо судить по себе. И Балтышев тут вообще ни при чем.
— Еще как при чем!
Обе замолчали.
— Для чего это я, интересно, понадобилась твоей Иклоне? Разве она не предпочитает таких, как ты — чистеньких? Ненавижу чистеньких!
Наверное, не стоило спрашивать у Элизы, что она подразумевает под «чистенькими».
— По-моему, Иклоне нужен каждый. Завтра на стоянку прибудет бывший вор, много лет просидевший в тюрьме. Странно… ты презираешь других, но при этом сама решила, что чем-то их хуже. Попробуй остаться и отдохнуть — в первую очередь от себя, и от ненависти к себе.
— Да ты что, дура? — заорала Элиза. — Я бы сто раз осталась и была счастлива, если бы могла отдохнуть от тебя, не видеть тебя! Я из-за твоей рожи уезжаю! Все из-за тебя! Не считаю я, что ты лучше, не надейся! Ты сломала всю мою жизнь, отобрала Балтышева! Тебе-то что от меня надо, зачем тебе надо, чтобы я осталась? Добренькая? Жалко меня? Тогда уж иди до конца — улетай сама! Я тогда останусь, обещаю тебе!
Нет, ну почему она должна ее уговаривать? Серафиму затрясло, кровь прилила к голове.
— Да ты все неудачи мне приписала? Нашла такой собирательный образ всем бедам — Гофман, да? — Серафима тоже орала, и, наверное, их крик был слышен в палатках, но никто не выходил. — Имей в виду, Балтышеву ты не нужна была и до прилета сюда, тут уж вина не моя!
— Ах ты, тварь! — Элиза сжала кулаки.
Теперь обе стояли, дыша друг другу в лицо. Еще чуть-чуть — и Элиза вцепится в нее ногтями.
«Да помоги же мне, Иклона… С каждым словом я делаю только хуже…» Серафиме хотелось отступить в темноту, прочь от Элизы. Или нет, стукнуть ее как следует кулаком, прямо в эту красную лисью морду! Но вместо этого она провела ладонью по глазам, пытаясь прийти в себя. Сказала как можно тише:
— Я не уеду с Иклоны, ты это знаешь… Мне нет нужды тебя упрашивать. Уедешь — камень с плеч. Просто подумай, почему Иклона заставляет меня тебя уговаривать. Наверное, это надо в первую очередь тебе. Попробуй не думать обо мне или Тимуре. Подумай о себе, как лучше для тебя.
Ответ был коротким.
— Да пошла ты! — презрительно бросила Элиза и, развернувшись, ушла в темноту.
Серафима села на землю и разревелась. Ничего у нее не получилось, да и не могло получиться. Совсем не то орудие выбрала Иклона… Или она опять все сделала не так? А кто мог бы сделать иначе? Ответ пришел сам — то ли от Иклоны, то ли из глубины души. Уговорить Элизу мог только один человек.
Услышав шаги, она резко подняла голову.
— Ба, да ты еще здесь, милая? Не расцарапала тебе Эля личико? Но до слез довела, довела… Это она может.
Сурен? Для чего он вернулся?
— Не спится, — радостно улыбнулся психолог, как будто в ответ на ее вопрос, — да и ваши вопли заснуть не дают. Ты ее зря агитировать взялась — у нее на тебя аллергия. Но, заметь, не только у нее.
— А тебе-то я что сделала? — Серафиме было так плохо, что она больше не сдерживалась. — Что я лично тебе, Сурен, сделала плохого? Ладно, Элиза считает меня виноватой во всех своих бедах. А у тебя-то какие беды из-за меня?
— Да никаких, — безмятежно ответил Сурен, — у меня все прекрасно. Просто у тебя такой психотип, который людей раздражает. Везде тебе надо влезть, всех достать… А для меня ты — просто объект наблюдения. Впрочем, не слишком интересный… Все вы здесь примитивные психотипы, ничего нового. Алкоголик, начавший новую жизнь, рефлексирующий убийца, незамужние истерички, шлюшка, плохо учившаяся в школе… И ты — спаситель человечества, правда, в лице одного Тимура Балтышева. На лбу написано, что тоже с мужиком на Земле не повезло, да?
Почти все, что говорил Сурен, было правдой, но правда эта была какая-то мерзкая, искаженная.
— А ты? — вдруг спросила Серафима. Слезы высохли, и она с напряжением всматривалась в бородатое, спокойное лицо Сурена. — Ты — какой психотип? Сверхчеловек, который может разложить всех по полочкам? По какому праву ты всех презираешь?
Но Сурена было этим не пронять.
— По праву умнейшего, — снисходительно объяснил он, — по праву опыта наработанного. Это вам кажется, что вы такие уникальные все, а я все это видел сотни раз.
— Ну, хорошо, допустим. А ты сам — во что в жизни ты веришь? Что-то святое у тебя есть, не один же цинизм? Ну, не знаю, может быть, мама? Бабушка? Девочка из школы, старый друг?
Ее на самом деле разбирало любопытство: откуда в нем такая невероятная гордыня, без капли сомнения. Или это лишь маска, самозащита?
— Ух ты, молодец! Я уверен, ты была лучшей ученицей у себя на курсе! Вы, кстати, с Элькой чем-то похожи, не замечала?
Но она уже поняла, что он намеренно не хочет говорить о себе.
— Ты мне тоже кое-кого напомнил… — ответила она задумчиво. — Был у нас в классе мальчик. Шут гороховый, так его звали. Он никогда ни с кем не говорил искренне и серьезно. Передразнивал учителей, разыгрывал родителей… Все ржали, а мне всегда казалось, что он какой-то несчастный. Как будто боится, что никто не воспримет его, если вдруг узнают, какой он есть на самом деле.
В его расслабленно-снисходительном взгляде впервые на ее памяти появилась напряженная точка.
— Так вот, скажи, Сурен, как мне пробиться к тебе? Скажи, пусть все мы ничтожества, не стоим твоего мизинца. Но ты сам появись перед нами, какой ты есть настоящий. Тебе же все равно, что я о тебе подумаю. Тогда не играй эту роль. Скажи хоть что-нибудь от души. Скажи, что ненавидишь всех, кто не считает, что ты — самый лучший. Что презираешь отчима и обижаешься на мать… Чувствуешь ли что-нибудь к Элизе? Ревнуешь ее к Тимуру? Ну, хоть что-нибудь, что ты думаешь искренне! Вылези из клоунского наряда, покажи хоть раз лицо. Где ты, ау!
— Милочка, — Сурен нарочито расхохотался, но точка в его глазах осталась по-прежнему, — да за тобой все забавней и забавней наблюдать. Все человеческие стремления — это подсознательные сексуальные желания. И даже твоя жажда справедливости. Все от неудовлетворенности. А у меня все мои желания удовлетворены. У меня нет комплексов. Мне не нужны рефлексии. Я не притворяюсь, а делаю все на свою пользу, вот и весь сказ. Я очень последователен.
— Ты действительно не хочешь остаться на Иклоне? Тебе здесь совсем не нравится?
— Нравится-не нравится… Да такая же помойка, как и везде, чуть больше солнышка и чуть меньше загажено. Еще загадите, если останетесь. Или ваши детки с Балтышевым загадят. Только знаешь, скажу тебе, как профессионал: не подходишь ты Тимурчику. Он к тебе тянется, как к противоположности, но Элька ему куда больше подходит, они — два сапога пара. Так что хорошего не жди. Смотри-ка, уже светает! Ну, пойду, шмотки соберу. Чао, радость моя!
Серафима смотрела ему вслед: он явно сбегал от нее. Гордыня сильнее радости, и этого никак не переломишь. Но еще остается Элиза и последний шанс.
Серафима встала и решительно отправилась к Тимуру. Постучала, никто не ответил, но она все равно вошла. Свет уже проник в их палатку. Альбинос свернулся калачиком и похрапывал на своем покрывале. Тимур лежал на спине одетый и тоже спал, раскинув руки. Она подошла к нему и слегка подергала за рукав. Он резко дернулся и моментально сел, уставившись на нее непонимающими глазами.
— Ты? — Тимур перехватил ее руку, напряженно вглядываясь ей лицо.
Потом перевел глаза на Альбиноса:
— Ты ко мне или…?
— Выйдем, надо поговорить, — не дожидаясь ответа, она выскользнула, и он вслед за ней, поеживаясь от холода.
Серафима направилась к себе палатку, подождала его, пропуская. Они сели напротив друг друга. Серафима старалась не смотреть ему в глаза, она ничего не хотела вызнавать, не собиралась выяснять отношения.
— Я говорила с Элизой, когда все разошлись. Это было… громко. Ты, наверное, слышал?
— Слушай, хорошо, что ты пришла... я хотел сказать тебе…
— Потом, — перебила она. — Так вот. Я попыталась уговорить Элизу остаться. Вышло… плохо. Она слишком меня ненавидит. А я... ее.
— И зачем? Зачем ты уговаривала ее остаться?
— Как? Не понимаешь? Тебе ведь не наплевать, что с ней будет?
— Нет… не наплевать. Мне жалко Эльку… Но… я не понимаю, для чего это тебе.
— Мне — не для чего. Мне без нее только легче. Она мне поставила условие… что-то типа — я или она. Останется, если я улечу.
Тимур чуть не подскочил на месте.
— Надеюсь, ты и не подумаешь… Чушь собачья. Не вздумай!
— Предпочитаешь, чтобы улетела она? — не удержалась Серафима.
— Разумеется, — буркнул Тимур.
У нее сразу отлегло от сердца, и просветлело на душе, но тут же стало совестно.
— Ты знаешь, а Иклоне надо, чтобы остались мы обе. И никакого выбора.
— То есть, ты остаешься, — тревожно уточнил Тимур.
— Ты понимаешь, что тебе говорят, или нет? Я не собираюсь улетать на радость Элизе. Но единственный человек… В общем, только ты можешь ее отговорить.
— Я? А почему я должен ее отговаривать?
— Потому что! Потому что ты виноват перед ней.
— В чем же? — прищурился Тимур.
— В том, что дал ей надежду на Земле, а потом использовал и бросил. В том, что снова подал ей надежду вчера.
— Какую еще надежду? Не, ну мне действительно было ее жалко, может, несколько переборщил с сочувствием… чтобы тебя разозлить. Но ты тоже… Носишься с Костиком, а со мной, видишь ли, подождать надо…
— Ты… я не знаю, как это назвать! Как так можно — с людьми? У меня просто слов не находится!
— Ну, прости меня, идиота… ты же знаешь, как я к тебе…
— Действительно, идиот! Я не про себя! Как ты мог так — с ней? — Серафима в ужасе качала головой. — Ну, все! Мы все испортили! Она не останется… И будет ненавидеть до бесконечности. Вот что ты натворил!
— Ты ничего не знаешь, — нахмурился Тимур, — ничего я ей на Земле не обещал. Мне было плохо, ужасно плохо. Ей тоже. Просто надо было к кому-то прислониться. Я никогда не считал ее близким человеком, никогда не любил.
— Зато она тебя любила. И ты должен был это видеть.
— Ерунда. Просто нам обоим надо было улететь. А ты что, снова смотрела эти свои сны — про нас? — лицо его стало жестким. — Не поверила мне?
— Я смотрела только Элизу, — отрезала Серафима. — И поверь, ей было тогда хуже, чем тебе.
Оба замолчали.
— Что мне делать, чтобы ты простила?
— Да не мое прощение тебе сейчас нужно…
— Что мне делать? — упрямо повторил он.
— Поговори с ней, уговори остаться.
— Тебе это очень нужно?
— Да.
— Хорошо… Если ты так хочешь, — он в упор смотрел на нее.
— Ага… мечтаю! — взорвалась Серафима. — Света, Элиза… просто кайф ловлю.
— Ну а Света-то при чем? — нахмурился он.
— При том. Ты ведь никогда ее не забудешь, — зло усмехнулась Серафима.
Тимур спокойно смотрел на нее.
— Света... — задумчиво повторил он. — Хочешь — верь, хочешь — нет… Я про нее почти и не помню. Болезнь прошла, и наваждения нет. Мне нужна ты.
Тон его сменился, голос стал мягким, а в глазах появилась нежность.
— Что-то мне неохота быть лекарством от этой болезни, — проворчала Серафима.
Настроение у нее было отвратительным. Она тоже не железная, хватит! Упрашивать его, чтобы он уговорил Элизу, бред!
— Я люблю тебя, — тихо, но твердо произнес Тимур, — и если я это сказал, можешь верить. А... ты? Ты ни разу мне не сказала, что... Подожди, что это? — вдруг встрепенулся он.
Раздался душераздирающий женский крик, всего несколько слов, тягостно повисшие в воздухе:
— Нет, нет, пусти меня, не сейчас, прошу, не надо!
— Господи, опять! — она вскочила.
Оба вылетели наружу в полной уверенности, что Сурен снова взялся за свое. Бородач тоже вышел из палатки, разводя руками.
— Да ты совсем одурел, сволочь! — Тимур схватил его за грудки.
— Потише, потише, темпераментный ты наш… — Сурен зевнул ему прямо в лицо. — Я не виноват, что Эле снятся кошмары. Скорее, это твоя заслуга.
— Она что, спит? — ошарашено спросила Серафима.
— По крайней мере, несколько минут назад спала.
Сурен задрал голову к небу. Серафима невольно проследила за его взглядом. Из-за горы показались две черные точки, а в воздухе усиливался характерный, знакомый рокот.
— Ага, пора и отчаливать, — удовлетворенно произнес Сурен, — пойду, разбужу, пока она не натворила делов во сне.
— Это уже катер? Так рано? Мы ничего не успели…— всплеснула руками Серафима.
Оба катера плавно приземлились на поляне. Из одного спустилось три человека — Ивар, Художник, как его окрестила Серафима, и бывший вор. Из другого — Марина c целым мешком саженцев и семян. Ей с энтузиазмом помогал незнакомый молодой парень, пилот второго катера.
Кто-то толкнул Серафиму локтем в бок:
— Смотри-ка, мужики новые прибыли!
В прокуренном голосе Костнер звучала простая и вечная надежда.
Серафима подошла поздороваться, радостно улыбнулась Марине, повернулась к Ивару:
— Здорово, что ты решил остаться!
— Я не остаюсь, — Ивар не ответил на ее улыбку, — заберу тех, кто улетает. Останется он.
Ивар кивнул на второго пилота.
— Почему? — можно было не спрашивать, но она спросила.
— Иклона решила, что мы ей не подходим. Если хочешь знать, у меня больше нет способностей. Иклона ясно дала понять, что... Насильно мил не будешь.
Эта фраза, очевидно, относилась не только к Иклоне… Эх, Ивар… Вот и еще один человек, из-за которого она чувствует вину… Серафима опустила глаза.
— А может, Иклона забрала у вас дар, потому, что он вам больше не нужен, или потому, что вы неправильно его использовали? Или Иклона его потом и у остальных заберет? А может, наоборот, вернет? А может, людям не обязателен этот дар, чтобы прожить на планете. Самолюбие — не причина уезжать… — она смотрела на него просительно.
— Нам не стоит ждать милости от… Иклоны, — невесело усмехнулся Ивар, отвернулся и неожиданно спросил:
— А с ней-то что? Больна, что ли?
Серафима не поняла, о ком он, и повернула голову. К катеру уже подходили Сурен и Элиза. Держались вместе, как ни в чем не бывало. Ей не показалось, чтобы у Элизы был болезненный вид. Или она уже слишком привыкла к ней?
Сурен обходительно подал своей спутнице руку и помог забросить мешок. Серафима умоляюще взглянула на Тимура. Тот кивнул и окрикнул:
— Эль, подожди.
Элиза резко обернулась.
— Чего тебе?
— Не хочешь остаться?
Нет, ну что он делает… Как это все неумело… При всех…
Элиза спрыгнула со ступеньки и теперь внимательно вглядывалась в в его лицо.
— Зависит от тебя… — наконец, медленно произнесла она.
Все молча наблюдали за этой сценой.
— А, по-моему, только от тебя, — произнес Тимур. — Что касается меня, я считаю, ты должна остаться. Ну, чего ты дурака валяешь?
— Не притворяйся, — Элиза медленно подошла к нему, — ты прекрасно знаешь, что должен сказать, чтобы я осталась.
Она повернулась к Серафиме.
— Ну-ка, подойди сюда, Гофман!
— Ты забыла волшебное слово, — Серафима чувствовала исходящую от Элизы ненависть и сама ненавидела ее всем сердцем.
Но сделала усилие и подошла.
— Скажи при ней! Что я нужна тебе. Я — а не она! Тогда — я не полечу.
Тимур нахмурил брови, взгляд его стал тяжелым.
— Сказать то, что ты просишь, значит — соврать, — ответил он твердо. — Тебе нужна ложь?
Элиза откинула голову назад и на секунду закрыла глаза.
— Нет, мне не нужна твоя ложь, — сквозь зубы произнесла она, — мне нужно, чтобы вы оба сдохли.
Она развернулась и твердым шагом отправилась к катеру. Уже перед самой открытой дверью помедлила, всего одну секунду. И скрылась в проеме. Серафима невольно восхитилась ее самообладанием. Ивар пропустил ее и закрыл за собой дверь. В тот момент, когда Ивар и Элиза стояли рядом, Серафиму кольнуло это сходство: оба они — неприкаянные заложники собственного самолюбия.
Сама она испытывала противоречивые чувства. Основным из них было облегчение, огромное облегчение. И ей было стыдно за это облегчение и радость. Сплавили человека, не остановили… Наверное, разочарование и муки совести будут теперь с ней всегда. Сурена ей не жаль. Это его выбор. А вот Элиза… По жизни Элизы снова проехал танк — ей вновь предпочли другую. Интересно, что будет с ней на Земле? Если Сурен не выкинет ее, то будет командовать и мучить…
Воздушный катер поднялся и завис над поляной. Серафима растерянно обернулась. Все вокруг уже занялись своими делами — кто-то ставил палатки, кто-то отправился в столовую. Только Тимур остался возле нее. И вдруг в сознании Серафимы случилось нечто странное. Небо Иклоны померкло, и она как будто снова очутилась во сне — в запутанном белом коридоре роддома, только не Элиза, а она сама металась по вестибюлю и громко орала:
— Постой, постой, нет, не надо, стой!
И очнулась на земле, видимо, споткнулась и упала на спружинивший сиреневый мох. Наверное, она действительно орала вслух, потому что Тимур тряс ее за плечи, а воздушный катер плавно приземлялся обратно.
Дверь открылась и вывалился испуганный Ивар.
— Что это с ней? Я не знаю, что делать… Может, эпилепсия? Кричала, билась, а теперь не шевелится...
Это он про кого — про нее, Серафиму? Она неловко поднялась, отряхивая ниточки мха. Но Ивар показывал внутрь воздушного катера. Тимур и Альбинос взлетели по ступенькам и, вытащив наружу Элизу, уложили ее на землю. Она не шевелилась, только моргала и смотрела на них испуганными синими глазами. Рыжие волосы разметались по сиреневой земле, бесчувственные длинные пальцы лежали на груди, как будто в молящем жесте. И лицо ее, расслабленное, не сведенное мышцами в привычную злобную гримасу, казалось тонким, фарфоровым и беззащитным. Ивар присел возле нее на корточки, не в силах оторвать взгляд. Серафима переглянулась с Тимуром.
— Элиза остается, — коротко сказала она. — Кость, помоги Тимуру, отнесите ее в палатку.
Тимур посмотрел на нее с недоумением.
— Но ты же сама говорила — нельзя против воли. Чтобы планета приняла, она должна захотеть…
— А Иклона ее приняла — не видишь? Она просилась, очень просилась. Только сама себя не пускала. И Иклона ей помогла. Так что насилие будет только над телом. Элиза не может вернуться на Землю, как ты не понимаешь? Это для нее — гибель.
— Теперь тоже с неделю проваляется, — задумчиво сказал Альбинос.
— Хочешь сказать — это та самая ваша болезнь? — удивился Тимур.
— Конечно. А что она кричала? — спросила Серафима у Ивара, который так и сидел, глядя Элизе в лицо.
— Просила остановиться, кажется… — пробормотал он.
— А говорите, против воли!
Серафима слегка покривила душой. Она знала, что слова Элизы были из того самого воспоминания… Не важно! Суть все равно одна.
— Да ведь и ты орала что-то в этом духе? Почему? — прищурился Тимур, как будто читая ее мысли.
— Отнесите ее в палатку, незачем лежать на земле, — Серафиме не хотелось ему отвечать.
— Шеф! Мы летим или нет? — раздался вдруг бархатный голос Сурена. — Время не ждет.
Все только сейчас вспомнили про него. С удивлением Серафима подумала, что психолог даже не подумал вылезти из катера, посмотреть, что с Элизой. Впрочем, он необычайно умен. Все сразу понял…
— Я остаюсь, — глухо произнес Ивар.
Никто не стал спрашивать, почему. Тимур коротко кивнул, и они с Костиком подхватили Элизу.
Серафима радостно бросилась к Ивару.
— Ты без вещей? Да и ладно, найдем тебе что-нибудь…
— Прекрасненько, — Сурен улыбался. — Можно, конечно, заставить тебя отвезти меня, но я и сам могу управляться с этой штуковиной. Какие координаты стоянки?
— Триста пятьдесят шесть и восемьдесят восемь, — растерянно ответил Ивар.
— Сурен! Оставайся и ты, — Серафима подошла к самому катеру.
— И, правда, Сурен, чего ты? — раздался голос Инны. — Все остаются!
— Я — не все, — снова широко улыбнулся Сурен, — и массовому гипнозу не подвержен. Что я буду тут делать у вас, скажите на милость? Грядки полоть, рыбку ловить? Или на лопухах диссертацию писать? — голос его звучал как всегда, издевательски, но Серафима явно уловила нотки раздражения и заметила, что глаз у Сурена дергается.
— Да к черту твою диссертацию, — высказалась Майя, как и ночью, про науку.
— К черту вас всех, — неожиданно рявкнул Сурен и бросился в катер, с грохотом захлопнув за собой дверь.
«Не сдержался-таки под конец», — подумала Серафима. Катер поднялся в воздух и полетел в сторону гор, на глазах уменьшаясь в размерах.
— Двенадцать человек и огромная планета. Не слишком ли жирно для нас, как считаешь? — усмехаясь, спросил Тимур. Он уже вернулся из палатки Элизы.
— Все зависит от нас… — Серафима все еще смотрела в то место на небе, где только что пропала крохотная черная точка.
— Может, со временем лагерь расширить? Исследовать другие места?
— Конечно. Но пока лучше жить поближе друг к другу, вместе.
— Ну, а раз так, — произнес он с открытой улыбкой, — значит, я могу, наконец, перебраться к тебе?
_________________________________
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6)
иллюстрация автора
Навигация по каналу Галины Маркус