Она еле дышала. Согнув слабенькую ручку, она поднесла к губам свой крохотный пальчик, показывая, что хочет пить. Видя такое, ты перестаёшь быть суровым дядькой с автоматом, твоё сердце разлетается на тысячи кусочков...
Это было моё второе дежурство. Я, как и положено, обходил территорию базы, когда вдруг увидел у забора её. Худенькое тельце, замотанное в какое-то подобие платья, грязное лицо и глаза, которые слишком контрастировали со всем остальным её образом и состоянием.
Такие глаза я видел только на работах профессиональных фотографов и National Geographic. Знаете, они любят снимать пухнущих от голода детей в Африке или беженцев, делая акцент на глазах. И ты смотришь на эти снимки, но не испытываешь скорби или печали, ведь глаза поистине прекрасны.
Вот и она была как с картинки. Тёмная кожа, характерная для местных жителей и голубые глаза, но не те пустые блюдца, как у столичных барби, а глубокие, смотрящие прямо в самую душу.
Нас инструктировали об опасности общения с местным население, особенно с теми, кто подбирается близко к базе, и как это не ужасно, с детьми. Противник не гнушается средствами, а голодный за пачку сахара или банку консервов здесь готов сделать всё что угодно. Голод – и только он руководит сознанием местного населения, никаких нравственных норм или мук совести. Только банальный голод и непреодолимое желание выжить любой ценой.
Она еле дышала, согнув слабенькую ручку, она поднесла к губам свой крохотный пальчик, показывая, что хочет пить. Видя такое ты перестаёшь быть суровым дядькой с автоматом, твоё сердце разлетается на тысячи кусочков от несправедливости и уродства нашей реальности. Не место этой девочке здесь, не должны дети участвовать во взрослых войнушках.
Я ещё раз внимательно посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что это не ловушка. Никого рядом не было, только слабая голодная девочка. Я снял фляжку и протянул её через забор, девочка вцепилась в неё своими маленькими ручками и стала жадно пить. Она выпила всё до последней капли, на всякий случай заглянув вовнутрь, чтобы убедиться, что во фляжке действительно ничего не осталось.
“Ребёнок”, – усмехнувшись, подумал я.
Она осторожно вернула мне фляжку, медленно кивнув головой в знак благодарности. Я понимал, что водой сыта она не будет, поэтому всячески пытался объяснить ей, что я принесу ей поесть:
– Тут сиди, – говорил я активно жестикулируя. – Я уйду, – я сделал несколько демонстративных шагов в сторону, – потом вернусь, – показав на часы, я сделал шаг навстречу к ней. – Принесу поесть, – в воздухе я изобразил жест, похожий на движение ложкой. – Поняла?
В ответ она лишь хлопала глазами. Делать было нечего, я пытался объяснить как мог, оставалось надеяться, что до неё дошёл смысл всего моего представления.
Сменившись с дежурства, я наспех поел в столовой, прихватив в карманы побольше хлеба, яблок. Завернул в салфетку куриную ножку и по пути наполнил завалявшуюся у меня пластиковую бутылку компотом. Всю дорогу до места, где мне встретилась девочка, я гадал, дождалась она меня или нет. Ведь детям в мирных городах несвойственно долго сидеть на одном месте, это против их природы.
Не доходя до места, я снова проверил, нет ли опасности – всё было чисто. К моему удивлению, девочка сидела на том самом месте, где и несколько часов назад. Методично переставляя камни, она строила башенки.
“Где её мама?” – мелькнула мысль в моей голове, но я не успел её развить, поскольку малышка заметила меня и подошла вплотную к ограждению. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, она с интересом наблюдала, как я достаю из карманов продукты. Она ловко сложила всю провизию в подол своего импровизированного платья, которое больше напоминало наволочку или детский пододеяльник, и отойдя на несколько шагов, стала жадно есть.
Постояв немного, я пошёл обратно, радуясь тому, что сегодня хотя бы один ребёнок в радиусе нескольких сотен километров заснёт сытым.
Я подкармливал её пару месяцев, если не заставал её на обычном месте – аккуратно складывал еду около забора, где потом и забирал пустую пластиковую бутылку – свидетельство того, что она приходила и поела. Если по счастливой случайности нам удавалось встретиться, я учил её простым словам: пить, есть, вода. Но особенно ей нравилось, когда я говорил ей “иди”, жестом подзывая подойти поближе. Она знала, что после этого обязательно получит что-нибудь вкусное: карамельку или ватрушку из столовой.
Иногда она пропадала на пару дней, чем заставляла меня переживать, всё ли с ней в порядке. Но потом появлялась снова. Все мои попытки узнать, как её зовут, не увенчались успехом, на все мои вопросы она лишь начинала заливисто смеяться. Я назвал её Машей. На самом деле я даже не был уверен, умеют ли дети в таком возрасте говорить. Да и определить точный возраст я не мог, года четыре, может быть, пять.
Нам поставили задачу – проверить заброшенные дома, располагающиеся неподалёку от базы, поскольку появилась информация, что там, возможно, находится подразделение противника.
Мы уже проверили несколько строений, когда по рации ребята сказали, что обнаружили маленькую девочку из числа местного населения. Я был как раз в соседней квартире, поэтому первым добрался до коллег. В заброшенной квартире на полу сидела девочка и играла банкой тушёнки.
– Я её знаю, – сказал я, услышав мой голос, Маша обернулась. Она одарила меня добродушной улыбкой и, жестом показав “иди”, выбежала из квартиры.
Командир группы принял решение следовать за девочкой. Она продолжала весело бежать и звонко смеяться, периодически оборачиваясь и подзывая нас своей худенькой ручкой. Внезапно она скрылась из вида, мы остановились как вкопанные, не понимая, куда она исчезла.
Через пару секунд пришло понимание, что Маша привела нас прямиком в засаду, где нас встретили по полной программе. Чудом командир успел предать наши координаты и к нам подошла подмога. В той переделке я потерял друга, который периодически отдавал мне часть своего пайка, чтобы я передал его Маше. Тяжёлые ранения получили четверо ребят, сам я тоже словил сквозное в плечо.
Пока мы выходили из-под обстрела, мне то тут, то там виделся подол Машиного платья и слышался её звонкий смех.
Могу ли я сказать, что я жалею о том, что сделал? Возненавидел ли я Машу и могу ли назвать её предателем – едва ли. Маша – голодный ребёнок, который будет идти за тем, кто её сытнее накормит. И таких “Маш”, к несчастью, там очень и очень много. И все они хотят жить. Им нет дела до политики, они ничего не знают о международных отношениях и по большей части даже не умеют читать и писать. Но в своих грязных играх взрослые бессовестно используют их естественную и чистую любовь к жизни.
_____________________
Благодарю за 👍 и жду вас на своём канале https://zen.yandex.ru/sdrugoistorony
Предлагаю почитать рассказ "Жених из маминых кошмаров"