С 1825 года Н. А. Полевой начал издавать "Московский телеграф". Новый журнал свежестью мыслей и сведений, бойкостью пера и резкостью суждений скоро приобрёл себе многочисленных читателей, далеко оставив за собой все тогдашние журналы; это возбудило неприязненность к нему других журналистов, в том числе и М. Т. Каченовского, которого "Вестник Европы" уже гаснул, и только по временам едва-едва вспыхивал огоньком учености и науки.
Но с того времени как Полевой чересчур задел Каченовского, сказав мимоходом, что "журнал издавать не то, что порохом торговать", старик сделался ожесточенным врагом его.
- Неправда, - говорил Каченовский, - врет он; порохом торговали солдаты, а не я; меня напрасно привлекли к этому делу; я невинно пострадал! (Михаил Трофимович Каченовский в молодости был офицером и однажды за какое-то послабление нижним чинам в незаконной продаже пороха попал на гауптвахту. Начальником караула был Сергей Николаевич Глинка.
Оба офицера познакомились; Глинка уже тогда интересовался отечественной историей и его влияние на Каченовского оказалось столь сильно, что Михаил Трофимович снял мундир офицера и вступил на путь ученого. Это был один из замечательнейших исследователей в области древней русской истории).
Но умный Каченовский не мог не ценить таланта Полевого и иногда невольно отдавал ему справедливость. Раз, во время летних каникул, Каченовский просил профессора И. М. Снегирева, который тогда был и цензором, дать ему "почитать что-нибудь, новенькое и интересное".
– Ученые занятия, - говорил Каченовский, - эти история да история, летописи да летописи, эти сухие труды журнальные утомили меня; нет ли у вас чего-нибудь приятного, лёгкого, чтобы отдохнуть, освежиться хоть во время вакаций (каникул).
Лукавый Снегирев дал ему первую, огромную тетрадь повестей, впоследствии напечатанных под названием "Мечты и жизнь", не сказав, что это сочинение Полевого. Каченовский, схватив тетрадь, сел на свои дрожки и поехал домой.
Дня через два, возвращая тетрадь Снегиреву, он говорил:
- Иван Михайлович, скажите Бога ради, что вы мне это дали? Когда я вышел от вас и поехал, я, сидя на дрожках, так, из любопытства, взглянул в тетрадь прочитал страницы две-три, чтобы только знать, что это такое. Первые же строки завлекли меня; читаю, читаю и не могу оторваться: чем дальше, тем любопытнее. Ехал я от университета до моего дома около часа.
Тут я не видел, как прошло время; вдруг кучер останавливается; не отрывая глав от тетради, я спрашиваю: что ты остановился? что ты не едешь далее? Он отвечает: мы уже приехали, и вот отворяют наши ворота. Мне было досадно, что прервалось мое чтение.
Я схожу с дрожек, иду, поднимаюсь на крыльцо и все читаю, да чуть было не упал, оступившись. Вхожу в комнаты, я все читаю; сажусь за обед, почти не могу есть и все читаю; отобедал, поместился в моем кабинете и не вставал до вечера, пока не прочитал всю тетрадь.
Что это за рукопись, скажите, Иван Михайлович, кто сочинил ее? Какое знание людей, человеческого сердца, какое перо! Сочинитель, кажется, все сие сам испытал, сам изведал, все бедствия и радости жизни! Описывает ли он крестьян и быт их, расставанье рекрута с семейством; описывает ли людей среднего сословия, общество высшего круга - он пишет с натуры портреты, как будто он сам был и крестьянином, и солдатом, и купцом, и чиновником, и барином!
Кто сочинитель? Это талант, это талант! Бога ради, дайте мне продолжение и окончание; я хочу, я жажду все прочитать. Давно я не читывал такого сочинения! Кто же это написал?
Снегирёв все молчал, и только тогда, когда Каченовский истощил свои похвалы, сказал, что "это сочинение Николая Алексеевича Полевого".
Как только Снегирёв выговорил это, Каченовский вскричав: - Мошенник! - вскочил с места, бросил тетрадь на стол и начал ходить широкими шагами по комнате. Лишь через несколько минут простыла кровь в нем. Немного успокоившись, он сказал: - Но все-таки, Иван Михайлович, пожалуйста, дайте мне продолжение; так и быть, я прочитаю до конца.
И он уехал от Снегирева, и по-прежнему читал повести Полевого и сидя на дрожках, и у себя за обедом, и в кабинете.
Полевой также понимал все, что было хорошего в Каченовском, и уважал его. Узнав же о том, какое действие произвело на старика чтение его повестей, он чрезвычайно жалел, что оскорбил заслуженного профессора. Полевой искал случая помириться с ним и, чрез несколько лет, если не совсем помирился, то несколько сблизился с ним и был осторожен в суждениях о нем.
Во время примирения рассказано было и то, как читал Каченовский "Мечты и жизнь", и то, как он, услышав имя сочинителя, вскричал: - мошенник. Но Каченовский сказал: - Мошенником-то я назвал Снегирева!
В 1835 году напечатана была книга: "Три повести", сочинение московского писателя Николая Филипповича Павлова (муж писательницы Каролины Павловой).
В одной из этих повестей, под названием "Ятаган", описан юнкер, влюбленный в благородную девицу, на которой хотел жениться его полковой командир.
От этого начались преследования начальника, кончившиеся тем, что юнкера сначала лишили дворянства, а потом наказали шпицрутенами. Молодой человек, с отчаяния, изрубил ятаганом своего начальника.
Как изображение служебных преследований по личной вражде начальника и самоуправство подчиненного признано было неприличным, то книга Павлова была запрещена. Между другими, об этой книге докладывал государю великий князь Михаил Павлович, с таким замечанием, что книга хороша, но сочинитель "клевещет на службу".
При этом В. А. Жуковский старался оправдать Павлова. Государь долго не соглашался с Жуковским, потом спросил:
- Кто такой сочинитель?
Услышав, что сочинитель "Николай Павлов", государь сказал:
- Могу, господа, уверить вас, что это не я.
Тем и кончилась гроза, висевшая над Павловым: каламбур развеселил Государя.