У меня есть несколько субличностей, которые находятся в динамическом равновесии: во-первых, я продюсер театра дополненной реальности, во-вторых – неосаббатианский раввин.
Я родился в Хамовниках, в еврейской семье. В связи с моей фамилией у меня в какой-то момент даже была мысль сделать себе футболку с надписью:
1. Да, правда Мандельштам.
2. Нет, не внук Осипа.
3. Да, мы родственники.
Род Мандельштамов довольно маленький и все Мандельштамы – родственники между собой. Это раввинский род, который с 17 века жил в Прибалтике в местечке Жагоры и постепенно оттуда распространялся по миру. Мои предки приехали в Москву в 18 веке. С одной стороны они были религиозными людьми, с другой – купцами. После пожаров 1812 года семья Мандельштамов давала деньги на восстановление Новодевичьего монастыря, поэтому на территории монастыря находятся их могилы - по соседству с Денисом Давыдовым. Мой предок Одиссей Мандельштам был сподвижником Троцкого и Ленина, в его честь назвали первый детский садик в Москве (в усадьбе Трубецких на Фрунзенской). Когда я был маленьким, я туда ходил. Многие думают, что садик был назван в честь великого поэта Осипа Мандельштама, но на самом деле – в честь Одиссея. Удивительный был персонаж, полностью соответствующий своему имени – носился по всему миру и выстаивал разведывательную сеть Коминтерна. Мы нашли в архивах охранки его адреса на Мэддисон авеню в Нью-Йорке, в Персии, в Швейцарии. В 1930-х годах он загадочно исчез. Подозреваю, что накануне сталинских репрессий он понял, куда ветер дует, и эмигрировал в какое-нибудь приятное место. Меня не оставляет надежда разыскать, где он пустил корни.
Все остальные мои родственники жили в Москве. Дедушка по папиной линии был профессором-физиком. По легенде он занимался какими-то гидрометеорологическими исследованиями, а по факту – баллистическими ракетами. Они с бабушкой всю жизнь разъезжали по разным экспедициям в связи с дедушкиной работой – успели пожить на Кубе, в Майями, в Южной Африке. Профессорская “трешка” дедушки вся была заставлена экзотическими сувенирами из путешествий: кораллы, маски, барабаны и пр. Это была просто лавка чудес.
Моя мама – химик и один из главных специалистов в стране по углю, профессор МИСиСа. Папа сначала пошел по стопам дедушки – учился на физика, но потом настали 90-е и папа понял, что физикам-теоретикам в новой России семью не прокормить и вместо того, чтобы защищать диссертацию, открыл первую фирму и с тех пор занимается бизнесом.
Моя семья по отцу – максимально светские люди, евреи и немцы из больших городов. А дедушка по маминой линии родился в еврейском местечке Рославль. Дед рассказывал как они в детстве выпекали халы, как каждая семья в местечке по очереди из года в года пекли мацу для Песаха. Он помнил отдельные словечки на идиш. Но все равно предки мои были максимально оторваны от еврейских традиций.
Все еврейство в России сейчас по сути не является традиционным, оно воссозданное. Как и вся религиозная жизнь в России – это реконструкция. Я общался с американским еврейством – даже у самых либеральных евреев там есть семейные традиции. Это для них нечто, что они знают и что уходит корнями в прошлое их дедушек и бабушек. При этом они сами могут выбирать, насколько ортодоксальными они хотят быть. У нас же все самые ортодоксальные евреи – это люди, которые в СССР подпольно изучали иврит и иудаизм и в начале 90-х начали пересоздавать еврейскую традицию так как они это понимают. То же самое можно сказать про любое религиозное пост-советское течение – православие, ислам. Это религиозная реконструкция. Я и сам часть этой реконструкции. И как в любой исторической реконструкции с мечами и саблями в религиозную реконструкцию можно заиграться. Проблема всякой реконструкции – когда ты не живешь в живой настоящей традиции, а играешь в нее, воссоздаешь ее, исходя из своих представлений. Порой ты начинаешь терять связь с реальностью. Иногда это приводит к раскручиванию маховика гипер-ортодоксии. И тогда появляются такие иеромонахи Сергии Романовы, как в Средне-Уральском монастыре. У них все настолько серьезно, что начинает уже сваливаться в средневековье.
Живая религиозная традиция интегрирована в жизнь и реальность. Если приехать в традиционную еврейскую общину где-то зарубежом, ты увидишь, что с одной стороны люди абсолютно естественны в своих религиозных проявлениях, а с другой – спокойно и открыто воспринимают современную жизнь. Именно потому что они не играют в религию, а живут ею.
Мне всегда хотелось играть по-другому. Поэтому появилось слово неосаббатианство – чтобы как-то отстроиться, создать собственную нишу на рынке религиозных услуг. Где-то 12 лет назад мы с моими товарищами - Митей Зильберштейном, Сережей Степанищевым, Аней Городецкой, Витей Осиповым и другими - занимались духовными поисками: философией, религией, культурологией. Но в религиозных институциях чувствовалась гнетущая атмосфера – здесь не место веселью и смеху. Благости не ощущалось. Зато была дикая серьезность и иерархичность. Нашей подруге, знатоку традиции и умнейшему человеку, в России отказали в возможности стать раввином. Просто потому что раввином не может стать женщина (ее место на курсах кройки и шитья). Она уехала в США и успешно получает смиху (диплом раввина) там.
Поэтому мы стали создавать свою реконструкцию. Мы начали искать ответвления внутри иудаизма, к которым могли бы прикрепиться. В какой-то момент стало очевидно, что это саббатианство. Шабтай Цви – основатель саббатианского иудаизма – в 17 вв. жил в Османской империи и был признан машиахом (мессией, святым спасителем человечества). Он пребывал в этом статусе в течение нескольких лет и практически все евреи по всей Земле его так называли. Если рассказывать эту историю с начала, то Шабтай Цви жил в Каире, где считался местным дурачком: все иудейские праздники празднует в один день, танцует любовные танцы со свитком Торы и пр. И вот он пришел к великому ученому раввину, каббалисту Натану из Газы с просьбой его вылечить от психическим проблем. Натан начал с ним разговаривать и понял, что перед ним машиах – во всяком случае под все описания в Талмуде этот человек попадал. Был ли Шабтай Цви Мессией - вопрос конечно спорный, но уж точно он был человеком особенным. Саббатианство считает, что еврей – это состояние сознания. Еврейство – не как наследуемая религия одного народа, а как набор практик, которые базируются на Каббале и доступны каждому. Поскольку для саббатиан конец света вот-вот настанет, нужно заниматься религиозной практикой – счастливо и радостно проводить религиозные ритуалы со всеми, кто захочет в них учавствовать. Это приближает мир к свету, счастью и радости. Поэтому на свои шаббаты по пятницам мы приглашаем всех желающих. Что там происходит? Зажигаются свечи, разливается вино, читаются молитвы. От традиционного Шаббата нас отличает то, что мы проводим свой ритуал не в синагоге и не все участники – евреи. Мы довольно свободно читаем и комментируем Тору, позволяем себе по-доброму играть и шутить с текстом, переосмыслять и создавать новые ритуалы.
Почему ритуал всегда должен оставаться неизменным? Когда ты приходишь в церковь и слышишь молитвы на старославянском, смысла которых ты не понимаешь – для меня это религиозный тоталитаризм. Когда ты должен перенять какие-то практики, не осмысляя их. Просто потому что тебе сказали так делать. Это отказ тебе в субъектности – ты должен слиться с субъектом церкви, синагоги, мечети. Это сектантская практика, цель которой – разъотождествить человека с его кругом и с его принципами, подчинить себе. Человек, лишенный рефлексии, является орудием. Я и сам не хочу быть сектантом и другим не хочу предлагать быть сектантами. Для меня сектанство – это то, чем занимаются ортодоксальные религии в России и меня это пугает. Я считаю, что лекарством от такого тоталитаризма является юмор. Поэтому наш шаббат выглядит как перформанс, который мы делаем в мастерской художника, половина гостей – это люди искусства, мы смеемся, веселимся. Нас часто упрекают, что такой шаббат “это не по-настоящему, детский сад какой-то”. Я полностью с этим согласен. Пускай так и будет. Потому что когда что-то глубоко личное, мистическое облечено в шутку – оно находится в максимально правильной для психики форме.
Вторая моя ипостась – театральный продюсер – с этим легко увязывается. Что религия, что театр – это про то, как людям проводить время. Театр – это тоже ритуал. Театралы – это люди, которые ходят в театр каждую неделю. Для определенного узкого круга людей этот ритуал регулярно воспроизводится. Но для остальных 135 миллионов жителей России этого ритуала нет. В малых городах России главный конкурент театра – это диван, на котором человек останется сидеть вместо того, чтобы пойти в театр. Главное развлечение в малых городах – бытовой алкоголизм. В этом смысле придумывать театр, который доступен тебе прямо в твоей квартире – это как раз про то как можно по-другому структурировать время.
Театр дополненной реальности решает проблемы таких же интровертов как я. Я не очень люблю гулять. Не понимаю, как можно выйти из дома просто так. У меня всегда должна быть цель. Если есть цель, то прогуляться до нее пешком через всю Москву – не проблема. Плюс, я постоянно опаздываю. Худо-бедно я научился не опаздывать на рабочие встречи. Но прийти вовремя туда, где меня не ждут – это целая проблема. Поэтому меня мучает необходимость приходить на спектакль к определенному времени. Мне хотелось бы, чтобы можно было прийти в любой момент – и начнется спектакль.
В каком-то смысле театр вне театра – это ересь и мы такие еретики, которые занимаются разрушением старых форм искусства и созданием новых. Но если бы не было запроса у людей на такие формы искусства, если бы люди не хотели увидеть искусство через свои телефоны, с помощью огромных проекторов, с помощью кинетических инсталляций, они бы и продолжали ходить в классические театры и музеи. Происходит демократизация искусства – искусство, разрушая технологическую форму (театральные подмостки, музейные залы), разрушают и ограничения, которые они накладывают. Поэтому, выводя театр из каменных стен на улицу и в квартиры, мы становимся апостолами новой веры.